Всё о видах демократии и вероятности её в Беларуси

Эпоха доминирования демократии продолжается уже 100 лет ― большинство государств провозглашает идеалы народовластия, закрепляет их в Конституции. Правда, в доброй половине примеров от них остаётся только название, да и политические системы разных стран сильно отличаются. Поэтому полезно знать основные теории и модели демократического устройства. Начнём с краткого экскурса в историю современной демократии.

Возвышение демократии

Количество демократий по шкале политических режимов Polity 4 ― несмотря на временные откаты, демократических стран становится всё больше

Путь к всенародному избранию президентов и парламентов начался с трёх революций (Английской, Американской и Французской) и продолжался весь XIX век.

Первая атака идеи народной власти на доминирующий монархический принцип была отбита военным поражением Наполеона и восстановлением правления Бурбонов во Франции. Однако демократически-республиканский дух Французской революции оставил неизгладимый след. С момента восстановления монархического порядка в 1815 году до начала Первой Мировой войны в 1914 году по всей Европе систематически расширялось политическое участие и представительство народа.

В Соединенном Королевстве после 1815 года избирательный корпус насчитывал около 500 000 состоятельных собственников (около 4% населения в возрасте старше 20 лет). Законопроект о реформе 1832 года снизил требования к собственности на недвижимость и расширил число избирателей до 800 000. Следующее увеличение до 2 миллионов произошло со вторым законопроектом реформы 1867 года. В 1884 году ограничения на собственность были еще более ослаблены, и электорат увеличился примерно до 6 миллионов человек (почти треть населения старше 20 лет и более трех четвертей всех взрослых мужчин), — отмечает Ханс-Херман Хоппе

Процесс демократизации общества продолжался и набирал обороты. Революции первой четверти XX века полностью похоронили старый порядок. Новая эпоха «породила потребность в массовом оправдании (или массовой легитимации) форм правления и институтов, а также совершенно новых политических субъектов, таких как народ. Когда традиционные легитимности, а также принципы династического наследования были повсеместно дискредитированы (что случилось самое позднее в период после Первой мировой войны), должны были измениться и оправдания политического правления», — пишет политолог Ян-Вернер Мюллер

В годы холодной войны противопоставление демократии и тоталитарных/авторитарных режимов окончательно вошло в научный мейнстрим. Политологи стремились определить минимальный набор свойств, характерных для каждого режима.

Эндрю Хейвуд сформулировал несколько типичных вопросов для определения политического режима:

• Кому, собственно, принадлежит власть? Ограничивается ли политическое участие верхами общества либо оно охватывает все население?
• Как достигается общественное согласие или подчинение — через применение силы или угрозы силой, через переговорный процесс и «торг», через компромисс?
• Имеет ли правительственное управление централизованный или децентрализованный характер? Какие сдерживающие факторы и противовесы действуют в политической системе?
• Как происходит завоевание и передача власти? Является ли система открытой и соревновательной или она закрыта для конкуренции политических сил?
• Каковы отношения между государством и индивидом? Как распределяются права между правительством и гражданами?

На основе таких критериев возникли индексы демократии ― часто они отражают субъективные мнения экспертов, но некоторое представление всё-таки дают. Индекс демократии 2017 от The Economist Intelligence Unit. Индекс составлен из пяти категорий, отражающих состояние демократии: избирательный процесс и плюрализм,  деятельность правительства, политическое участие, политическая культура, гражданские свободы. В итоговом рейтинге страны делятся на четыре категории: полная демократия (8-10 баллов), несовершенная демократия (6-8 баллов), гибридный режим (4-6 баллов),  авторитарный режим (0-4 балла)

Но нельзя поддаваться обманчивому ощущению, что демократия работает по единым правилам, которые можно механически заучить и повторить. Избирательные системы, участие граждан, роль партий, модели разделения властей ― всё это реализуется совершенно по-разному. Невозможно скопировать шведский или американский опыт, если для этого нет соответствующих условий. В каждой стране формируется свой набор политических норм, которые лишь отчасти повторяются в других местах. Есть лишь некие общие модели, которые сложились за время эволюции политической теории и практики. И самой популярной из них является либеральная демократия.

