Китай перед лицом вызовов 2017 года

Начавшийся 2017 г. станет годом запуска радикальных перемен в мироустройстве, которые будут носить всесторонний характер. В той или иной мере они отразятся на сферах внутренней и внешней политики, а также на стратегии экономического развития всех стран.

Самым ярким свидетельством того, что долго накапливавшиеся проблемы спровоцировали, наконец, процесс глобальных перемен, стали события последних месяцев в ведущей мировой державе.

Как всегда, подобные процессы выталкивают на поверхность тех людей, которые нужны для предстоящей работы. В этом плане Дональд Трамп является лишь первым из тех нескольких ключевых исполнителей, которым предстоит выполнить очередной исторический заказ.

Из “других” особого внимания заслуживает Си Цзиньпин – китайский лидер без всяких оговорок (в отличие от того же Д. Трампа), который оказался в центре прошедшего 17-20 января 2017 г. очередного форума в Давосе. На одной из самых авторитетных международных площадок он выступил с программной речью, в которой развивались основные положения его же выступления на форуме АТЭС, прошедшего двумя месяцами ранее в Лиме.

По жанру выступление Си Цзиньпина походило на поэтическую оду процессу экономической глобализации. Отметив, что иногда этот процесс входит в полосу штормов, он указал на их успешное преодоление китайским государственным кораблём, почти 40 лет назад (то есть с начала реформ Дэн Сяопина) пустившегося в плавание по морю мировой экономики.

Между строк давосского выступления Си Цзиньпина прочитывалась готовность современного Китая подхватить знамя, под которым глобализация развивалась в последние десятилетия.

Следует отметить, что на угрозу падения этого знамени, по-видимому, первым из мировых лидеров указал премьер-министр Японии Синдзо Абэ в ходе очередного саммита стран-участниц Транстихоокеанского партнёрства (в то время ещё подававшего признаки жизни), которое состоялось в той же Лиме на полях АТЭС. В качестве свидетельства возобновления протекционизма на пути развития мирохозяйственных связей он указал тогда на выход Великобритании из ЕС и решение Д. Трампа вывести США из ТТП.

По основным показателям Китай по праву претендует на то, чтобы сохранить позиции крупнейшего “драйвера” мирового экономического развития. Являясь второй мировой экономикой, Китай увеличил в 2016 г. объём ВВП на 6,7% (США-на 1,6%, ЕС-на 1,7%, Япония-на 0,9%).

Однако это самый низкий уровень темпов китайского экономического роста за последние 26 лет и на текущий год прогнозируется их дальнейшее снижение (пока до 6,5%). Собственно, замедление темпов роста китайской экономики, рост корпоративного долга и проблемы в сфере финансов, наряду с турбулезацией процессов в мировой политике, и спровоцировала у некоторых участников форума в Давосе настроение “надвигающегося ужаса”.

В этом плане давосская речь Си Цзиньпина выполняла (едва не главным образом) роль словесной терапии, призванной погасить панику у потенциальных инвесторов в китайскую экономику. Хотя в самом Китае широко обсуждаются уже обозначившиеся серьёзные проблемы, которые могут усугубиться в ходе начавшейся в 2016 г. радикальной экономической перестройки.

Острота ситуации подчёркивается тем, что процессы глубоких экономических преобразований нельзя откладывать. Самым ярким свидетельством исчерпания потенциала экстенсивного роста и необходимости придания экономике КНР качественного нового облика становится почти постоянный удушливый смог над крупнейшими промышленными регионами страны, как следствие десятилетиями развивавшейся “дешёвой” каменноугольной энергетики.

Сегодня в Китае входит в моду родившийся несколько лет назад в Германии мем “индустрия 4.0”. Его используют в сопровождении других мемов, таких, например, как “киберфизические системы”, возрождающие картины человеческого бытия, которые рисовались ещё социальными фантазёрами стародавних времён.

