Единственный житель умирающей сибирской деревни о своей жизни

С фотографом Машей мы, - две городские особы, уже примерно час чалим по «убитой» таежной дороге.

Идем в цветных резиновых сапожках. Эту замечательную обувь мы перед поездкой купили на красноярском рынке, по 300 рублей за пару. Только с чего мы взяли, что в тайге, за несколько сотен километров от Красноярска, такие же весенние лужи, как в городе?! Маша в очередной раз зачерпнула снег сапогом, и чуть не свалилась прямо на свою фотокамеру: блин!!! Водитель нашей редакционной машины, которого мы бросили в лесу примерно на половине пути до деревни Михайловки, выражается сейчас, наверняка, куда крепче. Когда мы уходили, он с матами откапывал плотно засевшую в снегу машину.

А ведь как хорошо все начиналось. В уютном теплом пресс-центре, где красноярские статистики рассказывали о предварительных итогах переписи населения. 

До Михайловки - только на тракторе

Списки деревень, в которых живет по одному-два человека, мы попросили у красноярских статистиков после пресс-конференции. Когда получили его, ахнули: в одном только Красноярском крае аж 120 деревень, в которых или совсем никто не живет, или осталось от одного до трех человек. Одна из таких – Михайловка, что в Канском районе (это почти 300 километров от краевого центра, Красноярска). В ней живет один-единственный человек, 61-летний Михаил Максимович Бабурин. История у него, как по секрету рассказали нам в районной администрации, «романтишная»: в свое время Максимыч уехал из города в деревню из-за развода с женой. Узнав, можно ли добраться до Михайловки, мы отправились к Максимычу в гости.

Двинулись в путь мы на обычной иномарке, и если до районного центра, Канска, дорога еще более-менее сносная, то за ним начинается распутица. Снег с дождем превращаются в слякоть и жирную грязь, которая липнет к колесам. Первым делом заезжаем в Георгиевский сельсовет, которому принадлежит Михайловка. Его глава, Любовь Суровцева, дает нам провожатого, своего заместителя Нину Труханову. Все вместе мы садимся в машину и снова в путь.

- Здесь мордвины раньше жили, называлась деревушка Каеткай, - рассказывает нам в машине Нина Федоровна, - а потом переименовали в Михайловку, по-нашему, значит, стала называться. Михайловке уже больше 115 лет. Там было двадцать с лишним домов и в каждом – по большой семье. Народ там был дружный, веселый, работящий. Деревня носила почетное в то время звание «колхоз-миллионер». Все здесь было – и конезавод, и школа, и садик, фельдшерский пункт. Люди-то какие трудолюбивые были! Коров, телят почти все держали, на мельнице муку мололи, хлеб делали. На огородах все свое, свеженькое выращивали. Дома на века строили: крылечки высокие, усадьбы большие, окна резные. Потом хозяин конезавода умер, совхоз распался. Молодежь стала разъезжаться, остались одни старики. Потом и тех дети позабирали. Да что об этом вспоминать… Один Бабурин теперь и остался. Мы его не забываем, почтальон на тракторе раз в месяц приезжает, продукты, спички ему привозит, пенсию выдает.

От Георгиевского сельсовета до Михайловки – километров двадцать дороги посреди тайги. Пару раз наша машина зарывалась колесами в рыхлый снег, и отчаянно буксовала. Чудом выбрались. Но, когда до деревни осталось около трех километров, мы капитально встали. Поэтому и преодолеваем оставшееся расстояние пешком.

Чужаков деревня встречает неласково 

Вот она – Михайловка. Пустые дворы, большие, добротные, но почерневшие от «одиночества», брошенные хозяевами дома.

Справа от единственной в деревне дороги, на пригорке, стоят полуразрушившиеся зерносушилка и мельница. Они когда-то давали работу и хлеб всей деревне. 

Домик Михаила Максимовича - в самом конце деревни, на отшибе. Дальше, буквально за забором, начинается тайга. Увязая резиновыми сапогами в снеге, лужах, грязи, пробираемся к дому. Вдруг, навстречу нам, с лаем вылетает огромный белый «кавказец».

