Куба капут

На Острове свободы снова оттепель. Правительство Рауля Кастро разрешило мелкое предпринимательство, сделки с недвижимостью и даже мобильную связь. Скептики уже заговорили о конце кубинской революции — в Гаване это называют ее продолжением. Очень похоже на СССР конца 80-х, и если провести на острове всего пару дней, то можно уехать в полной уверенности, что последний оплот социализма падет раньше, чем в России состоится Олимпиада. Корреспондент «РР» пробыл там две недели и понял: не дождемся. Кубинский социализм не рухнет, потому что его нет и никогда не было. На чем же тогда держится Остров свободы? Это самая страшная тайна Фиделя, которую он не расскажет никому, потому что ее на Кубе и так все знают.

— А теперь закрой глаза.

Ангел берет в руки острую бритву. Я чувствую, как она летает вокруг, то там, то здесь касаясь моей головы и шеи. Ангел похож на бандита: во рту у него золотой зуб, а в глазах усталость от жизни, своей и чужой. Мне немного не по себе. Утешает лишь то, что в этом помещении я не один и дверь на улицу распахнута.

— Готово!

Я открываю глаза — парикмахер Мигель Ангел стоит передо мной довольный как ребенок. Он только что заработал 5 куков (150 рублей).

— А чего это у вас на стене бейсбольная бита?

— У меня дети, — загадочно говорит Ангел, сына которого тоже зовут Ангел.

Мигель всю жизнь проработал в государственной парикмахерской. В конце 2010 года, когда Рауль Кастро разрешил на Кубе частный бизнес, половина мастеров тут же уволились, и Ангел в том числе. Он снял помещение, больше похожее на карцер, и теперь зарабатывает в два раза больше: волосы у кубинцев и гостей Старой Гаваны растут исправно. Сразу после меня в кресло садится смуглый школьник, которого привел папа англичанин, женившийся на кубинской проститутке, которую он жестоко обломал.

— После свадьбы она сказала мне: «У нас с тобой большое будущее», — сдержанно смеется Николас. — А я ей ответил: «Да, дорогая, но только это будущее мы устроим не в Англии, которую я ненавижу, а здесь, на Кубе».

Николаса можно понять. Кубинская атмосфера затягивает как вакуум. Первые три дня кажется, что ты прибыл из царства вампиров: вдруг понимаешь, насколько внутренне опустошен и энергетически голоден — и местная реальность этот голод легко утоляет. Ты просто ходишь по узким обшарпанным вонючим улочкам и подзаряжаешься, как старый, вышедший из моды мобильник.

Гавана за пределами вылизанных туристических маршрутов — это фармацевтически точное сочетание войны и мира. Суровые мускулистые парни, притягивающие взгляды девушек, громкие крики со всех сторон — глаза говорят, что в ближайшие пять минут тебя должны убить. Но глаза врут: чтобы человека здесь хоть пальцем тронули, надо очень, очень постараться. А бейсбольные биты, которые висят здесь в каждом помещении, держат действительно и только для бейсбола. Эта игра на Кубе культовая. Когда национальная сборная играет, например, с командой Коста-Рики, на площади возле Капи­толия каждый вечер собирается толпа. Все кричат, машут руками, топают ногами и даже толкаются. Самое страшное место в Гаване.

Благие намерения

В конце 2010 года лидер нации Рауль Кастро заявил, что экономика Кубы «висит на волоске» и обнародовал перечень из 178 видов деятельности, которыми теперь можно заниматься частникам. С тех пор список несколько раз расширялся, и хотя большая его часть — явно надуманные профессии типа «пришиватель пуговиц» или «резатель пальмовых листьев», документ действительно носит революционный характер. На откуп частному бизнесу отданы общепит, сдача в аренду жилья, фермерство, грузовые и пассажирские перевозки, всевозможные ремонтные работы, сфера бытовых услуг типа той же парикмахерской и еще кое-что по мелочи.

— Результаты превзошли наши самые смелые ожидания. С октября 2010 года по август 2011-го мы уже выдали более 318 тысяч разрешений на частную трудовую деятельность, — замминистра труда и социальной защиты Карлос Матео говорит это корреспонденту «РР» с воодушевлением человека, имеющего много родственников, которым теперь есть чем заняться. — Многие даже уходят в бизнес из госсектора, и это хорошо, потому что одна из целей правительства — сокращение госаппарата. Теперь мы должны поторопиться, чтобы создать условия для этих людей.