Но в Европе обсуждается такой побочный эффект непрерывной модернизации производственных процессов, как ненужность в них человека. Этот эффект обозначился ещё в конце XVIII в. с началом “промышленной революции” и постепенно усиливался на всех предыдущих “индустриальных” этапах.

Но если для Европы “индустрия 4.0” может стать источником самых серьёзных социальных проблем, что говорить о Китае с его 1,3-миллиардным населением.

Между тем, уже сегодня, то есть задолго до этапа “индустрии 4.0”, в Китае наблюдаются очаги социальной напряженности вследствие закрытия избыточных промышленных мощностей (например, в сталелитейной и угледобывающей промышленности).

Причём, повторим, их нельзя не закрывать, потому что они “гонят” на международные рынки никому не нужный продукт (например, ту же сталь), провоцируя те самые протекционистские меры со стороны ведущих торговых партнёров Китая и ставя под сомнение его претензии на роль лидера нынешнего этапа глобализации мировой экономики.

Судя по некоторым признакам, во всех слоях и сегментах политического пространства КНР присутствуют различные течения. Поэтому в случае обострения экономических и социальных проблем (в силу издержек переходного процесса или просто ошибок в ходе его управления) найдутся организованные силы, готовые возглавить сколько-нибудь массовое недовольство.

Подобная опасность вполне осознаётся руководством КНР и, прежде всего, поэтому в последние два-три года постоянно постулируется необходимость повышения роли КПК в китайском обществе, а также наблюдается укрепление личной власти Си Цзиньпина. Однако этот тренд может войти в противоречие с постоянно подчёркиваемым (в частности, на том же форуме в Давосе) намерением резко повысить значимость рыночных механизмов в дальнейшем развитии китайской экономики.

2017 г. несёт с собой и серьёзные внешнеполитические вызовы КНР. Они связаны, главным образом, с неопределённостью внешнеполитического курса США (ключевого геополитического оппонента Китая), который только формируется новой американской администрацией.

Пока, поступающие из-за океана сигналы носят достаточно противоречивый характер. В сфере экономики есть как безусловно плохие, так и условно “хорошие” новости. К первым следует отнести меры протекционистского характера, которые красной линией проходили через всю предвыборную кампанию Д. Трампа.

К тем же протекционистским мерам следует отнести и выход США из ТТП, но его условно можно отнести к “хорошим” для КНР, главным образом, по соображениям политического плана.

В военно-политической сфере Пекину едва ли следует ожидать каких-либо позитивных сигналов из Вашингтона. Новый руководитель Госдепартамента Рекс Тиллерсон уже озвучил предостережения об “излишней военной активности” КНР в Южно-Китайском море.

Первой страной посещения нового министра обороны Джеймса Мэттиса станет Южная Корея, где почти наверняка прозвучат обещания военной поддержки одного из американских союзников в Азии и подтверждение решения о развёртывании на территории РК батарей системы ПРО THAAD, которое было принято предыдущей администрацией.

Из трёх других значимых региональных игроков, то есть России, Индии и Японии не ожидается особых проблем только в отношениях с первой. Правда, нынешняя относительная беспроблемность российско-китайских отношений является, скорее, следствием отсутствия крупных “общих дел” (и едва ли по вине КНР), масштабов тех, которые Китай поддерживает с США, Японией, а также с ЕС.

Что касается политической компоненты в отношениях КНР с Индией и Японией, то пока в ней не просматривается сколько-нибудь значимых просветов. В этом плане примечательно, что главный оппонент в лице нового американского президента посылает знаки внимания в первую очередь как раз Дели и Токио. Нарендра Моди стал одним из первых зарубежных лидеров, с которым после инаугурации Д. Трамп провёл беседу по телефону, пригласив его посетить США с официальным визитом. А на 10 февраля уже назначен (и тоже официальный) визит в США японского премьер-министра.

Весь пунктирно обозначенный выше сложный комплекс внутренних и внешних проблем (которые только усилятся в наступившем году), а также меры по их разрешению окажутся в верхней части повестки дня очередного XIX съезда КПК, намеченного на осень текущего года.