Хороша ли вообще наша страна, если мифология «АУЕ» пользуется такой популярностью?

Государство хочет сражаться с «субкультурой АУЕ», привычно выдавая следствие беды за причину

Сенатор Антон Беляков неделю назад внес в Госдуму законопроект, запрещающий пропаганду в интернете и в СМИ «криминальной субкультуры». Это не первая такая законодательная инициатива. В 2014 году депутат Госдумы Олег Михеев уже вносил проект закона, запрещающего «пропаганду и романтизацию насилия и преступного образа жизни в СМИ, литературе и кино». Законопроект Михеева не дошел даже до стадии рассмотрения. Какая судьба будет у законопроекта Белякова, пока сказать трудно. Но депутаты нижней палаты парламента сейчас, в отличии от 2014 года, охотно рассуждают о «необходимости оградить молодежь от криминальной субкультуры». Например, член фракции «Единой России» Сергей Боярский заявляет, что необходимо «законодательно наделить наши контролирующие органы, в том числе Роскомнадзор, соответствующими полномочиями, чтобы все эти зловредные ресурсы, представляющие угрозу нашей безопасности с точки зрения воспитания подростков, могли быть незамедлительно блокированы всеми доступными способами».

Экскурсия на зону: «18 подростков прошли „путь осужденного“ от автозака до спального места»

Пошла организованная волна поддержки запретительных мер и в регионах. В частности, астраханская газета «Волга» пишет, что в местном управлении ФСИН закон, ограничивающий распространение криминальной субкультуры «ждали давно». Руководство местного ФСИН делится с журналистом «Волги» своим опытом борьбы с тюремной субкультурой за умы и сердца молодежи: «Раньше водили трудных подростков в следственные изоляторы на экскурсии, чтобы показать, какие тяготы ждут тех, кто попал за решетку. Однако сейчас быт заключенных сильно изменился в лучшую сторону. Пугать побитую жизнью шпану и беспризорников больше нечем. Поэтому решили пойти от обратного и показывать хороший пример — водить на экскурсии к спецназовцам, кинологам».

Признание сотрудников ФСИН в том, что они водили подростков по тюрьмам чтобы познакомить их с арестантскими тяготами и отвратить от «блатной романтики», еще совсем недавно само по себе могло стать сенсацией. Но эта история теряется и тонет в шуме хорошо организованного возмущения «ростом популярности „субкультуры АУЕ“».

Остается только недоумевать по поводу странных рассказов астраханских фсиновцев. Чем пугали «трудных подростков», пока быт заключеных не изменился «в лучшую сторону»? Камерами, переполненными в пять-шесть раз выше лимита? Кашляющими кровью туберкулезниками, сидящими вместе со здоровыми заключенными? Зэками из низших каст, живущими возле санузла? А почему сейчас «побитую жизнью шпану» нельзя испугать старым проверенным способом? Астраханское СИЗО стало похоже на тюрьму в Осло или в Хельсинки? Там теперь нормальное питание, и прогулки проводятся больше не в крошечных двориках с зарешеченным небом?

Также не совсем понятно, каким образом «трудным подросткам», живущим в депрессивном дотационном регионе, помогут встречи со спецназовцами и кинологами — даже если предположить, что это не встреча со спецназом и кинологами ФСИН во время этапирования в колонию. Учитывая, что зарплата кинолога «Волгоспаса», по данным той же газеты «Волга» составляет всего семь тысяч рублей — и то кинологи в 2015 году были под угрозой увольнения, — совершенно неясно, каким позитивным опытом могут поделиться эти люди с «трудными подростками».

Отметим, что экскурсии в колонии для «прожженой шпаны» — вовсе не уникальный астраханский опыт, а распространенная практика «профилактики». Тюменских подростков, состоявших на учете в комиссии по делам несовершеннолетних, водили на экскурсию в колонию строгого режима. В 2013 году сайт ГУФСИН по Кемеровской области рапортовал о том, что «по инициативе совета ветеранов аппарата ГУФСИН состоялся выезд — экскурсия в колонию строгого режима № 44 города Белово».

«В рамках воспитательной работы с трудными подростками, состоящими на учете в подразделении по делам несовершеннолетних, 18 подростков в возрасте от 14 до 19 лет прошли „путь осужденного“ от автозака до спального места. Ребята посетили штрафной изолятор, столовую, молельную комнату, автомастерскую, школу, рабочие места осужденных и общежития», — сообщали сотрудники тюремного ведомства.

