«Россия вернулась либо к языческим римским временам, либо к ордынским»

Фото, облетевшее мир: священники, уверенно шагающие во главе колонны демонстрантов в Армении. Последние новости из России: общественники попросили патриарха Кирилла распорядиться о написании «Путинской иконы Богоматери» с изображением российского президента; в Коломне полиция скрутила священника, который в одиночку пытался перегородить дорогу мусорной фуре. «Российская византийщина», — привычно прокомментируем мы. Профессор Андрей Десницкий опровергает: исторически сложившиеся отношения Российского государства и Церкви, напротив, попирают византийскую традицию, которой нам как раз и не хватает, и восходят скорее к Древнему Риму и Орде. Предлагаем вашему вниманию основное содержание лекции Андрея Десницкого в Ельцин Центре.  

«Очень неплохая модель — византийская симфония властей»

Сегодня идет спор, какими у нас должны быть отношения между государством и религией. Сейчас мы в полном непонимании ориентиров. Одна точка зрения — государство должно быть атеистическим. Другая — оно должно быть клерикальным. Или оно должно быть светским, как полагается по Конституции. Но что значит светским? Для кого-то светское тождественно атеистическому, а религиозность — сугубо частное дело, которое не нужно выносить на публику. Для других светскость близка к клерикальности: никто не заставляет ходить в церковь, но, уж будьте добры, прослушайте лекцию о духовных основах нашего общества и заполните анкету — насколько вы соответствуете этим основам.  

Подозреваю, что в ближайшем будущем нас ждет довольно клерикальное государство, а потом маятник качнется и оно будет довольно атеистическим. Лично мне, скажу честно, не нравится ни то ни другое. Я за Конституцию, за принцип светского государства. Но мне кажется, что для России очень неплохая модель — симфония [государственной и религиозной власти] в византийском понимании. «Симфония» с греческого значит «согласие»: есть государство, есть Церковь, одно начало заботится о телесном, другое — о духовном, и они согласуются.

Свящ. Игорь Палкин / Пресс-служба Патриарха Московского и всея Руси

Концепция симфонии властей предполагала очень важную оговорку: до тех пор пока они ведут себя хорошо и выполняют свое предназначение. Но когда они перестают это делать, на каждую из сторон возлагаются обязательства по вразумлению отступившей стороны. Поэтому на практике в Византии отношения Церкви и государственных структур были не просто напряженными, а очень горячими и враждебными. Преподобный Феодор Студит писал императору Льву V в IX веке: «Тебе, император, вручены политическое правительство и армия. Блюди их и оставь Церковь ее пастырям и учителям, как заповедал Апостол». Можем мы сегодня представить подобный диалог епархиального архиерея и губернатора? «Оставь Церковь нам, не вмешивайся».  

И это не единичная история. В византийской истории есть примеры, когда император-иконоборец (был период, когда там боролись с иконами) идет на рождественское богослужение в собор святой Софии — и перед ним захлопывают дверь, не пускают, или когда патриарх требует от императора покаяния за то, что он зашел на престол путем дворцового переворота. Можно себе представить, что в Петербурге XVIII века, когда дворцовые перевороты проходили один за другим, перед монаршей особой захлопываются двери собора и от нее требуют покаяния.

Самая известная история — архиепископа константинопольского Иоанна Златоуста, который был отправлен в ссылку за то, что обращался с проповедями против императрицы и — косвенно — императора (Иоанн встал на защиту вдовы и детей некоего вельможи, которым, по распоряжению императрицы, грозила конфискация собственности. — Ред.). Можно представить, чтобы сегодня епархиальный архиерей, выступая в своем кафедральном соборе, громил губернаторскую чету и бросал ей в лицо жесткое обвинение?

«Ничего византийского здесь нет, осталась только оболочка»  

В этом смысле Россия не Византия, и довольно давно. Вспомним историю отношений Ивана Грозного и [митрополита Московского и всея Руси] Филиппа Колычева (за обличение опричного террора митрополит был лишен сана и по приказу царя задушен Малютой Скуратовым. — Ред.). Об этом — прекрасный фильм [Павла Лунгина] «Царь». Линию подчинения церковных структур государству продолжил Петр I (упразднивший патриаршество и учредивший Синод по управлению церковными делами во главе с чиновником, обер-прокурором. — Ред.). Высшая точка — правление Павла I.  