Либеральная и нелиберальная демократия

Классические либералы в равной мере критиковали абсолютизм монархов и власть толпы. Диктат монарха или народа угрожает естественным правам человека. Неограниченное народовластие легко превращается в коллективистскую диктатуру:

«Ниспровергнутые законы, разогнанные суды, бессильная промышленность, издыхающая торговля, неоплаченные долги, народ, доведенный до нищеты, разграбленная церковь, армия и гражданское общество в состоянии анархии, анархия, ставшая государственным устройством, каждое человеческое и божье создание, принесенное в жертву идолу народного доверия, и как следствие — национальное банкротство», —  писал Бёрк в «Размышлениях о революции во Франции».

Такая перспектива пугала, поэтому либеральная демократия должна была примирить народовластие с индивидуальной свободой. Разрабатывались различные варианты сдержек и противовесов, предотвращающих концентрацию власти. Лучше всего эти проблемы проанализировал Алексис де Токвиль.

«Токвиль увидел основную опасность свободе в демократии, которую он, подобно античным авторам, склонен был рассматривать как негативное явление, выражающееся прежде всего в господстве принципа всеобщего равенства и коллективной воли как высшей инстанции, не допускающей каких-либо проявлений индивидуальной свободы. Динамика демократии определяется для него её внутренним противоречием — раскрепощая индивида от традиционных ограничений сословного общества, она в то же время создаёт новые, и значительно более жёсткие, формы социального контроля. Он определяет это новое явление в старых терминах, говоря о демократическом деспотизме и «тирании большинства».

Этот новый вид деспотии является гораздо худшим, чем все предыдущие формы деспотии и тирании, поскольку устанавливает новый масштаб контроля над личностью, стремясь уже не просто к физическому принуждению индивида, но воздействию на умы и души людей. Токвиль стремился найти определённый противовес этой новой форме деспотизма в аристократическом принципе, содержащем в себе идею неотъемлемых и наследственно охраняемых прав личности. Токвиль выступает в мировой истории как создатель новой теории демократии, именно — либеральной демократии, где принцип формального равенства сочетался с гарантиями прав меньшинств и индивидуальной свободы личности», — пишет историк Андрей Медушевский

Классический пример либеральной демократии ― США времён президента Эндрю Джексона. Сторонники Джексона «были очень благосклонны к идее свободного предпринимательства и свободных рынков, при этом они не с меньшим рвением были против особых субсидий и монопольных привилегий, предоставляемых правительством бизнесу или любыми другими группами. Они считали очень важным свести к минимуму размер правительства как на уровне федеральном, так и на уровне штатов. Они верили, что роль правительства должна быть сведена к охране прав частной собственности. В денежной сфере это предполагало отделение государства от банковской системы и переход от инфляционных бумажных денег и банковской деятельности с частичным резервированием к системе, основанной исключительно на звонкой монете и 100%-ном резервировании», — отмечал Мюррей Ротбард

Эндрю Джексон, президент США с 1829 по 1837 годы. Считается одним из основателей Демократической партии. Его называют одним из самых жестоких президентов США. Именно он принял Закон о выселении индейцев,  переселив коренные народы на т.н. Индейские Территории (теперь  штат Оклохома)

Классическая либеральная модель жёстко ограничивает политическую сферу. Национальная оборона, внешняя политика, правопорядок ― вот типичные вопросы для государственных усилий. Всё остальное решаемо на уровне местных общин, обществ взаимопомощи и других частных инициатив. Это избавляет людей от вмешательства правительства в частную жизнь, навязывания чуждых ценностей и стандартов. Такую демократию защищал развитый парламентаризм и избирательный ценз, который снижал влияние социалистических партий. Но по мере расширения избирательного права, цензовая демократия собственников постепенно уходила в небытие. Рост популярности левых и растущее государственное вмешательство похоронили классическую модель либеральной демократии.

Прогрессивные интеллектуалы конца XIX- начала XX века стремилась к «развивающей демократии» ― модели активного государства, решающего многочисленные общественные проблемы. Её по сей день отстаивают левые либералы, «зелёные» и социал-демократы. Термин «либеральная демократия» со временем стал синонимом западных политических режимов ― открытого общества, о котором писал Карл Поппер. Пик веры в либеральную демократию пришёлся на годы после распада СССР, когда было модно рассуждать о «конце истории».