Пик популярности у ФСИН такой «экскурсионной» практики приходится на 2012-2013 года, но случались «экскурсии» и позднее. Например, в 2015 году экскурсию (правда, в колонию-поселение, а не в колонию строгого режима) провели «для учащейся молодежи и подростков, состоящих на учете в инспекции по делам несовершеннолетних», в столице Чечни, городе Грозном. По мнению директора Центра социальной реабилитации подростков «Феникс» Абдуллы Яричева «целью мероприятия было расширить знания ребят об окружающей их жизни в социуме». В 2016 году «трудные подростки» из Вологодской области побывали на экскурсии в СИЗО № 2. В 2017 году в Брянской области несовершеннолетних, состоящих на учете, водили на экскурсию в местную воспитательную колонию.

Так «профилактировали» молодежь на протяжении нескольких последних лет. Судя по всему, экскурсии по тюрьмам и зонам не помогают в борьбе с распространением криминальной субкультуры. Теперь вся надежда государства — на Роскомнадзор, пытающийся в ручном режиме управлять интернетом, и на внесение изменений в закон «О средствах массовой информации».

Чтобы понять феномен «АУЕ» на воле, нужно понимать, что такое «АУЕ» в тюрьме

Конечно же, сама аббревиатура «АУЕ» — это вовсе не изобретение подростков, сидящих в тематических пабликах «ВКонтакте», и даже не неких «кукловодов», якобы продвигающих тюремную субкультуру среди молодежи.

Сдавленный хриплый крик «АУЕ!» можно было десятилетиями слышать над двориками следственных изоляторов по всему тюремному миру советского и постоветского пространства — от питерских «Крестов» до тюрем Дальнего Востока. «АУЕ» («арестантский уклад един», «арестантско-уркаганское единство») — это и приветствие, и пароль, и декларация определенных ценностей, принадлежности к определенному образу жизни.

«Хата Один-три-ноль, АУЕ, принимай груз!» Вряд ли «дорожник» (заключенный, отвечающий за нелегальную межкамерную связь), отправляя при помощи специальных веревок мешочек с чаем и сигаретами в соседнюю камеру № 130 в Бутырке, мог знать, что когда-то гулкое сочетание букв «АУЕ» станет названием молодежных интернет-сообществ и темой совещаний у президента.

«Черному ходу», «воровскому ходу» — специфическому криминальному управлению внутренней жизнью СИЗО и колоний — не один десяток лет. Государство относилось к этому явлению по-разному в разные времена и в разных регионах. Оно пыталось давить «воровской ход» «перекрашивая» зоны в «красный цвет» — то есть, устанавливая строгие режимные порядки. Оно закрывало на «воровской ход» глаза: во-первых, «воровской ход» давал самим сотрудникам администрации огромные коррупционные возможности, а, во-вторых, значительная часть хлопот по поддержанию элементарного порядка сваливалась с плеч государства на плечи «блатных». Потом государство опять «перекрашивало» зоны — меняя начальство, переводя в другие колонии «авторитетов», вводя спецназ и устраивая избиения зэков на плацу.

«Воровской ход» во многих колониях и СИЗО существует до сих пор. И вряд ли он был бы столь живуч, если бы все ограничивалось лишь желанием «блатных» держать места лишения свободы под своим контролем. Дело в том, что российское государство, относящееся к заключенному как к зверю, не способное и не желающее обеспечить ему нормальное питание и вообще приемлемые условия существования, делает «воровской ход» в глазах заключенных меньшим злом. Огромная масса арестантов лишена какой-либо поддержки с воли, брошена своими семьями — или же семьи не имеют возможности ездить в далекие колонии и делать элементарные продуктовые передачи. Арестант, оставшийся за решеткой ни с чем, получит «с общака» пачку сигарет, чай, зубную пасту, запасную пару носков, а, может быть, даже скудное, но необходимое продуктовое дополнение к тюремной баланде.

Иерархия воровского мира напоминает суровые традиционные сообщества с их кастами: брахманы — «воры в законе», кшатрии — «блатные», вайшья — мужики, а также низшие касты и неприкасаемые. Иерархия и свод неписанных кодексов создают для заключенных правила игры, правила жизни, хоть как-то защищающие пронизанный нервозами и стрессами арестантский мир от вспышек немотивированной агрессии, а также от опасной анархии.

С «воровским ходом» в местах лишения свободы вполне можно покончить. Для этого нужно просто создать нормальные условия жизни заключенным. В конце концов, суд приговаривает их к лишению свободы, а не к перманентной пытке от звонка до звонка.

В полном объеме обеспечить арестантов нормальным питанием, предметами гигиены. Покончить с перенаселенностью камер в СИЗО — а то нынешний ФСИН выдает как невиданное достижение жизнь четверых взрослых мужчин в крохотном узком пенале длиной несколько метров. Если число арестантов равно числу нар-коек и люди не спят по очереди, значит «нет перенаселенности». Покончить с немотивированной жестокостью и вымогательствами со стороны самих сотрудников ФСИН.

