Матерщина - неотъемлемая часть языка?

На модерации Отложенный

В последнее время матерная брань перестала быть чем-то табуированным и запрещенным. Матерятся все - политики, \"светские\" персонажи, ведущие на телевидении. Иные мои знакомые, рекомендуя современное литературное произведение, замечают как необыкновенное достоинство: \"Кстати, в книге нет мата\". На улице слова, за которые двадцать лет назад могли посадить на двое суток как за мелкое хулиганство, слышишь даже от пятилетних детей. 

Защитники матерщины приводят разные аргументы. Одни говорят о том, что мат - неотъемлимая часть языка, без которой культура многое теряет. Другие рассказывают о необходимости раскрепощения общества, освобождения его от языковых условностей и называют противников поголовной матерщины ханжами и занудами. 
Автор текста ниже придерживается классической позиции и считает матерщину признаком дурного тона и протестует против засорения языка. А как думаете Вы?

Люди часто «злоупотребляют» спиртным и «употребляют» крепкие выражения. Оправдывают и то, и другое пристрастиями великих мира сего: «Они позволяли, а нам и сам Бог велел. Черчилль по стакану коньяка в день выпивал – и ничего». И Петр I был не дурак за царский воротник заложить, и Александр III за голенище фляжку прятал. Или припоминают поговорку: «Его же и монаси приемлют», – не беря в голову, сколько выпивают «монаси», а сколько дядя Коля-токарь на пенсии. Допускаю, что некоторые «монаси» перепьют и «дядю Колю», но монахов, как таковых, в общей численности мужского населения немного, и погоды они не делают.

С матом вообще интересная история: в его употреблении виноват Пушкин: «Ну, как же – вон у Пушкина!» Что, позвольте, у Пушкина? И где? У Александра Сергеевича в «Евгении Онегине» ни одного матерного слова. И в «Пиковой даме» нет, и в «Капитанской дочке». И у Лермонтова – ни одного грязного слова, и у Гоголя. Как-то обходилась великая русская литература без мата в устах недовольного жизнью Онегина и совсем уж лишнего человека Печорина.

Да что там! Сам Тарас Бульба…. 
Однако, стоп. Вспомним Гоголя. 
Что говорил Тарас Остапу с Андреем при встрече?
«А видите вот эту саблю? Вот ваша матерь! Это все дрянь, чем набивают головы ваши; и академия, и все те книжки, буквари, и философия – все это ка зна що, я плевать на все это! – Здесь Бульба пригнал в строку такое слово, которое даже не употребляется в печати. – А вот, лучше, я вас на той же неделе отправлю на Запорожье. Вот где наука так наука!»
Значит, все же «пригонял» Бульба матерщину, а с ним, смею предположить, и все низовые казаки – ну, не на ангельском же наречии они писали знаменитое письмо турецкому султану! Гоголь пощадил наши уши и не указал, каким именно словом обозвал Тарас Бульба буквари с философией. То был деликатный век: в живой речи едкие слова употреблялись, а в литературе – нет. Не принято было. Лишь Александр Сергеевич «шутил» в личной переписке, применял матерок в эпиграммах и стихотворениях, вроде «Телеги жизни», вымаранных цензорами, вольничал в «Тени Баркова», но пропустить в печать – ни-ни.

Или вот еще случай был. На самом верху!
Прогуливался как-то в Петергофе Николай I с наследником, будущим Александром II, и его учителем Жуковским. Подбежал Александр к дереву, на котором крупно вырезано слово на три буквы, и спрашивает:
– А что сие слово означает?
Царь побагровел, а Жуковский не растерялся и говорит:
– Сие слово является императивусом, то бишь повелительным наклонением, от малороссийского ховати, то бишь прятать. 
Николай I расхохотался, вытащил из кармана золотые часы, протянул их находчивому наставнику:
– Молодец, Жуковский, *** в карман!
Это век девятнадцатый.

Перенесемся в двадцатый. Как обстояло дело с употреблением обсценной лексики в быту и печати в прошлом веке? Вопрос тем более интересен, что социальные пласты под напором трех русских революций в начале столетия сдвинулись, церковь, как оплот морали и нравственности, утратила былое влияние, и можно было ожидать прорыва плотины. Его не произошло. Некоторые «подвижки», вызванные эйфорией свободы после Февраля и в 20-х годах, к середине 30-х были стабилизированы. Тема по-прежнему оставалась табуированной в печати, а употребление ненорматива в жизни допускалось негласно, но не поощрялось и осуждалось с высоких трибун.

«Повезло» лишь словарю Даля: после революции его трижды переиздавали с включением бранной лексики. Однако из текстов этимологического словаря Фасмера, «заветных сказок» Афанасьева, сборника Кирши Данилова и пушкинских «вольных» стихотворений подобные выражения изымались, заменялись точками и пробелами. Удивительно, но даже в книгах и фильмах о войне («Тихий Дон», «Они сражались за Родину», «Освобождение», «Живые и мертвые» и других) мы не видим и не слышим мата. Его отсутствие не мешает ни авторам, ни читателям со зрителями. Даже Петька Лопахин, блестяще сыгранный В.М. Шукшиным в фильме «Они сражались за Родину», проговаривает «заветные слова» вскользь – еле слышно.

