История "Тихого Дона" - литературная загадка прошлого века

«Когда отец умер, мы открыли ящики его стола. Они были пусты. В кабинете есть камин. Возможно, в последние месяцы или дни все бумаги оказались там», — вспоминает Светлана Шолохова, дочь автора «Тихого Дона»

История написания «Тихого Дона» — одна из главных литературных загадок прошлого века. Не раскрыта она и сейчас. Но на пару шагов к разгадке читатель и литературовед уже приблизились. На прошлой неделе в Доме Пашкова состоялась презентация новой редакции «Тихого Дона». Эта версия романа основана на рукописных черновиках, обнаруженных некоторое время назад. В нее войдет глава о казацком восстании в станице Вешенская, ранее вычеркнутая редакторами как идейно сомнительная, и другие места, вычесанные цензорами.

Существует ли «подлинно авторский» вариант великой эпопеи? Почему образцово-показательному соцреалисту позволили написать антибольшевистскую крамолу? Кто на самом деле является автором легендарной книги? На эти и многие другие «вечные» вопросы в интервью «Итогам» попыталась ответить Светлана Шолохова, дочь писателя и один из редакторов обновленного «Тихого Дона».

— Светлана Михайловна, что за текст предстоит прочитать поклонникам таланта вашего отца на этот раз?

— Это рукопись первых двух книг «Тихого Дона». Отец дал ее на рассмотрение комиссии по плагиату в 1929 году. Комиссия вынесла решение: рукопись авторская. Казалось, вопрос закрыт и эта кипа листов больше не нужна. Поэтому папа оставил ее у друга, Василия Михайловича Кудашева. А потом началась война...

— И о рукописи забыли?

— Да, ведь были другие рукописные варианты. После выхода книги отец, как правило, о рукописях забывал, совсем их не ценил. В тот раз он твердо знал: рукопись у Васи Кудашева. Но Кудашев погиб на фронте. Мы спросили у его жены Матильды Емельяновны. Та сказала, что в войну рукопись то ли пропала, то ли сгорела. Когда умер папа, она приехала на похороны. Мама спросила: «Мотя, у тебя не осталось бумаг от Михаила?» — «Нет, ничего».

А рукопись между тем была… И началась история с журналистом Львом Колодным. Тот догадался, где спрятаны бумаги, и пообещал Матильде Емельяновне золотые горы. Проявил заботу: помог — видимо, не без помощи имени отца — поменять квартиру, получить дачный участок, поставил телефон. А она разрешила ему читать рукопись в ее присутствии, но не выносить. Хотя отдельные листы он прятал и уходил с ними. Жена Колодного работала в издательстве и могла делать копии. Их-то он потом и печатал.

— В западных изданиях?

— Нет, в «Московском комсомольце». Но Матильда Емельяновна умерла. Тогда один наш вешенский товарищ, Николай Васильевич Ушаков, который имел кое-какие связи, узнал, кто будущий наследник квартиры и всего ее содержимого. Наследница ни о чем не подозревала. Ушаков и папин редактор Евгения Игоревна Левицкая поставили в известность Институт мировой литературы (ИМЛИ) и нагрянули именно в тот момент, когда квартиру вскрывали. Хозяйке сказали: «У вас в квартире находятся ценные рукописи. Они принадлежат государству. Вы не имеете права продать их в чужие руки».

— Но ведь они были проданы за 50 тысяч долларов, не так ли?

— Она продала их не в частные руки, а в ИМЛИ. А могла, если бы захотела, в Пушкинский Дом или в Вешенский музей. Но посчастливилось ИМЛИ — им деньги удалось достать.

— Что случилось с рукописями?

— Все, что написано после 1929 года, пропало в войну. Наш дом обстреливался, и листы валялись по всей станице. 158 страниц собрал какой-то офицер. Это была четвертая книга. И уже после войны писателю Вишневскому, который поехал в командировку в Берлин, этот офицер передал найденные материалы, чтобы тот вернул их Шолохову. Сейчас они в Пушкинском Доме.

— Когда Шолохов представлял рукопись комиссии по проверке, он считал именно этот вариант авторским?

— Да, конечно. Там черновая и чистовая части. Черновая часть вся написана рукой отца — в то время у него еще не было пишущей машинки. А набело переписывали несколько человек, в том числе мама. Что касается цензурной правки, то в первых двух книгах она минимальна. А ту, что в третьей, папа не вносил сам.

— Свой вариант «Тихого Дона» выпустил, как известно, Виктор Черномырдин. Какое отношение к оригиналу имеет это издание?