Лишь реализация таких мер сделает успешными и административные меры по ликвидации «воровского хода». Пока же этого нет, арестант, имея гипотетический выбор между опасным и напряженным «воровским миром» и хорошо знакомым ему государственным насилием, неизбежно отшатнется к «воровскому миру».

Этот мир понятнее, безопаснее, и может быть, хоть как-то поможет. Нынешнее государство — злее и страшнее преступного мира

Можно быть какими угодно снобом и воротить нос от «понятий» и тюремной субкультуры, но как только захлопываются двери «мертвого дома» и встает вопрос между «красной зоной» или «черной зоной», почти все почему-то предпочитают попасть на «черную».

Поиск виноватых при помощи теорий заговора

Пока существует «воровской ход» за решеткой, он просачивается и во внешний, «вольный» мир.

«Я родился — доселе не верится — в лабиринте фабричных дворов — в той стране голубиной, что делится — тыщу лет на ментов и воров», — поэтически оформил когда-то Борис Рыжий прозаическую констатацию «половина сидела — половина охраняла».

Россия — страна, где огромная масса населения если не отсидела, то имеет ближайших предков, родственников или друзей, которые «мотали срок». Популярность арестантской субкультуры тут всегда была неизлечимым и неустранимым железным фактом — причем не только на низовом, народном, фольклорном уровне.

На таком фоне призывы запрещать «пропаганду криминальной субкультуры» выглядят особенно странно и бессмысленно.

«Да, мы — страна великой тюремной культуры, как бы пошло и шансонно это не звучало. Есть песни Дины Верни, Владимира Высоцкого, Аркадия Северного. У нас в России за десятилетия практически нет ни одной хорошей биографии, которая так или иначе не была бы связана с тюрьмой», — рассказывает Открытой России исполнительный директор правозащитного движения «Русь сидящая» Ольга Романова.

«А аббревиатура „СЛОН“: „Смерть легавым от ножа“, „Соловецкий лагерь особого назначения“? Если журналист, публицист, историк этого не знает, то значит, наверное, все-таки „вон из профессии“? А как Шаламова читать? Со словарем? Пусть они там лучше следят за своим ментовским и депутатским языком. Я вообще не понимаю этого болезненного интереса законодателей к тюремно-субкультурной тематике. Выглядит со стороны как в старые советcкие времена с запретом порнографии: народу запретим, но сами будем смотреть», — характеризует новые законодательные инициативы глава «Руси сидящей».

Впрочем, саму вероятность принятия подобных законопроектов правозащитница оценивает скептически: «В стране в которой есть выражение „мочить в сортире“ и „замучаетесь пыль глотать“ , довольно опасно заикаться о запрете тюремной субкультуры».

Следует отметить, что особенно сильно «блатная романтика» была распространена среди молодежи — свободно перекочевывая на «волю» из тюрем и колоний для «малолеток», она пропитывала спецшколы и интернаты. Именно среди этого контингента «воровские понятия» опасно мутировали, видоизменялись, приобретая самую жестокую, брутальную форму, в целом не свойственную «взрослому» тюремному миру. До сих пор в народе популярны шокирующие «анекдоты» про запрет заключенному-малолетке идти на свидание с матерью, если на ней есть что-то красное из одежды, и про иные абсурдные ограничения, далеко выходящие за рамки разума. Сейчас даже среди малолетних преступников такие инфернальные правила жизни ушли в прошлое, но когда-то они были реальностью.

С другой стороны, в последние годы действительно наблюдается взрывной рост популярности связанных с «АУЕ» мемов и иных субкультурных элементов — в том числе и среди подростков, не связанных напрямую с криминальным миром. Особенно это характерно для регионов азиатской части страны. В социальных сетях происходит своеобразное брендирование тюремной субкультуры. И это несмотря на то, что пресловутые «лихие 90-е» давно позади, и вокруг небывалый взлет «духовности».

Государство и часть общественности, как всегда, ищут виноватых среди администраторов пабликов соцсетей, конструируют конспирологические теории и причитают на излюбленную с конца 80-х годов тему «Мы теряем молодежь». Но проще всего искать виноватых в лабиринтах теорий заговора, а не в себе. Не в беспределе правоохранительных органов. Не в вопиющей бедности. Не в отсутствии социальных лифтов. Не в фальшивой государственной идеологии, вызывающей отвращение у молодежи. Не в отсутствии честных, справедливых правил жизни.

«Если ты живешь в Миассе или Кумертау, у тебя нет особых шансов выбиться в люди»

По мнению главного редактора портала «Медиазона» Сергея Смирнова, нельзя говорить о распространении «молодежной субкультуры АУЕ» как о спланированной операции преступного мира. «Преступный мир сам постоянно под ударами, и на самом деле мечта всего этого преступного мира —легализоваться под бизнесменов и забыть о своем прошлом. Нет никакого преступного мира в старом понимании, с налетом романтики», — говорит в интервью Открытой России Смирнов.

