Российские реформы и причина тотальной неудачи

Главная причина провала начатых в 1991 (а в зачатке – в 1988) году экономических реформ в России – абсолютизация, догматизация и сакрализация рыночных отношений. Архитекторы реформ не учли историческую и отраслевую ограниченность норм и методов рынка и рыночной экономики. Они уподобились врачам, которые против всех болезней вздумали прописать одно-единственное лекарство. Интеллектуальная убогость модернизаторов России, стран СНГ проявилась в том, что они предпочли реальной и многоплановой модернизации страны унификацию простого и понятного обрядового комплекса управеления – не глядя и на задумываясь, все «разгосударствляли», все «переводили на хозрасчет», все «проверяли на прочность стихией рынка».

То, что самой успешной хозрасчетной организацией является мировая наркомафия, а самой убыточной – мировая классическая культура – архитекторы наших реформ в расчет не принимали…

Ахиллесова пята советской экономики.

Основной задачей советского Госплана – задачей, с которой он удачно справлялся – было устремленное в бесконечность повышение эффективности и оптимизации производства. Задача оптимизации производства (повышения его эффективности) заключается в реальном снижении затрат времени и средств для производства единицы продукции.

Для того, чтобы реально снизить себестоимость производства чайника, лампочки, булавки – чего угодно – необходимо сделать так, чтобы крупносерийность снижала издержки на производство экземпляра продукции. Чем больше предприятие производит булавок, тем выше оптимизация производства, тем ниже накладные расходы, простои оборудования и полнее загруженность технологической цепи. Оптом не только продают дешевле – оптом и производить дешевле.
В этом – вся суть перехода человечества от мелкого ремесленничества к крупнотоварному машинному фабричному производству. Но есть и обратная сторона крупносерийной оптимизации – неизбежное нарастание стандартизации, шаблонности, утрата изделием уникальности и каких-то особых, недоступных массовому продукту личных качеств и привлекательных сторон. В том и заключается кардинальное отличие ширпотреба от шедевра, что ширпотреб в принципе не может быть шедевром.

Есть и ещё один аспект проблемы, который в упор не желала видеть экономика СССР: бесконечный рост эффективности автоматически увеличивает до бесконечности неустойчивость системы.
Давайте рассмотрим этот сложный тезис на теоретической модели. Допустим, потребности общества по какому-то продукту обеспечивают 10 фабрик; тогда проблемы любого рода на одной из них мало скажутся на самочувствии всего общественного организма: 9 оставшихся фабрик даже извлекут прибыль из проблемы своей «сестры», заполнив её сегмент спроса.

Теперь вообразим ситуацию, когда все 10 фабрик слили в единый суперкомбинат. С одной стороны, его продукция сразу же объективно станет дешевле, на производство отдельного экземпляра будет уходить меньше сил, средств, времени. И это – положительная сторона монополизации производства. С другой стороны – малейшие повреждения в сложнейшей и многоуровневой системе данного производства – грубо говоря, пылинка залетела в суперстанок - могут вызвать общенародный потребительский паралич.

Повышая эффективность производства, мы одновременно, автоматически наращиваем и его неустойчивость, снижаем иммунитет производства к случайностям и неожиданностям жизни. Рост и углубление специализации – путь к полной неэффективности в случае непредвиденных обстоятельств, резкого и внезапного изменения обстоятельств. Это не только закон экономики – это вообще закон всего естествознания.
Поэтому существуют не один, как думали в СССР, а два пути модернизации экономики. Один путь – наращивание эффективности путем снижения себестоимости. Второй путь – повышение устойчивости, стабильности поставок путем игнорирования определенной величины роста себестоимости. В качестве практической иллюстрации можно привести пример атомной электростанции – суперэффективного источника энергии, способного в одиночку снабдить электроэнергией целую страну. Путь развития малой энергетики – это путь повышения не эффективности, а устойчивости поставок электроэнергии путем диверсификации поставщиков.
Подлинная модернизация экономики должна учитывать ОБЕ потребности – и в снижении себестоимости экземпляра продукции, и в повышении устойчивости её производства. Она должна находить оптимальное сочетание двух этих потребностей, а не «заморачиваться», как ГосПлан СССР, на одном узко-математическом повышении эффективности.

Этот путь продиктовал советской империи её авторитаризм. С одной стороны, он обеспечивал колоссальные скачки эффективности. Приведем только один факт: национальный доход на душу населения в 1913 году в России составлял 15% от уровня США, в 1987 году – 58%. СССР чисто математически, линейно, развивался в 4 раза быстрее США, несмотря на две мировых и гражданскую войну, которые Россию разоряли, а США, наоборот, обогащали.