Кадр из фильма "Царь", реж. Павел Лунгин

Как выглядела коронация императора в Византийской империи? Это сложный обряд, в котором император становился как бы иконой Христа, но как человек оставался смертным. Во время церемонии перед императором шел человек, который держал мешочек с землей и говорил: помни, что уйдешь в землю. То есть: как личность ты такой же, как любой из нас. Это еще римская традиция: когда Юлий Цезарь вступает в Рим, перед ним идут шуты и скоморохи и поют про него похабные частушки. Триумф включает в себя момент осмеяния, иначе правитель зазнается. 

А вот коронация Павла I. «Его Императорское Величество соизволил указать подать императорскую корону, которую действительный тайный советник первого класса граф Безбородко подал митрополитам, а они поднесли Его Величеству на подушке». Митрополиты — массовка на подтанцовке, на заднем фоне, а главное действующее лицо — Его Императорское Величество, второй герой — граф Безбородко. После этого император входит Царскими вратами в алтарь, что вообще-то не может делать никто, кроме священников, и кладет на алтарь акт о престолонаследии. Более того, известно, что Павел хотел самостоятельно служить литургии, что делают только священники. Он — глава Церкви, что и утверждалось мимоходом в том документе. Это очень резкий контраст по сравнению с византийским ритуалом. В Византии императоры наталкивались на серьезный отпор Церкви, в России конца XVIII века такое невозможно. Ничего византийского здесь нет, в России от симфонии властей осталась только оболочка. 

Коронация Павла I и Марии ФедоровныМ.-Ф. Квадаль

Начиная с Ивана Грозного Россия перевернула византийскую идею, оставив только риторику и символику, а фактически подчинила Церковь государству. Византийский василевс, император играет огромную роль в том числе и в церковной жизни, но внешнюю. В России, начиная с первого царя, Ивана Грозного, его роль становится сакральной (то есть священной, религиозной. — Ред.), поскольку, как писал известный исследователь Борис Успенский, сам титул царя, усваиваемый русским великим князем «в результате перенесения на него функций византийского василевса», для традиционного сознания ассоциируется прежде всего с [Царем царей] Христом. 

Иван Грозный считал своим предком первого римского императора Августа Октавиана. Сначала Август обладал статусом принцепса, первого в сенате, потом — доминуса, «хозяина дома», его фамилия — это вся империя, он ее полноправный хозяин.

Кроме того, по должности он — божественный Август, божество, еще при жизни, а после смерти тем более. А еще Pontifex Maximus — верховный жрец, если переводить буквально — «мостостроитель», то есть строящий мосты между небом и землей. В Римской империи вопрос о соотношении языческих [религиозных] институтов и государства просто не стоит, они — часть государства, религия инкорпорирована в государство: император, он же верховный жрец и одно из божеств. 

[Таким образом, в России] византийская оболочка наполнилась во многом другим содержанием, церковная структура стала лишь частью государственного механизма. Россия вернулась либо к языческим римским временам, когда император был верховным жрецом и одновременно богом, либо к ордынским. В любом случае идея симфонии властей в России перестала работать, государство начинает заменять собою все. В связи с сакрализацией государства как голос Церкви стал восприниматься образ юродивого: когда иерархи молчат, или им затыкают рты, как Филиппу Колычеву, начинает говорить юродивый — и его не заткнешь, потому что у него отнять нечего, он ничего не боится.

«В России возникает идея, что жертвы Христа не хватило»

Очень интересный сюжет из русской истории — первые русские святые, канонизированные князья Борис и Глеб. Это новый, уникальный чин святости, который в византийской традиции был практически неизвестен и который Русь добавила к византийству. Эти князья не хотели участвовать в гражданской войне со своим братом Святополком Окаянным и дали себя убить. Для варяжского, викингского типа знати, к которому они принадлежали, это немыслимое поведение: нужно драться до последнего. А они решили, что по-христиански нехорошо враждовать с братом, даже если он хочет тебя убить, лучше погибнуть, но не развязать братоубийственной войны. Непротивление злу — то, что потом было развито Львом Толстым в глобальную концепцию. Что мы видим сегодня? Появляются иконы «благоверного правителя Иосифа», Сталина — крайность, абсолютно не совпадающая с Борисом и Глебом. Что это, откуда? Как это соотносится со струей изначальной русской святости? Мне кажется, во многом это результат той же сакрализации государства, когда глава государства оказывается в центре системы верований. 