— Никакого. Это было просто переиздание к 100-летию Михаила Шолохова. А в нашу редакцию войдет глава про вешенское восстание и расказачивание. Она была напечатана в «Известиях» в 30-е годы, но в третью книгу не вошла. Очевидно, изъяли.

— Публиковали без комментариев?

— Абсолютно. Они попросили отца дать в газету отрывок из новой книги. К празднику. Он дал. В газете особенно не смотрели, что там написано, поместили как есть, без купюр. Потом главу о вешенском восстании казаков выкинули из советского издания, но в газете она прошла. И Александр Стручков, мой главный редактор, представьте себе, отыскал тот самый номер «Известий». Так эта глава и была восстановлена.

— Роман-то получился почти апологией Белого движения. Как удалось найти компромисс со Сталиным?

— Понимаете, когда Сталин сказал о третьей книге — будем, мол, печатать, Шолохова уже знали за рубежом. Первая и вторая книги «Тихого Дона» вышли сначала в Германии, потом по всей Европе, в Японии, Китае. Видимо, Иосиф Виссарионович не хотел прослыть деспотом, запретившим печатать роман известного уже во всем мире писателя. Кроме того, вам наверняка знакомы письма Шолохова к Сталину — о расказачивании, раскулачивании, о перегибах, партийных чистках и обо всем таком. Если уж говорить начистоту, Шолохов спас сотни людей, рассказав вождю народов о том, какие беззакония творят деятели из органов, расстреливая «при попытке», применяя пытки. Он не боялся писать об этом Сталину.

— А самого Михаила Александровича не пытались арестовать?

— Пытались. В 1938 году Ростовское управление НКВД решило пришить ему дело — будто бы он организует восстание на Дону. Выполняли план по посадкам. Фабриковать дело послали бывшего чекиста Ивана Семеновича Погорелова. Но Погорелов выбрал момент, когда отец возвращался из Ростова с заседания областного комитета, остановил его машину, попросил подвезти. Сел и говорит: «За вами придут. Немедленно уезжайте отсюда в Москву и там идите к Сталину. Попросите, чтобы меня тоже вызвали к нему».

— А что Шолохов?..

— Отец приехал в станицу, мгновенно собрал вещи и отправился не в Миллерово, как обычно, а в Серафимович — в объезд. Добрался до Москвы, позвонил Поскребышеву и попросил приема у Сталина. Ему назначили время. Одновременно вызвали Ивана Семеновича Погорелова, который показал Сталину документ, написанный рукой начальника ростовского НКВД Когана. А также все «адреса и явки» НКВД, куда Погорелов должен был ходить и докладывать о «подготовке восстания». Все это было вписано рукой самого Когана в блокнот Погорелова. Тот хитрый был, и «вещдок» сохранил. Когана вызвали к Сталину, разбирались на заседании Политбюро. И в итоге всех деятелей ростовского НКВД взяли под стражу прямо там, на месте. А людей, арестованных этими деятелями, выпустили из тюрьмы. К сожалению, двоих к тому времени уже расстреляли. Секретаря нашего райкома и председателя райисполкома вернули на прежнюю работу.

Но на этом знакомство Шолохова с Погореловым не кончилось. После войны Иван Семенович работал папиным помощником, разбирал письма, когда вышел на пенсию.

— Режим сменился, рукопись нашлась, а вопрос об авторстве «Тихого Дона» так и не снят с повестки дня. Ряд исследователей и сейчас настаивают на том, что это плагиат.

— С момента появления рукописи они стали менее активны, но каждый остался, видимо, при своем мнении.

— А почему, на ваш взгляд, Солженицын не верил в подлинность романа?

— Интересный вопрос. Честно говоря, я не понимаю, как Александр Исаевич с его тонким чувством языка мог подозревать, что «Тихий Дон» написал один человек, а «Поднятую целину» или «Донские рассказы» другой. Но ведь сомневался. Не могу говорить за него, не знаю, что его подогревало. Скажу только, что когда первая публикация о плагиате вышла в Париже, а потом в Лондоне, отец называл происходящее хорошо организованной завистью. Может быть, в какой-то мере в этом виноват Твардовский.

— А он-то тут при чем?

— Отец был членом редколлегии «Нового мира». И, между прочим, очень хорошо отнесся к публикациям «Ивана Денисовича» и «Матренина двора». Но когда Солженицын представил свою пьесу «Пир победителей» — категорически возражал. Впрочем, его возражения не сильно влияли на вердикт редколлегии, ведь Твардовский и сам не хотел пьесу печатать.

Уж очень она была антисоветская, для того времени совершенно невозможная.