«Либеральная демократия опирается на три различных набора прав: права собственности, политические права и гражданские права. Первые обеспечивают владельцам и инвесторам защиту от экспроприации. Вторые гарантируют, что группы, побеждающие в электоральном соревновании, могут прийти к власти и определять политику по своему усмотрению — если эта политика не нарушает права двух других категорий. Наконец, гражданские права гарантируют людям равное отношение со стороны закона и равный доступ к государственным услугам вроде образования», —  отмечают политологи Дэни Редрик и Шарун Муканд

Чуть позже стало понятно, что далеко не все следуют этому шаблону. В 1997 году Фарид Закария ввёл в политическую науку модель «нелиберальной демократии» ― сочетание свободных выборов с ограничением гражданских и политических прав. С этого момента «демократии с прилагательными» росли как на дрожжах: суверенная, ограниченная, несвободная, формальная ― как только не называют переходные режимы в Турции, Малайзии, Сингапуре и т.д. В целом, энтузиазм по поводу либеральной демократии в последние годы резко снизился. Разговоры о кризисе демократии заполонили западные СМИ из-за Брекзита и победы Трампа, когда эксперты и ведущие медиа обнаружили, что исход голосования далеко не всегда отвечает их представлениям о прекрасном.

Реакция сторонницы Хиллари Клинтон на сообщение о избрании президентом США Дональда Трампа, 8 ноября 2016 года, фото REUTERS

Правые либералы никогда не одобряли расширение правительственных функций, но они всё ещё ценят демократию за политическую стабильность. Мизес утверждал, что она «позволяет адаптировать правительства к желаниям управляемых без насильственной борьбы». Поскольку предназначение государства состоит в защите прав собственности, поддержании правопорядка и мира, необходим такой строй, который гарантирует соблюдение данных условий. Аристократия и монархия не могут это обеспечить, когда сталкиваются с кризисом легитимности. Вера в монарха и особые права элиты легко утрачивается под влиянием революционных теорий и практик.

Доверие к демократическим институтам более устойчиво. Соответственно, вероятность масштабных потрясений значительно ниже. Но насколько значимо это преимущество, настолько опасна обратная сторона демократии, когда «от имени народа, для народа, посредством народа» систематически нарушаются права человека. Гораздо труднее сопротивляться агрессии государства против свободы и собственности, когда оно прикрывается волей большинства. Это заметнее всего в следующей модели демократии.

Коллективистская демократия

Коллективистская модель демократии типична для Франции времён революций:

«Демократическая традиция является по своему происхождению преимущественно французской, и в XIX веке вступает с индивидуалистическим либерализмом в антагонистические отношения», — отмечал Хайек.

Со времён Руссо её сторонники верили в общий суверенитет нации, источником которого является отказ человека от части своих прав. Общая воля воплощается в результатах референдумов и решениях народных собраний. Коллективистская демократия ярче всего проявилась в якобинстве и Парижской коммуне .

В Парижской коммуне отказались от либерального принципа разделения властей, все решения принимались избранным Советом и его комиссиями

В XX веке тоталитарное понимание демократии отстаивали сторонники фашизма, национал-социализма и коммунизма. Вот что писал крупнейший идеолог фашизма Джованни Джентиле:

«Фашистское государство ― есть народное государство и, как таковое, демократическое государство par excellence. Соответственно, отношения между государством и гражданином (не тем или иным конкретным гражданином, но всеми гражданами) настолько тесны, что государство существует только тогда и лишь постольку, когда и поскольку гражданин выступает как причина его существования».

«Подлинную» органическую демократию фашистов противопоставляли «прогнившей буржуазной системе», дескать, только фашизм преодолевает отчуждение государства и личности, сводя их в одно целое (более подробно о фашизме можно прочитать тут). Аналогичные рассуждения звучали в СССР и странах «народной демократии» ― социалистических режимах вроде ГДР, ПНР, КНДР и др.

«Использование демократического антуража (партии, выборы, референдумы, народные собрания) превратилось в устойчивую практику, даже самые жёсткие диктатуры продолжают игру в народовластие. Такие режимы ― детище эпохи массовой политики (за исключением сохранившихся абсолютных и дуалистических монархий). Фиктивные избирательные кампании, ручные парламенты и беспомощная оппозиция нужны диктаторам для иллюзии законности их правления. Критики всегда говорят об огромном риске сползания всех демократий в подобные коллективистские диктатуры.