- Максимыч, убери собаку! Чай, не чужие к тебе идут! – кричит Нина Федоровна.

- Я же не сказал ему кусать, только охранять, - раздается голос хозяина, и сам он выходит из-за ворот: невысокий мужчина в телогрейке и спортивной шапочке.

Интересные у него глаза – ярко-голубые. Смотрят на нас с прищуром, немного настороженно. 

- Уйди, Малыш! – командует хозяин «малышу» - псу размером с доброго теленка.

- П-п-устите п-погреться! – единственное, что мы пока можем выговорить, стуча зубами от холода. – М-мы из Красноярска.

- Сыну моему передавайте привет, работает он там! – обрадовался Максимыч. – Ну заходите, заходите раз замерзли.

Уехал в глушь из-за развода с женой

В избушке Михаила Максимовича натоплено, пахнет березовыми дровами и сеном, хотя немного неуютно из-за общего запустения. Почти посередине комнаты - закопченная печка, по обеим стенам стоят «панцирные» кровати с железными спинками. Большой черно-белый кот, который вначале вышел на голос хозяина, увидев нас, испуганно шмыгнул в другую комнату.

- Маркиз-Маркиз, пойди сюда. Не привык он к чужим, меня только и знает, - говорит Максимыч, неловко смахивая крошки со стола.

На столе лежат карамельки в пакете, недопитая заварка в потемневшей от чайного налета кружке. На окне - старый радиоприемник. Даже здесь, на краю мира, из динамиков льются новости.

- Я когда с женой развелся, из Красноярска сюда приехал. Все там оставил, квартиру, работу, ну все!  

В молодости Михаил Бабурин жил в Красноярске, работал на заводе «Красмаш», растил с женой двух сыновей. Вопросов про развод Михаил избегает, закрывается. Из-за чего расстались, почему не сложилась семья… Он так сильно переживал, что из города уехал, чтобы все забыть.

- Эта деревня для меня родная, - объясняет хозяин. - У меня родители родились, выросли, познакомились, всю жизнь вместе! Отец раньше нас покинул, а мама в 93 года померла.

- Хозяйство свое держите?

- А как же, - оживляется Максимыч. - Овечек у меня стадо, ой с ними как с маленькими! Все сам – сена им на зиму заготавливаю, зерна. Мода когда на дубленки пошла, выделывал шкуры. Своими руками, ага. Три или четыре шубы выделал, потом в Красноярске их жена продала.

Сразу налево от двери - маленькая комнатушка, похожая на кладовку с как будто случайным здесь окошком. На подоконнике - кустики жгучего перца.

- Я уже собрал весь! Вон, новый зреет. Это сейчас, а летом - огород у меня, картошечка, морковка своя, свекла, лук, чеснок. Ремонт все собираюсь затеять, стены грязные побелить, краска вот есть. Я один – никого у меня не бывает, думаю «ай, ладно – потом, ай ладно потом» и все не соберусь. 

«За Фукусиму переживал, эта зараза и до нас доберется!»

В комнате, что поменьше - черно-белые фотографии родных на стенах, ветошь свалена на стареньком облезлом стуле. Стоит «совдеповская» швейная машинка, и… серебристый импортный телевизор да.      

 

- Вы не думайте, я подкованный в этом плане, за политикой слежу. Днем не включаю его, некогда - то туда, то сюда, траву надо поджигать, чтобы весной не сгореть. В прошлом лесные пожары столько домов сгубили! А вечером включаю иногда, да. За Фукусиму переживал, конечно, но ничего уже не поделаешь. Вся эта зараза и до нас дойдет! Хоть немного, но дойдет. Природу испортит. Да мне уже не страшно - чего я только не видал, в Южной Африке на военно-морском флоте служил, полмира обошел.

- А про войну в Ливии слышали?

- Там вообще непонятно, кто с кем воюет! Вроде при Каддафи жили ничего, соглашения были, эти самые, как его, контракты. А сейчас? Французы помогают, эти наступают. Пиф-паф, у-лю-лю! Чуть что, опять бегут. Я вот не пойму. Политологи тоже.