— У меня своя свиная ферма в Бауте, — говорит мне вечером того же дня Гутиеррес, огромный человек, торгующий колбасой прямо из багажника своего дореволюционного кадиллака. — В государственном магазине колбаса стоит 27 куков, а у меня втрое дешевле и в сто раз лучше.

С колбасой на Кубе действительно напряженка: в магазинах она баснословно дорогая и почти несъедобная. По какой-то непонятной причине коровы Кубу не любят: они здесь очень туго размножаются, поэтому государство рассматривает крупный рогатый скот не как источник мяса, а как источник молока. Говядина продается только в государственных магазинах, а убийство коровы — даже непреднамеренное — одно из самых тяжких преступлений на острове.

Еще одна проблема, которую правительство Кастро не могло решить последние полвека — транспортная. На Кубе хроническая нехватка запчастей, поэтому полупус­той рейсовый автобус — это что-то из области фантастики. Но частный бизнес потихоньку лечит и эту болезнь.

— Как только разрешили заниматься перевозками, количество машин на наших улицах удвоилось, — говорит частный автомеханик Давид Родригес. — Все повытаскивали из гаражей дореволюционный американский хлам, привели его в порядок, и теперь у нас все маршрутные такси — лимузины и кадиллаки. Соответственно, и слесарям работы прибавилось. Я всего полгода как занялся частным бизнесом, но ничуть не жалею. Начинал один, а сейчас у меня уже два сотрудника.

— Легко было открыть фирму?

— Явился в Министерство труда, заполнил анкету, потом ко мне в мастерскую пришел инспектор, посмотрел условия работы — на все ушло двадцать дней. Теперь я в начале каждого месяца иду в банк и плачу 150 песо налога (190 рублей. — «РР») плюс 10 процентов от той суммы, которую заявлю в качестве полученного дохода, — мой собеседник улыбается, как человек, который уже понимает, что такое двойная бухгалтерия.

Еда и люди

Сейчас частный бизнес на Кубе переживает романтический период. Те, кто бывал на Острове свободы три, пять, десять лет назад, говорят, что реальность здесь меняется с умопомрачительной скоростью. Но те, кто приехал сюда из России впервые, оценить перемены не в состоянии: они ослеплены приметами своего советского детства. Поездка на Кубу — это туризм не в пространстве, а во времени.

Государственные магазины как будто срисованы с советских. Огромные очереди у дверей, внутрь запускают группами, люди тут же растекаются по отделам. Больше всего народу в мясо-молочном, отдельная толкучка там, где торгуют крупами и яйцами. В остальных продавщицы скучают, в витринах огромные пирамиды, выстроенные из одного-двух товаров. Вот почти весь ассортимент одного из крупнейших в Гаване супермаркетов: кукурузные хлопья, майонез, консервированные манго и папайя, сахар, сливочное масло, сосиски, сыр, серо-розовая колбаса огромного калибра, ребра копченые, медальоны в сухарях, набор круп (образцы представлены в баночках из-под детского питания), энергосберегающие лампочки, граненые стаканы, мячи, большие батарейки, детские и взрослые кроссовки, леденцы на палочке, шоколадки, шнурки, зажигалки, игральные карты. Все.

Народу в этом магазине было бы гораздо больше, если бы на Кубе не было либретто. Этим красивым словом здесь называют систему снабжения населения минимальным набором продуктов, в сущности — бесплатную раздачу жрачки. Рис, масло, кофе, сахар, соль, фасоль — весь месячный набор либретто на человека стоит 9 национальных песо, то есть около 11 рублей. Даже при среднестатистической кубинской зарплате в 20 долларов это копейки. Точки раздачи еды больше похожи на только что разгромленные магазины, и их вид гармонично вписывается в семантику либретто. Гарантия продуктовой свободы — часть идеологического кубинского орнамента, в котором еда не заработанная привилегия, а естественное право. Впрочем, с каждым годом список «вольных» продуктов сокращается, и поговаривают, что скоро его отменят вовсе.

Зато растет на глазах количество частных магазинов. Здесь есть все что хочешь, но уже совсем за другие деньги — в прямом смысле этого слова. Дело в том, что в кубинской экономике не одна денежная единица, а две. Те, кто еще помнит, что такое инвалютные рубли, которые в СССР выдавали иностранцам для отоваривания в специальных бездефицитных магазинах типа «Березки», поймут, о чем речь. Представьте себе, что масса инвалютных рублей в стране сравнялась с количеством «деревянных» — получится современная Куба.