— Бытует мнение, что Шолохов якобы возражал и против публикации «Архипелага ГУЛАГ»...

— Ну что вы! «Архипелаг ГУЛАГ» он в глаза не видел, эту рукопись ему никто не присылал. А «Пир победителей» прислали. Отец прочитал и говорит: «У меня создается впечатление, что это написано больным человеком». Он был не дипломатичен в своих высказываниях. Если что-то думал, сообщал об этом прямо. Он говорил, что Солженицын — великолепный историк. Но не писатель, не художник. Об этом, видимо, прослышал Солженицын... Что касается пьесы, то отец изложил свое мнение о ней как закрытую рецензию. А Твардовский показал рецензию Солженицыну. Александр Исаевич был страшно обижен. Хотя существует письмо, где он вспоминает, что видел отца на встрече с Хрущевым, но не мог к нему подойти и «выразить свое восхищение автору «Тихого Дона». Это письмо находится у нас в музее. То есть на тот момент он считал отца автором «Тихого Дона».

— А потом взял да передумал?

— Вся эта свистопляска началась в 1974-м, когда Солженицын способствовал публикации книги «Стремя «Тихого Дона» под псевдонимом Д*. Под псевдонимом Д* скрывалась некая Томашевская, которая считала, что у Шолохова был то ли соавтор, то ли несколько подручных авторов. Потом им всем поочередно приписывали авторство, начиная с Федора Крюкова. Только вот ведь какая вещь. У многих героев «Тихого Дона» есть прототипы. И никто, кроме самого Шолохова и его односельчан, не мог знать этих людей. Поэтому в новом издании мы специально публикуем список персонажей «Тихого Дона». Их около тысячи. Триста с лишним действительно существовали и жили рядом с отцом. Это его соседи, которых он знал лично либо по рассказам очевидцев военных действий и казачьего восстания в Вешенской. Например, того же Кудинова, который оставил отцу свои дневники. Кудинов, собственно, и есть лидер этого восстания. Другой пример. У нас в музее Шолохова работал Иван Николаевич Борщев, буквально 12 апреля будет 40 дней, как его похоронили. Это заметная фамилия в «Тихом Доне». А еще там фигурируют «жердястый Борщев», Черничкин и прочие. Так вот Черничкин — это дед Ивана Николаевича, Тимофей Прохорович Борщев. В 1882-м он родился, в 1937-м его расстреляли.

— А почему он фигурирует не под своей фамилией?

— А потому что это как раз тот человек, который убил комиссара, расстреливавшего казаков в Вешенской… Составляя список, мы нашли много людей, узнавших своих родных в «Тихом Доне». Обнаружился даже пулеметчик, который не назван в книге по фамилии — просто пулеметчик. Он, если помните, вытащил замок от пулемета, когда арестовывали подтелковцев, и убежал. Это житель Вешенской, Бублеев Прохор Семенович, он умер в 1953 году. На чердаке нашли его дневники с записями о расстреле подтелковцев, его фотографию и его рукой написанную автобиографию.

— А еще есть легенда, что когда Михаил Александрович писал «Они сражались за Родину», он отослал роман Брежневу. Тому роман не приглянулся, и Шолохов в отчаянии сжег рукопись. Ее якобы потом как-то пытались восстанавливать, но восстановили лишь малую часть...

— Это домыслы. Текст, отосланный Брежневу, сохранился и лежит у нас в музее. А дело было так. Я сама присутствовала при разговоре отца с Зимяниным, тогдашним главредом газеты «Правда». Он позвонил отцу в Вешенскую и попросил в праздничный номер отрывок из «Они сражались за Родину». Сперва отец сказал: «Не хочу больше печатать отрывки. Когда напишу полностью, буду публиковать». Но Зимянин его упросил, и отец дал главу, которую только что написал, — о том, как генерал Стрельцов сидит в тюрьме. Стрельцов воевал в Испании, а потом был арестован… В общем, отрывок был дан «Правде». Спустя какое-то время Зимянин звонит: «Михаил Александрович, ваш отрывок печатать нельзя». — «Почему?» — «Потому что он неприглядно рисует тюрьмы и обращение с заключенными. Возникает вопрос, как такие известные люди, как генерал Стрельцов, вдруг оказались в тюрьме». Отец говорит: «А что, этого не было?» Зимянин отвечает: «Оно-то, конечно, было, но давайте смягчим». Тут отец сказал: «Я ничего переделывать и смягчать не буду. Либо печатайте так, либо не печатайте вообще». Зимянин подумал и говорит: «Вы разрешите, я покажу это Демичеву, министру культуры?» А отец ему: «Демичев для меня не авторитет». Зимянин в ответ: «Ну хорошо, тогда я отправлю Брежневу». Он говорит: «Это ваше дело, отправляйте Брежневу, но я вам сказал, что исправлять ничего не буду. Либо печатайте, либо нет». У Брежнева этот отрывок пролежал, наверное, дней двадцать, а там страниц-то печатных всего 25—30. И отец отправляет генсеку письмо. Кстати, они были на ты, потому что встречались на фронте. И вот отец ему пишет: «Если у тебя нет времени прочитать 25 страниц текста, верни рукопись, потому что я уезжаю из Москвы». И рукопись вернули — с пометками, где надо смягчить. Отец на правку не согласился, но Зимянин все же напечатал с поправками, которые были рекомендованы. Увы...