«В мае в гости жду… медведя»

Максимыч говорит, что жить одному в деревне посреди тайги ему не страшно. Каждую травинку он здесь знает, каждый пенек.

- Выглянул как-то в окно – коза ко мне пришла дикая из леса. Рыжая такая, красивая, в пятнах. Не стал ее трогать, жалко такую красоту губить. Да, в тайге нашей еще зайцев, лис много - прям по моей деревне бегают, с ельника и сюда.

Медведь иногда ко мне заходит. Не-е, не шучу. В прошлом году кто-то из охотников разбудил его раньше, чем положено, так он голодный ко мне кинулся. Просыпаюсь ночью, слышу – шум, визги. Овечки мои кричат. Медведь перелез через забор. Все поломал, ноги у него были - во! Он на четырех лапах почти с меня ростом. Трех овечек, сволочь, задрал. Я в одних трусах на крыльцо выбежал, как заорал на него. Смотрю, лапой одного барана прижал к себе, и тащит, приволакивая на трех лапах, со двора. Все во дворе повалил. Малыша еще не было, Радка маленькая выскочила, обгавкала его. Так потом на два дня куда-то пропала. Видать отсиживалась где-то со страху. А ведь ружья у меня нет, да и не надо. Это же в Канск надо ехать, в охотнадзор справки собирать. Три дня на все надо потратить, а я не могу.

В мае опять медведя жду, в гости. Весной еды в лесу нет, а он после спячки злой, голодный, так и чую - ко мне подастся, за мясом.

Смотришь на Максимыча, сразу чувствуешь в этом мужичке такую силу и уверенность, что все страхи за него отступают: ведь и правда, «встретит» медведя бесстрашно и голосом своим мощным его отгонит, безо всякого ружья.

- А уехать отсюда не хочется, в город, поближе к людям?

- А зачем, что мне в городе делать? Сын младший, Денис приезжает, говорит: «Сопьешься ты там отец». Да и отвык я от автобусов этих, от суеты людской. Ничего мне в городе не надо и город мне не нужен! А здесь у меня живность. Без друзей своих (Радка и Малыш), без овечек я никуда. Малыш ведь сам ко мне прибился, из соседней округи. Вначале я гнал его от дома. День, второй проходит - он все под воротами лежит. Раз накормил его, сердце не выдержало. А теперь душой привязался к нему. И Малыш за меня горой. Вот как всегда бывает - хозяева выбирают собаку, а не наоборот. А Малыш сам меня нашел.  

Про таежную любовь

Михаилу Максимычу, отшельнику по натуре, оказалось, не чуждо ничто человеческое.

- Года два назад любовь у него приключилась, - удивляет нас безмерно Нина Федоровна.

- Бабушку себе нашел?

- Да какую там бабушку, - смеется она. - Женщину молодую, Маринку - 42 года ей всего. Бабурин как-то летом выбрался в соседнюю деревню за продуктами, там они и познакомились. Маринка, прости господи, семью бросила, перебралась к нему в Михайловку. Смотрим, 13-летнего сына ее, Кирилла в школе нет уже неделю. Думаем, может, заболел ребенок? А мамаши столько же времени дома нет! Муж у нее больной весь (туберкулез, руки обморожены), за ребенком ухаживать не может. Пришлось мальчика в приют отдать, раз у них «любовь». Тут Маринка и опомнилась: «Отдайте сына! Больше его не брошу!». Решили – мать успокоилась, любовь таежная прошла и сына вернули.

- Жениться-то не надумали еще раз?

- Да зачем! Какая женщина здесь останется? Ну сойдемся, будем жить, а ей не понравится, я-то куда буду уходить? В тайгу, землянку что-ли рыть? Дальше моей деревни уходить уже некуда.

- Вон, Маринка же у тебя была, - подшучивает над Бабуриным Нина Труханова. 

- Ладно, Федоровна, ты, это, брось! Прошло ведь все, пусть воспитанием сына занимается. А по мне – так лучше одному, привык я уже.