Основная денежная единица здесь — национальный песо, такие черно-белые бумажки. Ими платят зарплату, их принимают на рынках, в государственных магазинах и учреждениях. Но есть еще и цветные бумажки — это «свободно конвертируемый песо», равный доллару и называющийся «кук». Его и только его признают в частных магазинах, а также везде, где местные имеют дело с иностранцами, начиная с пятизвездочных отелей Варадеро и закачивая велорикшами на улицах Старой Гаваны.

Постепенно разноцветный кук вытесняет деревянный национальный песо. Такая финансовая система раздирает экономику страны, но что с этим делать, даже в академических кругах пока не знают. Вернее, знают почти все, но никто не хочет первым бить тревогу. Вообще экономика — это самая табуированная тема на Кубе. Здесь относительно безболезненно можно критиковать политический строй, но ни один местный экономист, к которому мы обратились, так и не осмелился дать публичный прогноз, что же будет с родиной и с ними. И дело даже не в страхе репрессий. Просто в условиях, когда слишком многое зависит не от естественных экономических процессов, а от политического императива, любой прогноз — игра в рулетку. А проигрыш чреват потерей репутации. А потеря репутации — это то, чего любой кубинец боится больше всего на свете.

— Сеньор Карлос, но ведь когда население начинает заниматься бизнесом, рано или поздно у одних людей денег становится намного больше, чем у других, — пытаюсь выцедить из замминистра труда Карлоса Матео хоть каплю экономических соображений. — Вы этого не боитесь? Ведь социализм все-таки предполагает относительное равенство.

— Нет, мы этого не боимся. — Сеньор Карлос взвешивает каждое слово, но для местного политического контекста даже такая мера откровенности сопоставима разве что с речью Кудрина, после которой он был уволен. — Пусть люди честно зарабатывают столько, сколько могут. Там, где я живу, еще недавно было всего одно кафе. А теперь восемь. И они между собой соревнуются. У одних уже пятьдесят столиков, у других всего два. У одного лучше качество, у другого хуже. Так что мы не отменяем социализм — мы его совершенствуем. — Эта фраза на Кубе сегодня нечто вроде заклинания.

— Но ведь следующий этап после появления частного капитала — его концентрация. Достигнув определенного уровня богатства, отдельные граждане неизбежно начнут влиять на чиновников, лезть в политику.

— Нет, на Кубе такое невозможно, — продолжает заклинать замминистра. — Никакой концентрации капитала мы не допустим. Мы разрешаем частную трудовую деятельность, но не более того. Мы никогда не допустим приватизации средств производства, как это произошло в России. Какими бы состоятельными ни стали наши предприниматели, им никто никогда не продаст завод, поезд или никелевое месторождение.

— А как насчет иностранного капитала? Тут ведь уже без средств производства никак не обойтись!

На этот вопрос мне отвечает уже Педрос Педросо, замдиректора международного отдела кубинского МИДа. Вдоволь наговорившись об американских злодеях, которые наперекор всему миру никак не хотят отменять экономическое эмбарго, он все-таки позволяет себе немного пооткровенничать.

— Да, Куба крайне нуждается в иностранных деньгах. И у нас уже выстроены неплохие отношения с инвесторами из Китая и стран Южной Америки. Но, кто бы к нам ни пришел, наши условия всегда одни и те же: хотите участвовать в крупных проектах — вступайте в совместные предприятия, но при условии, что контроль над ними сохраняет кубинское правительство.

Хватит ли политической элите моральной стойкости сдержать эти обещания, удастся ли ей вписать нарождающийся класс предпринимателей в старую управленческую конструкцию — вопрос ближайшего времени. Многие зарубежные аналитики сходятся на том, что сокрушительным ударом по режиму Кастро стала бы как раз отмена американской экономической блокады. Оказавшись один на один с акулами мирового капитализма, постфиделевская элита едва ли устоит перед соблазном стать богатыми наместниками, обслуживающими интересы мировых корпораций.

— Но для Америки пойти на попятный тоже не так-то просто, — считает Александр Моисеев, эксперт Национального комитета содействия экономическому сотрудничеству со странами Латинской Америки. — Отменить самое долгое в мировой истории экономическое эмбарго — значит потерять политические очки и навлечь на себя гнев кубинской диаспоры, которая за полвека смогла стать в США достаточно влиятельной. На это не пойдут ни демократы, ни республиканцы. Поэтому на данный момент Гавана и Вашингтон вполне довольны друг другом.