Демократия по определению является коллективистской идеей, а именно: мы всё должны решать вместе, и эти решения становятся для нас всех обязательными. Это значит, что в условиях демократии практически всё имеет общественное значение. Фундаментальных пределов такой коллективизации не существует. Если большинство (на самом деле правительство) захочет, то оно может принять решение, обязывающее нас всех ходить по улицам в средневековых доспехах, потому что так безопаснее. Или наряжаться клоунами, потому что это поднимает настроение. Никакой индивидуальной свободы. Зато полная свобода для постоянно растущего вмешательства правительства в личную жизнь людей. Именно это и происходит в демократических обществах.

Политический курс, конечно, может меняться и временами даже поворачивать вспять — например, от большей регламентации к меньшей и наоборот, — но в долгосрочной перспективе западные демократии неуклонно движутся ко всё большему вмешательству в жизнь людей, ко всё большей их зависимости от государства и ко всё более высоким бюджетным расходам».

Франк Карстен, «По ту сторону демократии»

Подобная модель действовала в СССР и других странах социалистического блока: ГДР, ПНР, КНДР и др.

Как мы видим, в реальности коллективистская демократия обернулась диктатурой определенной группы.

Умеренный вариант коллективистской модели ― солидаризм и христианская демократия. Крупнейший философ – неотомист Жак Маритен искал компромиссную модель, которая примирит крайности индивидуализма и коллективизма. Маритен отмечал: «Для демократических стран сегодня самая главная задача — развивать социальную справедливость и совершенствовать управление мировой экономикой, а также защищать себя от тоталитарной угрозы извне и тоталитарной экспансии в мире. Но преследование этих целей неизбежно заключает в себе риск того, что слишком много функций общественной жизни будут контролироваться государством сверху, и мы неизбежно должны будем идти на этот риск до тех пор, покуда наше представление о государстве не будет восстановлено на подлинных и изначальных демократических основаниях, до тех пор, покуда политическое общество не обновит свои структуры и сознание, так что люди окажутся в большей степени способны реализовать свободу, а государство станет реальным инструментом общего блага для всех».

Христианские демократы повлияли на современное правозащитное движение в плане сочетания коллективных и индивидуальных прав, они пытались сохранить чувство общности на основе демократических процедур. Такой умеренный подход помог залечить раны послевоенной Германии и Италии, где христианско-демократические партии доминировали многие десятилетия.

Плюралистическая демократия

На современную демократию можно смотреть с разных точек зрения , одной из самых влиятельных стала модель «плюралистической демократии». Она исходит из того, что основные участники политической борьбы ― группы интересов, а не отдельные люди или весь народ. Плюралистическая теория возникла под влиянием работам Артура Бентли, который отмечал в «Процессе управления» (1908 г.), что «общество – это не что иное, как совокупность различных групп интересов, а их количество ограничивается лишь одним показателем – интересами, ради которых они созданы и действуют».

Группы интересов могут быть очень разнообразны ― традиционные сообщества (кланы, племена, общины), мощные институты вроде церкви, профсоюзов и бизнес-ассоциаций, многочисленные НГО. Для достижения своих целей используется весь арсенал средств, включая продвижение своих кандидатов в органы власти, политический активизм и лоббизм. Большая часть современных демократий подходит под это описание.

Условная модель формирования элит при плюралистической демократии

Плюралистическая модель формирует культуру терпимости к разнообразию мнений и интересов. Это очень важно для современных сложных обществ, в которых сосуществует множество религиозно-этических систем, стилей жизни и политических движений. Тем не менее, у плюралистической модели есть два фундаментальных риска:

•  Война всех против всех. Плюралисты (Гарольд Ласки, Дэвид Трумэн, Роберт Даль) верили в силу демократического консенсуса, но противоречия между группами подчас обостряются до такой степени, что появляется реальный риск распада общества на враждующие фракции. Например, какой компромисс может быть у сторонников и противников абортов? Или у адептов «русского мира» и борцов за национальное возрождение? Худшим примером такого сценария стал современный Ирак, где вместо плюралистической демократии после 2003 года началась жестокая схватка шиитов, суннитов и курдов. Только развитая гражданская культура предотвращает такой исход, поэтому далеко не везде у плюралистической системы есть шанс на успех.
•  Усталость от плюрализма. Сравнительно небольшие группы давления имеют высочайшую мотивацию и хорошие возможности, чтобы добиваться своего. До какого-то момента большинству легче подчиняться активистам, чем давать отпор. Бюрократия реагирует на сигналы от групп давления, поэтому активное меньшинство («зелёные», например) превращает свои представления в новые регулятивные нормы.