Рисуя мирные будни Советской державы, литература с кинематографом тем более обходились без матерщины. Чурались ее Пашка Колокольников из кинофильма «Живет такой парень», герои «Девяти дней одного года» и «Добровольцев», непутевый лжепапаша в исполнении Ю.Никулина из картины «Когда деревья были большими» и «оттепельная» молодежь из «Я шагаю по Москве». Даже всплывший по ходу движения поезда лингвистический эпизод из фильма «Печки-лавочки» разрешился мирно – без привлечения тяжелой артиллерии. В ответ на просьбу профессора с нижней полки «подобрать синонимы к слову «ударить» герой Шукшина вспоминает сначала безобидные «жогнуть», «вломить» и «врезать», а когда открывает рот, чтобы произнести «реальное словцо», профессор останавливает его: «Ну что вы!..» Показывает на супругу: тут, мол, женщины. И тракторист-отпускник послушно умолкает, пробубнив для порядка: «Что она этих слов не слыхала, что ли?»

С приходом «оттепели» положение изменилось.
В оттепель оттаивает всякая грязь – и матерная брань не исключение. Под солнцем свободы она оттаяла.
Ее начали «поднимать от земли» и без боязни испачкаться тянуть из грубой обыденной жизни наверх, уверяя сомневающихся, что это не грязь вовсе, а новая (старая) краска, которой не хватало для показа полноты эмоциональных переживаний граждан на этапе строительства развитого социализма. Первые ласточки закружились, прежде всего, над литературой – кинематограф с его худсоветами и предварительными просмотрами в соответствующих отделах ЦК сопротивлялся дольше. 
К пробным камешкам можно отнести некоторые стихотворения Е.Евтушенко... И понесется: барды, зэки, блатная тематика, сомнительного качества городской фольклор вырвутся из-под запрета и примутся отвоевывать заповедные территории.

С наступлением «лихих девяностых» «героями (и героинями) нашего времени» становятся бандиты с проститутками. Бранная лексика превращается в необходимый атрибут нового свободного искусства, которому никак не удается показать «нового человека» – строителя рынка – без мата.

Демократический период в истории России (1991–2008) характеризуется настоящей «матерной революцией». Мат из запретного плода становится сладким и желанным, как киви. Матерятся чиновники, гаишники, школьники, дипломаты и даже учителя. Мы снова впереди планеты всей: в 1991-м в России впервые защищается докторская работа по мировому мату. В московском издательстве «Лимбус-пресс» выходит «плод многолетней кропотливой работы» – первый том десятитомного словаря русского мата при активном участии известного блоггера с двойной фамилией.

Развитие Интернета еще больше подхлестывает матерную волну. Грань между устной и письменной речью в сознании пользователей стирается. «Все разрешено» – и мат проникает на театральную сцену и телевизионный экран. Бесконечные «Аншлаги» канализируют пошлость, густо сдобренную не явной матерщиной, а «вкусными» намеками на лихие слова – и выплескивает это варево в глаза и уши очумевших зрителей, которые по наивности принимают действо за чистую монету: «Раз в самом телевизоре говорят…» Попытки одернуть любителей «усилить эмоции» бранью жестко пресекаются демократической общественностью: «Чего вы хотите?!

Разве в жизни не матерятся? Вы посмотрите, что пишут на заборах!»

Мало ли, что пишут. Не появляться же всему, что пишут на заборах, на экранах, сценах и в книгах. Практика рыночного строительства судит иначе: прибыль «на пороках» приносит неплохие дивиденды. Интерес к пороку необходимо поддерживать. Но как? Снижая культурный уровень возможного потребителя. Поэтому бранная лексика в бывших очагах культуры, как фактор снижения, сегодня необходима и востребована. Что, впрочем, не исключает и «борьбы с ней», аналогичной той, которая ведется с казино и игровыми автоматами. Она похожа на лечение гангрены йодом и разворачивается не на полях СМИ, театральных подмостках, экранах и книжных страницах, а в стороне от оживленных магистралей – в глубинке. Недавно в одной из деревень Омской области утвердили программу борьбы со сквернословием и ввели штрафы. Штрафовать за ругательства будут в первую очередь во время спортивных состязаний и культурных мероприятий.

– Эта мера будет способствовать повышению нравственности, особенно среди молодежи, а также укреплению духовного здоровья людей, которые должны уважать друг друга и свою малую родину, – пояснила депутат Ачаирского сельского поселения С. Арефьева.
Возможно, депутат права, и надо с чего-то начинать. Только со штрафов ли? Штрафами в России редко добивались результатов. Может, лучше с рекомендаций «Выключить телевизор?», не становиться «объектом» и не давать зарабатывать НА СЕБЕ бизнесменам, кующим прибыль на пороках?