Кровавый режим

Гаванский университет похож на наш ВВЦ — только «выставочные павильоны» стоят плотнее. То же коммунистическое величие, тот же серый сталинский ампир, только вместо космической ракеты танк — символ боевого духа кубинского студенчества. Возле здания филологического факультета плотность учащихся заметно выше. Парни ослепляют белозубыми улыбками, девушки — смуглыми грудями. С опозданием всего на пять минут в аудиторию входит Рикардо Аларкон — третье лицо в государстве, председатель Национальной ассамблеи народной власти. Он приехал на Lada 2107 без мигалки и даже без сопровождения. Мигалки на Кубе положены только пожарным, «скорой помощи» и полиции. Причем проблесковые маячки у них раза в два больше наших, из-за чего в первые дни Кубу хочется назвать страной победивших «синих ведерок». Единственный знак отличия первых лиц государства — козырные белые номера.

— У меня для вас радостная новость, — начинает престарелый Рикардо. По ходу разговора он все время жестикулирует левой рукой, как будто призывает в свидетели стоящий рядом бюст национального героя Хосе Марти, похожего на худенького Сталина. — Наш брат Рене Гонсалес выходит из американской тюрьмы!

Зал реагирует продолжительными, но вялыми аплодисментами. Рикардо хотя формально и третье лицо в государстве, но в силу возраста мало чем занимается, кроме дела «пяти героев». Речь идет о кубинских спец­агентах, которые были арестованы в Майами в 1998 году по обвинению в шпионаже и сговоре с целью убийства видных деятелей кубинской эмиграции. По версии Гаваны, эти люди всего лишь добывали информацию, помогающую предотвращать теракты, которые эмигранты регулярно совершают на территории Кубы при поддержке Вашингтона.

Дело «кубинской пятерки» —   тот редкий случай, когда «прогрессивное мировое сообщество» выступило против США, справедливо указывая на многочисленные нарушения в ходе судебного процесса. Но кубинские власти явно перестарались с градусом внутренней пропаганды, отравив героическую историю ядом казенщины. Улыбающиеся лица узников смотрят на тебя в транспорте, на улице, при входе в любое учреждение. Даже часовая беседа с Марией Герреро, родной сестрой одного из пяти героев, превратилась для корреспондентов «РР» в колыбельную, которая не убаюкала нас только благодаря крепкому кубинскому кофе. Вот и сейчас господин Аларкон повторяет одни и те же мантры.

— И даже теперь, после освобождения, наш брат Рене вынужден будет прожить еще три года на территории США под надзором властей. При этом ему запрещено приближаться к тем местам, где могут находиться террористические организации. Вы представляете, в приговоре так и написано! То есть американские власти признают, что в их государстве живут террористы. Более того, они заботятся о безопасности этих террористов и запрещают Рене Гонсалесу к ним приближаться. Что мы можем на это сказать? Только одно: отпустите нашего героя на родину — на Кубе нет террористов!

Через полтора часа студентам позволяют встать и исполнить государственный гимн. Если не знать, что именно они поют, можно подумать, что это песня о несчастной любви замужней женщины к только что погибшему тореро.

Вообще, природу государственной власти на Кубе умом не понять — тем более умом посторонним. Ясно только, что это не аппарат подавления в чистом виде. Психологическое топливо режима Кастро — это смесь страха и совести, причем в пользу второго ингредиента. На Кубе свободы гораздо больше, чем было у нас даже во времена ранней перестройки. Здесь по национальным каналам давно показывают американские фильмы и мировую попсятину. Здесь есть интернет — пока он, правда, страшно дорогой и очень слабый, но власти объясняют это техническими проблемами и говорят, что вот сейчас дотянут мощный кабель из Венесуэлы и будет всем информационное счастье. Здесь есть с десяток малочисленных движений непримиримой оппозиции, и единственный вид репрессий, который позволяют себе в их адрес кубинские власти, — это постоянное упоминание о том, что те якобы шакалят у американского посольства.

Здесь вообще можно критиковать власть, даже обращаясь к внешней аудитории. Вот, например, история, недавно случившаяся с кубинским певцом Пабло Миланесом — это такой местный Кобзон и, пожалуй, самый богатый человек на Острове свободы.

Будучи на гастролях в Майами, Пабло обрушился с публичной критикой на режим Кастро. После чего благополучно вернулся на родину — на персональную виллу с бассейном — и, хотя часть публики от него добровольно отвернулась, продолжает гастролировать по стране и по миру.