Как пишет Нассим Талеб, «когда какое-то нравственное правило сформировалось, достаточно относительно небольшого числа непримиримых сторонников, распределенных географически, чтобы диктовать обществу новую норму». Но постепенно прессинг нарастает и огромное количество людей ощущает растущую тревогу и недовольство. На выходе возникает феномен пресловутого «популизма», когда «забытые люди» голосуют за восстановление статус-кво. Иначе говоря, в плюралистической модели заложен механизм самоуничтожения ― рано или поздно появляются политики, которые избавят большинство от давления групп. На наших глазах это происходит в Восточной Европе, где популярность партий Виктора Орбана, Ярослава Качиньского и Андрея Бабиша возникла на почве усталости от европейской бюрократии, культурных войн и т.п.

Элитарная демократия

Противоположной моделью является элитарная демократия. Спор между «плюралистами» и «элитистами» давно идёт в политической науке. Принципы элитарной демократии вытекают из работ Гюстава Лебона, Хосе Ортега-и-Гассета, Гаэтано Моска, Вильфредо Парето и Роберта Михельса. Кстати, одним из выдающихся представителей этого направления мысли был уроженец Беларуси Моисей Острогорский.

Моисей Яковлевич Острогорский ― классик политологии, автор работы «Демократия и политические партии». В его честь в Беларуси назван Центр Острогорского

«Политическая функция масс в демократии не заключается в том, чтобы ею управлять; они, вероятно, никогда не будут на это способны.
Фактически управлять будет всегда небольшое меньшинство, при демократии так же, как и при самодержавии. Естественным свойством всякой власти является концентрация… Но нужно, чтобы правящее меньшинство всегда находилось под угрозой. Функция масс в демократии заключается не в том, чтобы управлять, а в том, чтобы запугать управителей. …Эти управители будут вести себя иначе, если им придется иметь дело с более образованными избирателями; они их будут больше запугивать. Вот почему вдвойне важно в демократии поднимать интеллектуальный и моральный уровень масс: вместе с ним автоматически поднимается моральный уровень тех, которые призваны стоять выше масс», —

М.Я. Острогорский, «Демократия и политические партии»

Демократичность элитарной модели обеспечивает свободная конкуренция за голоса избирателей. Выборы — средство обновления власти и общественного контроля, но в остальное время граждане отдают управление в руки политиков.

Политологи Т. Дай и Л. Зиглер так описывают элитарную модель:

• имеется меньшинство, обладающее властью и распределяющее материальные ценности, и большинство, не определяющее государственную политику;
• элиты формируются преимущественно из представителей высшего социально-экономического слоя общества;
• переход в элиту должен быть медленным и длительным для сохранения стабильности и избегания радикализма;
• элиты едины в подходе к основным ценностям социальной системы и сохранению самой системы;
• государственная политика отражает не требования масс, а господствующие интересы элиты;
• правящие элиты подвержены сравнительно слабому прямому влиянию со стороны равнодушной части граждан

Классический пример элитарной демократии ― Япония. Либерально-демократическая партия с небольшими перерывами руководит с 1955 года. Нерушимый альянс бюрократии, крупных компаний и ведущих СМИ делает исход выборов практически предрешённым. Периодически возникающая чехарда премьеров не меняет сути, поскольку все ведущие политики представляют хорошо известные семьи. Например, отец Синдзо Абэ был министром иностранных дел, а дед – премьер-министром. «Японская парламентская оппозиция подобна хору в классической греческой трагедии. Ее однообразные комментарии о состоянии нации и сетования на грехи ЛДП ритуальны и безвредны», — пишет журналист Карел ван Вольферен. Привнесённые американцами демократические процедуры ничуть не мешают правлению элит.

Леворадикальный социолог Чарльз Райт Миллс разработал теорию властвующей элиты ― взаимопроникающих привилегированных групп

Элитарная модель хороша тем, что она усиливает ответственность политиков и повышает качество управления. Современная политика часто напоминает фрик-шоу с певцами, спортсменами, комиками в роли мэров, депутатов, кандидатов в президенты и т.д. Когда существуют неформальные барьеры для входа, удаётся избежать попадания случайных людей. Отрицательной стороной является коррупция, принятие решений в пользу верхушки. Затянувшаяся стагнация Японии стала хорошим примером неспособности правящих групп провести реформы и отказаться от поддержки привилегированных корпораций.