Но ставка на эффективность увеличивала неустойчивость и наращивала дисбалансы внутри советской экономики. Малейшая диверсия – или просто глупость, халатность руководства на одном из ведущих «общесоюзных» комбинатов – и экономика СССР сворачивалась в коллапс (что мы и наблюдали в «перестройку»). Ставка на полную оптимизацию эффективности «гона вала» неизбежно требовала от СССР параллельного наращивания мер и средств обеспечения безопасности. Чем выше цена сбоя в сложной цепи производства, тем суровее должны быть меры контроля за её нормальным функционированием, тем выше меры наказания к тем, кто в чем-то нарушает техрежим эксплуатации системы.

Если низкоэффективные системы отличаются максимальной устойчивостью и антиударными свойствами, а потому и терпят значительный уровень демократического вахлачества и клоунады, то высокоэффективная система производства сама себя ловит в ловушку тоталитаризма.
Чтобы бесконечно усложняющийся общенациональный механизм того же РАО ЕЭС или РАО ГАЗПРОМ не подвергался риску распада из-за халатности, воровства или низкой компетенции в необозримом количестве местных, рядовых подразделений, приходится до упора выжимать рычаг террора. Это, в свою очередь, делает жизнь человека невыносимой в духовном плане.

Характерная черта: малые фирмы собственных служб безопасности не имеют – им это не по карману и без надобности. Любая же крупная корпорация вынуждена создавать и развивать собственную службу безопасности, да порой и не одну. Вообразите теперь, какой чудовищной по размеру, к тому же постепенно вырождающейся в самоцель и собственный внутрикорпоративный эгоизм должна была быть (и была) служба безопасности сверхмонополии СССР, владеющей всеми предприятиями на 1/6 части суши!

Зашкаливающая неустойчивость суперэффективной (абстрактно-теоретически) экономической системы в итоге и погубила СССР. Жизнь – не абстракция и не шахматная доска…

Действия вопреки нуждам: как пожар тушили керосином.

Итак, советская экономика оказалась в глубоком кризисе по причине своей сверхнеустойчивости, связанной напрямую с госплановской оптимизационной сверхмонополизацией. Если наличие крупносерийного производство снабжает общество продуктом по наилучшей, наименьшей цене, быстрее и прибыльнее, чем мелкосерийное производство, то любой сбой на крупносерийном производстве – это тотальный сбой снабжения общества.
Повышение устойчивости советской экономики можно было достичь в том числе и применением некоторого инструментария рыночных, хозрасчетных отношений – естественно, только там, где демонополизация, связанная с повышением устойчивости системы, могла бы дать рост материальной заинтересованности работников, общенародную выгоду и т.п.

Рыночный пес, который, как сторож, хорош на цепи, (где он лает в случае падения устойчивости плановой системы) был спущен с цепи, к тому же ещё оказался бешенным.

Он не только не устранил пороки советской экономической системы, но и добавил к ним свои собственные пороки, одновременно ликвидировав в заданном Ельциным режиме как собственные достоинства, так и достоинства разрушаемой им системы.

Рынок не помог ГосПлану снять опасную для национальной безопасности неустойчивость сверхэффективной системы. Он избавился не от неустойчивости, а от сверхэффективности планового хозяйства, сделав российскую экономику не только неустойчивой, но ещё и неэффективной.
Конечно, свыше 8 млн. натуральных крестьянских хозяйств, которые в 90-е годы (по заниженным данным ГосСтата РФ) жили вне денег, в режиме робинзонады, питаясь выращенными вручную на собственной земле продуктами были сверхустойчивыми. Их можно было убить только пулей или штыком, никакая вредительская экономическая мера против этих невольных «сторонников автаркии» уже не работала. Но трудно поверить, чтобы кто-то искренне радовался этой абсолютной устойчивости абсолютно неэффективных микроскопических самодостаточных хозяйств!

Остальные же, оставшиеся в поле зрения государства и в сфере действия товарно-денежного обмена, испытали на себе все «прелести» растущей неустойчивости своего экономического положения, помноженные на «прелести» его нижайшей эффективности.
Почему так произошло? Для ответа на этот вопрос нам нужно разобраться с некоторыми органическими, врожденными пороками рыночной экономики и рыночной теории.