«Мне кажется тут проблема в чем-то сходная с увлечением сталинизмом. Люди пытаются найти корни более справедливого общества в утраченных идеалах, — считает главред „Медиазоны“. — Так, преступный мир со своими правилами, пониманием добра и зла, романтикой, опять же, становится привлекательным. Особенно там, где есть неприятие полиции. Надо понимать, что жизнь „по понятиям“ передается из поколения в поколение, причем как сидевшими, так и просто общавшимися с сидевшими. Понятия представляются более привлекательными, чем нынешние правила».

Журналист Павел Никулин, исследующий субкультуры, в беседе с Открытой Россией проводит интересную параллель с одним недавно существовавшим сетевым проектом.

«В 2014 году я был знаком с субкультурой „автономов-ельцинистов“. Это был глумливый постмодернистский проект, посвященный Борису Ельцину. Но в какой-то момент люди, группировавшиеся вокруг этого паблика, во все всерьез поверили — и были готовы ломать черепа за оскорбление Ельцина. Они на самом деле про Ельцина ничего не знали — для них это был некий объединительный миф. Я думаю, такая же штука может быть с любыми субкультурами. Субкультура здесь — некая декорация. Если человек агрессивен, если он зол, если он умеет ненавидеть и любит ненавидеть, и готов убивать и грабить — абсолютно неважно, какой идеологии или субкультуре он будет принадлежать. Это качество личности, которое приобрел человек. Да, агрессивные люди скорее выберут что-то эстетически агрессивное. Но вопрос не в том, что кто-то учит убивать, а в том, что этот человек уже сам по себе нехорош, недобр, и это уже его личное свойство. Эти ельцинисты тоже начинали несерьезно, но потом начинали цепляться к словам. И ты понимал, что разговариваешь с молодыми людьми, у которых не было серьезного криминального опыта, или тюремного опыта, но при этом ты вынужден следить за словами так как будто ты общаешься с записными сидельцами. То есть, они поверили в этот миф».

По словам Никулина, появление агрессивной субкультуры — это следствие каких-то проблем у подростков, а не причина. «Людям это интересно не потому что они сами по себе моральные уроды, а потому что они живут не в очень хороших условиях, — рассуждает эксперт. — Они ищут какой-то мифологии, которая поможет просуществовать им в мире. Это вопрос о том, хороша ли вообще наша страна, если мифология этого „АУЕ“ пользуется такой популярностью».

«Для меня эта история с „АУЕ“ — лакмусовая бумажка. Мы живем в воюющей стране, мы живем в стране без политических свобод. Мы живем в стране, где в школах политическая пропаганда вместо уроков. Мы живем в стране, где тебя школа учит не мыслить, а натаскивает на ЕГЭ. Если ты живешь в каком-нибудь городе Миассе или городе Кумертау, у тебя нет особых шансов выбиться в люди. Пик популярности этой субкультуры наблюдается в Чите — регионе, известном замечательной пословицей „Живешь за Байкалом — не щелкай хлебалом“, в регионе — лидере по количеству убийств. Причем лидером по количеству убийств он стал задолго до появления этой субкультуры. Мои знакомые уезжали из Читы даже не потому, что боялись, а потому что они устали от конфликтов, они устали драться на улицах каждый день. Они не то, что не могли выдержать этот образ жизни — вполне могли. Но они не хотели. Мы живем стране, где половина сидела а половина надзирала, где есть фраза „Пацан к успеху шел — не фартануло“. Где про попадание в отделение полиции иронично говорят „Посадят на бутылку“. А вообще-то, „посадить на бутылку“ — это означает убить человека, причем довольно мучительным способом. Понятно, что в этом дискурсе уже „нормализовано“ насилие. Когда у тебя поколения проходили через лагеря, дискурс насилия неизбежно будет „нормализован“. Это не вопрос о том, что „дети играют в тюрьму“, это вопрос о том, что ваши деды сидели, и никто им потом это не посчитал, не компенсировал, не провел нормальную реабилитацию», — объясняет журналист.

«Я бы рекомендовал сенаторам, депутатам и прочим изучить это явление, так как это некое сообщение, которое нам посылает поколение в таком виде», — резюмирует Никулин.

Но государство вряд ли будет особенно глубоко изучать «это явление» — разумеется, если не считать сотрудников «Центра „Э“», которые, возможно, скоро начнут мониторить соцсети в поисках перепостов из групп «АУЕ-тематики».

Можно вспомнить, как государство на фоне кампанейщины в прессе боролось с самоубийствами среди подростков. Тогда тоже сражались со следствием, а не с причиной; с интернет-пабликами, а не с безграничной депрессивностью подростковой жизни и колоссальным отчуждением в обществе.