Три месяца без хлеба

Выходим из избушки, начинает темнеть. Надо выбираться, до машины идти еще больше часа. Максимыч вызывается нас проводить, обувает на ноги утепленные ботинки на бронебойной подошве.  

- Я без хлеба три месяца сижу, - шокирует нас, городских девчонок, Максимыч.- Почтальон уже третий раз забывает купить! Все по списку привезет, а хлеба – забудет. Ну правда мука у меня есть, вода, соль. Лепешек налеплю, на печку и готово.

- Ой, а мы с собой булку белого вам привезли, утром еще теплый был. Гостинцы в машине забыли, как раз вы с нами пойдете, заберете.

По дороге Михаил Бабурин вспоминает последних жителей умирающей Михайловки:  

- Вон в той сгоревшей избушке баба Маня жила, ей почти 90 лет было. Как пожар лесной случился, дети ее в город забрали. Веру Алексеевну с 1912 года рождения тоже родные к себе увезли, бабу Таню забрали… Одна Мария Захаровна здесь осталась. Хворала, старая уже была. Я приходил, проведывал ее каждый день. А в прошлом году она померла.

Наконец-то дотопали до застрявшей машины. Достаем из багажника пакет с продуктами. Заметив среди гостинцев «поллитровку», Максимыч бросился нас обнимать.

- Спасибо, вы мои хорошие! Я думаю, с чего нос-то сегодня чешется, никто ведь ко мне не придет. А по-черному я не пью. Бывает, загужу, как тоска накатит, - пронзительно голубые глаза Максимыча вдруг заполнились печалью. - Но это ненадолго! Нельзя ведь мне, скотина у меня, дел много, верчусь с утра и до вечера.

Ловко подхватив пакет с дарами из супермаркета, Михаил Максимович машет нам рукой на прощанье:

- Летом приезжайте в Михайловку, заколю вам барашка на шашлыки!

А мы и приедем, хорошо у вас. Обязательно, ждите!

МНЕНИЕ

«Жизнь заставит нас вернуться в деревню!»

Олег Пащенко, депутат Законодательного собрания Красноярского края:

- О движении «неперспективная деревня» объявила академик Заславская, недоброй ей памяти. Из деревень стали школы убирать, фельдшерские пункты, магазины, некоторые деревни стали объединять. Они были обречены. Великая некогда Россия, славящаяся своими огромными территориями, корнями людей, рванула по дурному примеру Запада из сел и деревень. Сначала это была необходимость, нужно было индустриально страну поднимать, чтобы избежать немцев, фашистов. Но потом-то зачем? Потом надо было расселяться, обживать эти территории. Наконец, настал 91-й год: а давайте-ка мы фермерам доверим все, которые спасут, и накормят Россию. Но фермеров тут же под корень срезали налогами, бандитами, поборами. Исчезли фермеры. Исчезли учителя. Исчезли врачи. Деревня наша закончилась.

На память приходят строчки поэта советской эпохи Михаила Дудина:

Был дом и поле на два дышла,
там ни кола и не двора.
России нет, Россия вышла.
И не звонит в колокола.

О ней ни слуху и не духу.
Печаль никто не сторожит.
Россия глушит бормотуху.
И кверху задницей лежит.

И мы уходим с ней навеки.
Не осознав свою вину.
А в Новгородчине узбеки
Уже корчуют целину.

Уже в 70-е годы у него было предчувствие гибели деревни! И сейчас в заброшенных селах видишь - только кладбище и один старик-смотритель или старушка. Они как часовые оставлены здесь охранять покой ушедших душ. Побудут немного на нашей земле и пропадут. А кто похоронит последнего? 

Конечно, мы вернемся в деревню. Жизнь заставит нас вернуться. Города переполнены - загазованные, вонючие, грязные, опасные для жизни. И человек возле них уже понастроил кучу дач, коттеджей. Пойдет дальше, дальше, и, наконец, заселится.        

Источник: http://msk.kp.ru/daily/25668/829388/

9
4391
0