Наконец, самое удивительное — на острове нет никакого административного «занавеса». Разрешение на выезд получить легко, гораздо труднее при средней зарплате в 20 долларов купить билет на самолет. Понятно, что на эти деньги никто не живет, каждый в силу возможностей приворовывает на своем рабочем месте, но даже при реальном доходе в 50–100 долларов эмиграция — непозволительная роскошь для заурядной личности.

Преодолеть этот экономический барьер способны лишь пассионарии, которые в лепешку разобьются, но уедут из ненавистной страны. В СССР таких за границу не выпускали даже в качестве туристов — вдруг они там побегут на Би-би-си и начнут порочить советское государство… В результате пассионарии создали такое внутреннее напряжение, которое развалило страну. Кубинские власти в этом смысле мудрее: они никого не держат и с радостью избавляются от неблагонадежных элементов. В результате в стране остаются либо пофигисты, либо реальные патриоты — и вторых здесь вовсе не так мало, как кажется.

Согласно господствующему мифу, Куба — это государство, где злобный коммунистический режим держит в заложниках 11 миллионов собственных граждан. На самом деле это не совсем так. Скорее даже наоборот: политическая элита Кубы является заложником своего народа и его представлений о собственной исторической миссии.

Оплот кровавого режима

Сталин родился в 1964 году, но в свои без малого пятьдесят выглядит на тридцать пять. У Сталина нет усов, он вообще не любит усатых. Сталин живет на окраине Гаваны в не самом благополучном районе, но в очень чистом и аккуратном домике. У него жена, три дочери и целый выводок фарфоровых слоников на комоде: кубинцы тоже держат их на счастье, только ставят почему-то мордами к стенке.

— Мой отец очень любил Советский Союз, поэтому дал всем своим детям русские имена, — говорит Сталин Санчес. — У меня четыре сестры, их зовут Зоя, Карелия, Косара и Доральбо.

— А что такое Косара и Доральбо? — интересуюсь я, смутно догадываясь, что Карелия — это субъект Российской Федерации.

— Не знаю, — улыбается Сталин. — Папа в какой-то русской книге вычитал.

Мальчишкой Санчес с восторгом ходил встречать советские корабли. А когда вырос, стал работать в Министерстве военного флота механиком — бок о бок с русскими. Взрослого Санчеса мы встретили в гостинице Ambos Mundos — той самой, где жил Хемингуэй. С тех пор как советские корабли перестали приходить в Гавану, бывший механик переквалифицировался в лифтеры. Вот уже четырнадцать лет он открывает и закрывает двери старинного лифта, нажимает кнопки нужных этажей и иногда как бы невзначай проговаривается, что его зовут Сталин. Нерусские туристы дают ему за это 1–2 кука, русские чаще всего лишь снисходительно улыбаются.

Сталин мог бы уехать в Майами или хотя бы снарядить туда одного-двух своих детей, чтобы жить на отчисления от их заработка, — так на Кубе поступают многие.

— Но зачем?! — вопрошает мистер кубинская добропорядочность. — У нас там много друзей, мы общаемся с ними и знаем, что в США жизнь тоже не сахар. А главное, кубинская революция — это правда мое. Отец и все старшие родственники у меня были революционерами, я сам состою в квартальном комитете защиты революции. И я не хочу терять свою страну, свою биографию. Вы можете мне не верить, но это так.

Еще одно существенное отличие сегодняшней Кубы от перестроечной России в том, что здесь еще хватает людей, которые помнят, какой была жизнь до революции. И эти воспоминания — один из самых сильных факторов стабильности.

Разговор с поэтом о геополитике

— До Фиделя я жила в большом поселке Сагуа-де-Танамо, и там не было ни одной больницы. Даже в ближайшем городе Баракоа был лишь платный госпиталь для богатых людей, — вспоминает Кармен Серрано, интеллигентная и энергичная старушка, у которой мы снимаем комнаты. — Шестьдесят процентов населения Кубы не умели читать и писать. Расизм был нормой жизни: белые и черные даже танцевали в разных клубах. Сейчас говорят, что Старая Гавана выглядит не лучшим образом, но вы бы видели, какой она была до революции! Купит богатый американец здание — оно будет в порядке, а остальное все пусть гниет! Да, тогда легко было купить любые товары, но базовые человеческие потребности — медицина, образование, культура — все это было доступно только очень богатым людям. Теперь же наоборот: мы вроде как бедны, но это совсем другая бедность. Да, мы не можем себе позволить элементарных вещей, но зато у нас отличные медицина и образование, нет никакой дискриминации и любой может выбиться в люди. А до революции было так: если ты родился в бедной семье, то это приговор, если ты черный — это приговор, серьезно заболел — приговор. Поэтому лично я не хочу возвращаться во времена Батисты.