— А потом ему доводилось встречаться с Брежневым?

— Нет, только в ЦК, на пленумах, когда к отцу кто-то обращался с просьбами как к депутату. Однако никакой дружбы между ними не было и в помине. Когда Брежнев пришел к власти, он хотел, как и Хрущев, приехать в Вешенскую. Но отец ему сказал: «Ты знаешь, Леонид Ильич, у нас недавно засуха была, и урожай плохой, и рыба не ловится, и на охоту ходить смысла нет…»

— Доходчиво. И вежливо по форме. Тут что-то личное?

— Я только знаю, что отец не хотел, чтобы его относили к брежневскому окружению.

— Вернемся к книге. Брежнев видел отрывок. А что с остальной частью?

— Ничего. Книгу отец так и не написал, хотя были заготовки. Когда в Вешенскую приезжал Хрущев, отец просил разрешения поработать в архивах. Тогда они были закрыты. Сказал, что ему нужен доступ для книги о войне. А Хрущев ответил: «Об этой войне писать еще не пришло время». И отец понял, что никогда этого не сделает, поскольку написать так, как надо, без архивов невозможно. Отрывок был попыткой подступиться к теме.

— Он сохранился. А другие такого рода попытки?

— Знаете, в столе у отца лежало много исписанных листов. Там был и дневник генерала Лукина, который стал прототипом генерала Стрельцова. Лукин, уже будучи инвалидом, приезжал в Ростов и передал отцу свои записки. Они тоже хранятся у нас в музее.

— То есть в столе было много каких-то набросков, которые мы никогда не увидим?

— Похоже, что именно так. К сожалению. О том, чтобы лезть в его письменный стол, открывать ящики, никто и подумать не мог. Но когда отец умер, мы их, конечно, открыли. Ящики были пусты. В кабинете есть камин. Возможно, в последние месяцы или дни все бумаги оказались там. Но кто теперь знает?

— А чем он занимался в последние дни своей жизни?

— Он перечитывал мемуары маршала Жукова. Это была его, так сказать, настольная книга. Я была с ним с утра до ночи и с ночи до утра и видела. Но ведь на одних маршальских воспоминаниях книгу о войне не напишешь. Тем более что он замышлял ее как трилогию… Первый том — о событиях в Испании, поскольку многие советские полководцы вышли именно оттуда. Но ему опять нужны были архивы. Еще в войну печатались отрывки из «Они сражались за Родину», и там было много юмора о солдатском быте. Я как-то сказала: «Ты пишешь о такой ужасной войне, почему же в твоих отрывках так много смешного?» А он ответил, что если человек каждый день видит ужасы, кровь, он должен когда-то душой отдохнуть и улыбнуться.

— Имя Шолохова неотделимо от темы казачества. Как вы относитесь к идее его возрождения?

— Это утопия. Некоторые, конечно, пытаются — в меру своего понимания идеи казачества. Вот моя мама — дочь атамана. И когда начались разговоры о возрождении казачества, к ней приезжали атаманы со всей округи, даже с Украины. Приехало человек двадцать в крестах, эполетах, при шашках. А мама посмотрела на них и сказала: «Зачем из себя ряженых делаете? Ведь эти кресты никто из вас не заслужил. Зачем выставляете себя на посмешище? Начинать надо с другого».

— С чего же?

— И они об этом спросили. Мама ответила: «Когда моего отца избрали атаманом, он весной заставил всех казаков раскапывать родники, которые питают Хопер и Дон. Вот с этого и начинайте. Вы посмотрите, как Дон обмелел, рыбы в нем совсем не стало. Начните с того, чем жили казаки: берегли природу, обрабатывали землю, служили на границах. А не с мундиров и крестов…» Некоторые гости обиделись. Но она понимала, что прошлое ушло и уже не вернется.