Ещё раз оговоримся: рынок – это инструмент, полезный именно в роли инструмента (а не в роли, например, религии). Иногда, в определенных случаях и при дозированном употреблении рынок нужен, но всегда (в успешных обществах) он выступает именно частным, подконтрольным обществу, подсистемным звеном разумного государственного целеполагания.

Вместо понимания этого простого факта наши «рыночники» (не без корыстного расчета лично для себя) предпочли погрузить страну в хаос демодернизации и деиндустриализации, слепо следуя принятой догме и не щадя в рыночном экстазе никого из «жертв» нового мира.

Это превращало рынок (об угрозах бесконтрольности которого предупреждал ещё основатель рыночной экономики Адам Смит) в чудовище, поедающее самые фундаментальные понятия человеческого здравого смысла об успехе.

Всю свою историю человек пытается обезопасить себя от причуд и капризов природы, стихии, спонтанно (вне и помимо его воли) происходящих явлений. Для этого человек придумал дом – чтобы укрыться от естественных дождя и холода, для этого он придумал громоотвод – чтобы избежать ударов молнии в свое жилище. Человек пытается предсказывать погоду, он пытается предсказывать землетрясения, то есть он пытается обуздать неподвластные ему по тем или иным причинам стихийные силы. И совершенно непонятно, почему в экономике человек – по мнению либералов-рыночников – должен оставить эту вечную свою тягу к замене стихийного разумным и неуправляемого управляемым? Не есть ли это диверсионная теория, созданная по методу «от противного» - взяли здравый смысл да и вывернули наизнанку с точностью до наоборот?!

Принятая в РФ и СНГ безумная схема экономического развития отвергала и II закон термодинамики. Ведь давно известно во всякой науке - любая система, предоставленная сама себе, не управляемая и не контролируемая извне, склонна к самоупрощению, дегенерации, склонна к наращиванию энтропии (хаоса). Никто из ультра-либералов чубайсова розлива не ездит на машине, которую сделали бы по рыночному методу – наложив в бетономешалку все детали автомобиля и тщательно перемешав их по рыночному принципу «невмешательства».

Никто из них не летает на самолете, который собрал бы ураган, пронесшийся над складом авиадеталей. Производство даже самой банальной кофемолки строится по четкому плану и по чертежам, заранее намеченным, предопределяющим волевым решением человеческого разума – какой быть кофемолке? Если процесс производства одной кофемолки строго, до долей миллиметров вымерен планированием – почему тогда процесс производства ВСЕХ кофемолок должен определятся какими – то внечеловеческими, внеразумными силами?

Вошел рыночный механизм в конфликт и с техномикой – технологической стороной развития производства. Растущий уровень технологий порождает растущий уровень точности расчетов. Модернизация производства, выводящая производство на все более и более точные уровни расчетов, все дальше расходиться с архаической, первобытной экономикой рыночников, в которой и цены, и сбыт, и перспективы – условны, зыбки, приблизительны, высчитаны «на глазок».
Это рождает конфликт между техномикой и пещерной экономикой. Чем сложнее техника, чем выше технологии, тем меньше они терпят над собой диктат рыночного произвола и рыночной неопределенности. Или диктат неопределенности свергается, или технологии просто умирают.

Проиллюстрировать это легко, взяв, для примера, авиационную отрасль. Современный аналитик, обозревая провальный опыт ельцинских реформ в отрасли, пишет: «Не секрет, что за рубежом существенную роль в развитии авиапромышленности играет правительственная поддержка научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ (НИОКР)(1). Так, по данным экспертов, более половины всех государственных субсидий в промышленности США приходилось на авиакосмическую отрасль. В результате в этой отрасли значительная часть НИОКР производится за счет государственных субсидий. Необходимость государственной поддержки авиационной промышленности объясняется особенностями создания авиационной техники: длительностью срока разработки самолетов и двигателей; высокими требованиями по надежности и безопасности авиационной техники, что требует проведения большого объема компьютерного моделирования, экспериментальных работ и натурных испытаний».

По примеру Запада и российские власти шагнули в сторону государственного планирования авиастроения. «В 2003-2007 гг. государственные органы приняли ряд важных решений, сформировавших политику по отношению к авиастроению. Впервые со времен расформирования Министерства авиационной промышленности (МАП) СССР в новых условиях начинает вырисовываться новый механизм управления авиапромом».
А что было при Ельцине, когда мертвящая схема всеобщей «рыночности» была внедрена в автопроме в полном объеме? «После расформирования МАП большинство конструкторских бюро и заводов получили полную хозяйственную самостоятельность. На уровне государственного управления была проведена \"шоковая терапия\" - за развитие авиационной промышленности стали отвечать 50-100 чиновников постоянно трансформировавшихся министерств и ведомств промышленного блока. В итоге большинство авиапредприятий было акционировано, основные военные заводы и научные институты остались в государственной собственности (как правило, в форме ФГУП). Гражданское авиастроение России существовало в режиме \"выживания\". Но даже и в этом случае резервами выживания оставались «небольшие заказы государства»!