Кармен Серрано — это такая местная Белла Ахмадулина. Прежде чем заговорить о родине, она полчаса показывает мне свои книги и рассказывает творческую биографию. «Ей приходится стирать белье, с трудом сводить концы с концами, но все это находит место в ее поэтическом чемодане», — написано в предисловии к последнему сборнику. И тут рецензент явно льстит автору. По кубинским меркам Кармен — весьма зажиточная сеньора.

Двадцать лет назад она нелегально продала свой хороший дом в провинции и купила крошечный полуразрушенный особнячок в Гаване. Долго его ремонтировала, потом нелегально сдавала комнаты иностранцам, накопила денег, особнячок продала и купила с доплатой другой — потрепанный, но в два раза больше. Снова его отремонтировала и теперь уже легально сдает в наем столько комнат, что особнячок вполне тянет на гостиницу.

Обо всем этом Кармен рассказывает с выражением дикой муки на лице: «Если бы не хозяйственные заботы, я бы написала в два раза больше стихов!» Я утешаю ее тем, что бизнес — это тоже искусство, и пророчу, что лет через пять у нее здесь будет целая сеть отелей. «О нет!» — в ужасе вскидывает руки Кармен, но через минуту признается, что вообще-то буквально на днях пополнила список своей недвижимости — купила неподалеку квартирку в хорошем доме и уже начала делать там ремонт под будущих жильцов.

— Испания, Португалия, Канада, Франция, Доминикана… — Кармен с гордостью перечисляет страны, в которых она побывала за последние пять лет, и с еще большей гордостью объясняет, почему нигде не осталась.

— Я слышала, что советская интеллигенция приняла активное участие в развале СССР, — бабушка смотрит на меня снисходительно, как учительница испанского на нерадивого ученика. — У нас с этим делом по-раз­ному, но что касается писателей, то тут я точно знаю: большинство готовы умереть за Кубу. Кубинцы вообще так устроены — любят свое и презирают чужое.

Я выключаю диктофон и заговорщицки улыбаюсь:

— Ну а теперь можно говорить правду.

— Да я вам уже сказала правду, — кажется, Кармен сейчас смертельно обидится.

— Но почему же тогда так много кубинцев уезжают в Америку?

— А почему так много мексиканцев уезжают в Америку? Почему так много костариканцев уезжают в Америку? Если завтра к власти придет новый Батиста — что, меньше будут уезжать? Да еще больше поедут!

Хочу пива!

Отношение кубинцев к своей стране и к эмиграционному вопросу действительно в корне отличается от нашего. Несмотря на внушительный поток людей, покидающих Кубу в поисках лучшей жизни, здесь трудно объяснить, что такое «эта страна» и «пора валить». Вот как звучит типичный разговор на эту тему:

— Ну, как вам наша Куба?

— Хорошая страна.

— Да, хорошая страна. Очень хорошая страна.

Через минуту собеседник признается, что рассчитывает через год уехать в Майами.

— Вам не нравится Куба?

— Почему не нравится? Я очень люблю Кубу. Я готов жизнь отдать за Кубу.

А еще через пять минут выясняется, что перед нами заключенный. Разговор с ним состоялся, когда мы осматривали сельхозугодья новоявленных фермеров, которым в этом году местные власти осмелились дать землю в аренду. Мы отстали от основной группы, и нас нагнал какой-то парень по уши в бордовой земляной пыли. Выяснилось, что зовут его Хулио Перес и он приговорен к шести годам исправительных сельхозработ на плантациях Минобороны — военным на Кубе принадлежит изрядная часть производственных активов. Можно, конечно, поставить под сомнение патриотизм несвободного человека, но ситуация от этого логичней не станет: если он боится критиковать страну, то зачем признается, что собирается ее покинуть? Да и вообще — никто не просил его с нами заговаривать.