«Учись участвовать, участвуя»

Ещё одной моделью является демократия участия (К. Пейтман, Н. Боббио, П. Бахрах и другие, преимущественно левые авторы). Это полная противоположность элитарной модели ― нужно максимально вовлекать граждан в принятие решений, проводить регулярные референдумы, общественные слушания и гражданские инициативы (как любила говорить Кэрол Пейтман «учись участвовать, участвуя»). Элементы демократии участия можно встретить в большинстве европейских стран, хотя чаще всего вспоминают швейцарский опыт прямой демократии.

На первый взгляд нет ничего лучше, чем активные граждане, вовлечённые в жизнь страны. Но стоит помнить, что на практике речь идёт о постоянном принятии решений одними людьми за других. Причём круг вопросов в современных реалиях практически неограничен. Ничего не стоит проголосовать за любые инициативы, если они тебя прямо не касаются. Например, запретить религиозные школы, заведомо зная, что твои дети туда не пойдут. Именно так большинство может сделать жизнь абсолютно невыносимой. Коллективная безответственность и тирания толпы является ключевым риском демократии участия. Вероятно, эта модель лучше всего подходит на местном уровне, где люди в большей мере осознают последствия своих решений.

Заключение

Естественно, этим модели демократии не исчерпываются. Тут речь идёт о некоторых основных подходах. Какой из них окажется актуальным для Беларуси ― ответ на этот вопрос зависит от сценария демократизации (если она произойдёт). Если нынешнее руководство удержит власть ещё пару десятилетий, система может постепенно трансформироваться в элитарную демократию или гибридный режим («демократию с прилагательными») со скромным участием оппозиции. Большинство беларусов отвыкло от политической активности, поэтому этот сценарий вполне возможен.

После разгона Плошчы-2010 и жестокого подавления «молчаливых акций протеста» в Минске летом 2011 года, интерес к политике в беларуском обществе ощутимо спал. Фото 19 декабря 2010 года, Минск.

Плюралистическая модель вероятна при революционной демократизации. Тогда на поверхности окажутся многочисленные линии разлома в нашем обществе: отношение к России и Западу, национальному возрождению, свободному рынку. Ближайший пример расколотой демократии ― Молдова, которую хронически сотрясают коррупционные скандалы на фоне противостояния пророссийских и проевропейских сил.

Впрочем, успешные рыночные реформы оставляют шанс на формирование демократического консенсуса и преодоление призраков советского прошлого. Ключевым является грамотное использование «окна возможностей», которое откроется в момент быстрых политических изменений. Если оно будет потрачено впустую, шансы для глубоких реформ резко сократятся. В целом стоит согласиться с Фаридом Закария ― очень трудно сохранить устойчивую демократию без полноценного капитализма:

«Необходимо, чтобы у демократии были органические корни в обществе. Как можно поддержать эти органические корни? Я много думал об этом. Западный опыт демократий в каком-то смысле уникален; за тысячелетия на Западе произошло множество событий — от возникновения независимой церкви до своеобразного феодализма, при котором феодальные сеньоры были очень сильны по отношению к королям. Можно вернуться еще дальше в прошлое и посмотреть на географию и способ структурирования Европы, которые привели к возникновению множества независимых национальных единиц. Все эти факторы имели большое значение.

Но самой действенной и жизнеспособной переменной является капитализм. Это сила, которая изменила мир за последние триста лет. Капитализм полностью разрушил три тысячи лет письменной истории. Он полностью изменил феодальные и аграрные общества. Но самое главное — он жизнеспособен: капитализм может действовать в Южной Корее, он может действовать в Тайване, он может действовать в Чили, он может действовать в Израиле, он может действовать в Ирландии. Самое лучшее в капитализме из того, что интересует меня, — это его политические и социальные последствия. Он создает объединение людей, независимых от государственной власти. Люди любят говорить о гражданском обществе, и это здорово, но самое важное — это способность противостоять организованной государственной власти. На это способны только церковь и капитализм. По моему мнению, если искать нечто, способное привести к таким переменам, то лучшим, что можно сделать, оказывается поощрение предпринимательства и капитализма», —

Фарид Закария, «Нелиберальная демократия пять лет спустя»

Автор статьи — магистр политических наук Максим Стефанович