Иначе говоря – нет государственного планирования, нет и выхокотехнологичных отраслей, что в полной мере доказал опыт ельцинских реформ, крайне, запредельно архаизировавший экономику РФ.
Плановое хозяйство – это магистральная, неотвратимая потребность человечества примерно с XIX века, а может быть, ещё и ранее. То, что на этой потребности паразитировали, с помощью её «тяги» взлетали к власти разного рода авантюристы и жулики – от Троцкого и Ленина до Гитлера и Пол Пота, ничего не меняет по существу. Да, плановые экономики властолюбивых авантюристов оказывались тупиковыми, ущербными, или вовсе не строились, будучи только продекларированными. Они дискредитировали идею разумного планового хозяйства.

Однако и среди первых автомобилей, и среди первых самолетов было очень много неудачных, да и попросту глупых моделей. И отдельная нелепая модель аэростата, не сумевшего взлететь, не отменяет стремления человека к покорению воздушной стихии.

Властолюбивый авантюризм «оседлывал» стремление человечества к плановому хозяйству именно потому, что тонкими ноздрями карьеризма чувствовал его объективную силу и его будущее. Ставка на политическом ипподроме делалась на самого сильного коня.

Почему человечество все сильнее нуждается в плановом хозяйстве? Потом что усложняется производство и товарообмен, усложняются потребности и нужды человека, и рост этой многомерной сложности автоматически порождает рост возможностей тромбирования экономики, рост «узких мест», перекрыв которые экономический паразит сумеет дердать все общество за горло. Мы видим это на практике, да и в теории опровергнуть этого невозможно ни на какой модели. Ведь чем сложнее дорожная сеть, чем больше на ней машин, тем более тщательно она регулируется инспекторами ДПС, разметкой, светофорами и т.п. А ведь ничего из этого не было, когда человечество ездило только на тихоходных телегах, в те поры человечество не нуждалось в ГОСУДАРСТВЕННОМ ПЛАНИРОВАНИИ ДОРОЖНОГО ДВИЖЕНИЯ!
Есть две возможности производства. Первая – «вначале произвести, а потом продавать». Неудобно, рискованно – но если речь идет о выращивании кур или картошки, приемлимо. Ну, не найдёшь ты покупателя на курицу – съешь её сам, сытее будешь! Да и вложения в отдельную курицу невелики, срок окупаемости малый – даже прогорев, не останешься с таким производством в сильном накладе.

Иное дело – риск не продать, не найти покупателя на товар, себестоимость которого составляет миллионы или даже миллиарды рублей или долларов, который только изготавливается лет двадцать. Не найти покупателя на такой товар – не просто коммерческий «бюзюк», это общенациональная катастрофа!
Поэтому для такого товара (не обязательно, кстати, высокотехнологического) единственный вариант - вначале продать замысел, а уж потом, под надежное обеспечение заказом – производить. Но этот вариант (сперва продаешь, а потом производишь проданное) – как ни крути, уже плановая экономика!

Краткие выводы.

Если плановая экономика (ГосПлан) дает ресурс роста эффективности производства, а рынок, при определенных условиях – рост устойчивости, антиударного иммунитета производства, то вывод очевиден: необходима модель, сочетающая в себе как ресурс роста эффективности, так и ресурс роста устойчивости, смешанная планово-рыночная модель.

Собственно, о такой модели (с применением индикативного планирования) говорил Ф.Д.Рузвельт, начиная свои великие реформы в США, о ней говорил и Ш.Де-Голль. Её пытаются внедрять сегодня и отцы Российского государства, Медведев и Путин.
Однако у них, на мой взгляд, не хватает понимания разницы между динамичной моделью «план-рынок» и простой механической эклектикой «сочетания разных форм собственности». У плана и у рынка есть свои задачи – соответственно, повышать эффективности и повышать устойчивость экономики. Поэтому они должны не просто «сочетаться» как попало, в случайной конфигурации, а сочетаться в плановом режиме, там и таким образом, где это выгодно обществу и оптимально для государственного бытия. Это и есть «орудие победы» Рузвельта над «Великой Депрессией».