«Что мы видим сегодня? Появляются иконы "благоверного правителя Иосифа", Сталина — крайность, абсолютно не совпадающая с Борисом и Глебом»Глеб Щелкунов/Коммерсантъ

Показательна и история канонизации Николая II. Его и его семью канонизировали как Бориса и Глеба. Христианский подвиг последних Романовых нашли в том, как они вели себя в заключении: последний отрезок своей жизни они провели как идеальные христиане. И все-таки такое понимание — дело небольшого числа людей. Обычно Николая II понимают как царя-искупителя. С точки зрения христианского богословия, есть один искупитель — Христос, который принес Себя в жертву и искупил грехи человечества. А в России возникает идея, что [жертвы Христа] не хватило и последний император как бы доискупил, специально для нас. Те, кто почитают Николая как святого и мученика, развивают тему жертвоприношения царя за народ, тему мифологическую, языческую, присутствующую во многих культурах, когда, если что-то идет не так, царя приносят в жертву или он сам приносит себя в жертву. 

Казалось бы, здесь есть что-то шизофреническое: как можно одновременно почитать и жертву, и палача [Сталина]? Но если воспринимать это в мифологических категориях, все становится понятно: правитель, какой бы он ни был, сосредотачивает в себе всю сакральную силу, в нем сконцентрирована вся святость. Просто тот, кто послабее, приносит себя в жертву, тот, кто сильнее, возносится, распространяет свою святость на окружающих, преображая — в данном случае большевистский — хаос в имперский порядок. Но так или иначе, в центре — сакральная фигура царя, которая несет всю конструкцию и без которой эта конструкция не держится. И это не Византия. 

А вот фигура Ельцина очень византийская во многих смыслах. Местный правитель становится императором в противоречие с центральным правительством и осуществляет реформу — на мой взгляд, это совершенно византийская история. Ельцинский стиль руководства — самодержец в диалоге — это тоже очень по-византийски. И гибкая внешняя политика: когда заключаются союзы, которые выгодны на данный момент; потом заключаются другие.

«Не отвергать византийское, а попытаться вернуться»

Сегодня симфония [церковной и светской] властей очень часто трактуется у нас как сплетение, взаимопрорастание друг в друга до степени неразличения: вот губернатор на праздничном богослужении, вот спонсоров награждают церковными орденами, а батюшки, какое мероприятие ни возьми, проводят богослужения. 

Симфония в византийском понимании — абсолютно другое, это очень четкое разграничение, когда обе стороны процесса, каждая со своей точки зрения, оценивает то, что делает другая. Например, ни для кого не секрет, что на территории Русской православной церкви Кодекс законов о труде не действует в принципе. Так вот, в симфонической конструкции это ненормальная ситуация, там государственные законы действуют на всей территории государства. И наоборот: наши государственные чиновники высокого ранга прекрасно понимают, что благословения и напутствия церковных иерархов им обеспечены в силу их положения. В симфоническом государстве византийского толка церковные иерархи читают проповеди прямо в лицо, если [представители государства] допускают что-то немыслимое. Таким образом, симфония — это своего рода выражение эмансипации Церкви от государства, которое сегодня, на мой взгляд, начинает очень сильно сращиваться, слипаться [с Церковью], что не полезно ни одной из сторон. 

При этом «византийское» вовсе не подразумевает «патерналистского». Черногория более византийское государство [по сравнению с Россией]: на ее гербе и флаге сохранился [византийский] двуглавый орел, христианство на ее территории было принято в I веке нашей эры, это православное государство, там очень сильная православная идентичность. При этом патерналистским это государство я бы точно не назвал, это государство, где обо всем договариваются соседи. Там можно услышать: наша семья купила эту землю 600 лет назад. Или 400, или 300. Они ощущают себя хозяевами этой земли. Это противоположность патернализму. (Правда, там никогда не было сильной империи, сильные империи захватывали эти земли, и нужно было удерживать свою землю под их натиском.) 

Итак, не отвергать византийское как пудовую гирю на ногах, а попытаться вернуться к идеям, приоритетам и отчасти практикам Византии, понимая невозможность воспроизведения в XXI веке того, что было с VI по XV век, и переосмысливая византийский опыт, — это, мне кажется, совершенно необходимо.