— Свобода? Вот моя свобода! — Длинноволосый рокер Оскар из группы Hot-Zone хлопает ладонью по пластиковому столику с рекламой местного пива Bucanero и предельно доходчиво формулирует главную претензию кубинцев к своему правительству. — Да, основные продукты нам выдают почти бесплатно, но остальное очень дорого. Банка пива стоит один кук, то есть за один вечер можно пропить всю зарплату. Вот видишь, какая у тебя рубашка хорошая — я тоже такую хочу. Меня на Кубе устраивает все, кроме сальсы, я даже готов защищать свою страну, чтобы она оставалась такой, какая есть. Но я просто хочу больше денег, больше пива и чтобы все небо было в самолетах. Пассажирских, конечно.

Не менее парадоксальные высказывания на тему гражданской любви и ненависти мы слышали за время командировки от самых разных кубинцев: фермеров, таксистов, рок-музыкантов, нелегальных торговцев креветками (на этот товар здесь тоже табу, но не такое строгое, как на говядину), одного очень милого каратиста, целой семейки масонов (на Кубе 316 официальных масонских лож), очень авторитетной колдуньи и ее племянницы-балерины, бывшего министра и одной «туалетной бабушки».

Не знаете, кто такие туалетные бабушки? И не узнаете, если не побываете на Кубе. Это такие бабушки (иногда дедушки), которые приходят в кафе, ресторан, танцевальный клуб и с молчаливого согласия хозяев берут под опеку местный сортир. Они его убирают, следят, чтобы не переводились мыло и туалетная бумага, и просто сидят при входе. Туалетные бабушки ничего не требуют взамен, но всем своим видом как бы говорят: пользуйтесь, дорогие граждане, но было бы неплохо, если б вы все-таки пожертвовали копеечку добровольному смотрителю сего заведения. Этот промысел на Кубе существовал и раньше, но в последнее время благодаря общему укреплению предпринимательского духа количество туалетных бабушек выросло на порядок. Они всегда опрятно одеты, на многих аристократические шляпки — все это лишний раз подчеркивает: они не занимаются попрошайничеством, а предоставляют жизненно важные услуги в самой благородной — ненасильственной — форме. И граждане считывают этот месседж и жертвуют кто копеечку, а кто и достаточно крупные суммы.

Будущее цвета хаки

Варадеро — это песчаная коса, уходящая в море на 18 километров, туристическое гетто, интересное сочетание пятизвездочных интерьеров с нежелающим расчеловечиваться персоналом. Девушки на ресепшене не обслужат тебя, пока вдоволь не натолкаются задницами за право первой подойти к кассе.

Вечером в сальса-кабаке знакомимся с двумя хакерами из Швейцарии. Они пьяные, немного агрессивные, но зато откровенные. Оба придерживаются левых взглядов, воруют деньги в интернете и кочуют по всему миру в поисках рая на Земле. С Кубой они связывали большие надежды, но их постигло страшное разочарование — отсюда и агрессия.

— Социализм? Да какой тут на х… социализм! В Мексике больше социализма, чем на Кубе. В Швейцарии больше социализма, чем на Кубе! Здесь у людей в глазах только деньги, деньги и больше ничего. Обычная страна третьего мира, где любая баба готова переспать с тобой за куки, а любой парень готов стать бабой, чтобы переспать с тобой за куки. Ух, как я разочарован!

Гнев наших новых друзей понятен, но все-таки насчет продажности кубинцев можно серьезно поспорить. Во всяком случае мы на Кубе сталкивались с проявлением человеческого благородства ежечасно. Вот наш таксист Хуан потерял страшную по местным меркам драгоценность — мобильник. Через час звонит на свой номер, а через два получает пропажу в целости и сохранности. Вот, вылезая из машины, я просыпал мелочь, причем не песо, а куки — и стоявший рядом нищий бросился ее подбирать. Он не просто не убежал с добычей, а возвратил все до монетки и удалился, изобразив напоследок что-то вроде «честь имею!». Даже знаменитых кубинских проституток, как выяснилось при более дотошном допросе наших хакеров, все-таки нельзя назвать в полном смысле слова товаром: если клиент ей категорически не понравился, она не пойдет с ним ни за какие деньги. А если категорически понравился, то со второго или третьего раза может дать и бесплатно.

Но вот о призрачности кубинского социализма склонны говорить не только пьяные швейцарские кочевники, но и серьезные эксперты. Многие с ходу уточняют, что речь вообще идет не о социализме, а о «кубинизме» — явлении не столько идеологическом, сколько геополитическом. И чем больше думаешь об этом, тем яснее становится: в сущности, все тридцать лет советско-кубинского романа эта страна оставалась для нас иллюзией.

— Социализм для кубинцев — это совсем не то же самое, чем был социализм для нас, — считает проработавший на острове свыше двадцати лет Александр Моисеев из Национального комитета содействия экономическому сотрудничеству со странами Латинской Америки. — Для них социализм — это не теория о том, как выстроить новый, справедливый мир. Для них это скорее разновидность национализма в его надэтническом смысле. Синоним собственного суверенитета. Последние пятьдесят лет истории Кубы — это лишь очередной этап ее борьбы за освобождение, которая тянется с середины XIX века.

Эти слова косвенно подтверждает и замминистра труда Карлос Матео:

— Кубинский социализм всегда с чем-то сравнивают, но он не имеет аналогов в мире. У нас свои исторические традиции, мы находимся в 90 милях от США и на протяжении полутора веков отстаиваем свою независимость. Сначала воевали с испанскими колонизаторами, потом, как только в начале ХХ века была одержана победа, на остров ввели войска американцы, и начался новый виток борьбы. Безусловно, наш социализм в чем-то отстал, мы должны учитывать новые экономические реалии, но ставить вопрос о переходе на капиталистический путь развития — для нас это немыслимо.

— Вы просто поменяйте в их речах слово «капитализм» на «зависимость» и успокойтесь, — продолжает Александр Моисеев. — Революция 1959 года — она ведь не была социалистической, это была национально-освободительная борьба. О коммунизме Фидель заговорил лишь три года спустя, когда начал выстраивать отношения с СССР. Вот и сейчас основная задача кубинского правительства — усовершенствовать экономику и сохранить суверенитет. Если при этом они станут почти что капиталистической страной, их это нисколько не огорчит. Главное — не потерять независимость. В сущности, кубинцы больше похожи на граждан США, чем на советских граждан. Они страшные патриоты, очень пассионарные люди, и стержневое их качество — чувство собственного достоинства. Я уверен, что без внешнего силового воздействия Куба никогда не пойдет по тому пути, который в 1991 году выбрала Россия.

По мнению экспертов, ответ на главный исторический вопрос даст новое поколение политической элиты. Верхушка Коммунистической партии Кубы не блещет моральной устойчивостью, но главной политической силой в стране давно уже является вовсе не компартия. Фактически Островом свободы управляют военные, а кубинская армия — это очень сильная, устойчивая, эффективная и замкнутая структура. Люди в погонах рулят основ­ными экономическими активами государства. На острове можно увидеть поля и заводы, огороженные забором с эмблемой «Производство и оборона». Как поведет себя завтра эта неявная политическая сила, гадать сегодня не возьмется никто. И это главное доказательство ее самостоятельности.

И немного воды

Лето на Кубе в этом году выдалось долгим. Уже глубокая осень, а на улице плюс сорок пять, влажность убийственная. К середине дня не хочется не только работать, но и жить. В такой момент, даже если с собой есть бутылка воды, стоит зайти в гости к дедушке Педро.

Педро Оронесо — худой, как Махатма Ганди, старичок, который ни на секунду не прекращает улыбаться — как будто его постоянно щекочут. Можно постоять рядом час-другой, поговорить с теми, кто знает его всю жизнь, и услышать, что этот человек не был несчастлив в своей жизни ни одной минуты.

Дедушка Педро — хозяин «Дома воды». Это такое абсолютно бесплатное заведение в самом центре Гаваны, где жаждущим не дают погибнуть от обезвоживания. За спиной у Оронесо сотни фотографий достойных и знаменитых людей: их здесь перебывало больше, чем в ООН. И все брали стакан с водой из его рук. И пили. И говорили «спасибо».

— Я даю людям напиться с 1952 года, начал еще до революции, — с трудом преодолевая собственную улыбку, говорит мне дедушка Педро. — И я протяну здесь еще лет десять, не меньше. Я никогда не разбогатею, но мне это и не нужно. Потому что я на острове самый главный человек! Все в мире десять раз поменяется, но на Кубе всегда будет жарко и люди всегда будут пить воду. Ты только представь себе, что должен чувствовать человек на моем месте!

Я представил и понял, почему дедушка Педро все время улыбается. Это ведь действительно страшно смешно: эмбарго, революция, дефицитные запчасти, священная говядина, коммунизм, капитализм — что это значит по сравнению с глотком воды, когда человеку хочется пить?!

Я чуть не захлебнулся от смеха.