Примерно таких:

  • не покупайте билетов на спектакли и фильмы с обсценной лексикой, а если неприятность случилась, требуйте возврата денег;
  • добивайтесь внятных анонсов от прокатчиков и продюсеров с разъяснениями, присутствует ли ненормативная лексика в произведениях.
  • В качестве положительного примера можно привести анонс к фильму «Старухи» на сайте www.intv.ru: «Осторожно при просмотре с детьми – присутствует ненормативная лексика!!» http://www.intv.ru/view/?film_id=53897&playNow=1;
  • не смотрите иностранных кинофильмов «в переводе Гоблина», особенно при детях;
  • не приобретайте книг, журналов и другой полиграфической продукции с матерщиной и т.д. 

Список можно продолжить.

Произведение – продукт и товар, и он должен быть качественным. А «наказывать» в эпоху рынка лучше рублем. Нужно помнить одну тонкую вещь. Борясь со сквернословием на экране, в СМИ и на сцене, важно «ругательными рецензиями» и обструкцией не сделать ненароком РЕКЛАМЫ творцу-матерщиннику. Высказывая «фи», озаботьтесь, чтобы ваша критика была обставлена общо’, касалась этических проблем и эстетических принципов, «вечных» тем и граней между социально приемлемым и неприемлемым. Можно, например, посоветовать молодым мамам, задумываться «а надо ли?» при покупке новых (последних) книг писателя Эдуарда Успенского. Но не на том основании, что во время визита в детскую больницу Петербурга он шокировал медиков пошлыми стихами с неприличными рифмами, а на том – что по качеству они сильно уступают написанному автором в период расцвета его таланта.

Теперь к театру жизни. В нем действительно матерятся: на улицах, дома, на работе, в транспорте – всюду. Мата стало больше. Им не гнушаются женщины, дети.
Почему?

В работе «Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии» ученый лингвист Б.А. Успенский (не поэт, рифмующий «бедняжки – какашки») пишет, что матерщина имеет культовое происхождение. Матерная брань выполняла сакральные функции в славянском язычестве. Она была представлена в свадебных, аграрных ритуалах, связанных с плодородием, и носила ярко выраженный антихристианский характер. Языческим происхождением мата объясняется воинствующая позиция церкви по отношению к матерной брани, считавшейся бесовской. «Бесовское поведение», святочные, купальские игрища осуждались «в челобитной нижегородских священников, поданной в 1636 г. патриарху Иосафу I». А непосредственно матерщина обличалась в указах Алексея Михайловича 1648 года. Запрещалось сквернословить в свадебных обрядах: «Чтобы «на браках песней бесовских не пели, и никаких срамных слов не говорили».

Представители нечистой силы, считал Б.А. Успенский, «генетически восходят к языческим богам, и можно предположить, что матерная ругань восходит к языческим молитвам или заговорам, заклинаниям; с наибольшей вероятностью следует видеть в матерщине именно языческое заклинание, заклятие». Матерились, чтобы
– спастись; защититься; вылечиться; оттолкнуть (отпихнуть) от себя нечистую силу; проклясть.

Небольшой интерактивный опрос блоггеров свидетельствует: эти функции матерщины сохранились и до сего дня. Блоггеры пишут:
– матерюсь, когда надо кого-то запугать…
– чтобы подчеркнуть исключительность ситуации…
– чтобы в тюрьму не садиться, мы не дубиной размахиваем, а материмся…
– чтобы повысить информативность в процессе управления боем…
– если меня обижает начальник, если подло срываются планы….

Интересный эксперимент был проведен в травматологическом отделении Института имени Склифосовского. О нем пишет Л.А. Китаев-Смык в сборнике «Речевая агрессия в современной культуре», изданном в 2005 году.

Врачи заметили, что заживление ран и выздоровление в одних палатах происходит быстрее, чем в других. Раны рубцевались и кости срастались быстрее в тех палатах, где мат звучал сутками. Причем в палатах могли лежать и инженеры, и рабочие, и представители «культурных профессий». Упавшие духом мальчишки солдаты-срочники, оказавшись на больничных койках, приобщались к кастовой мужской речи. «Больничный мат» провоцировал выработку мужских гормонов андрогенов. Укрепляя мужественность, они помогали потерпевшим победить страдание, создавали мощные психологически комфортные условия для выздоровления.
– Что же вы, такие-растакие, всех вас раз-так, раз-этак, парня заморозить хотите! Вот ты, – обращался он (старожил) к одному из больных, – здоровый тра-та-такой, отдавай одеяло для нового, тра-та-та его!

Русский мат – сугубо мужская речь. На женщин он действует иначе. Он тоже способствует выработке андрогенов, отчего женщины становятся мужиковатыми, грубыми. У них ломается голос, а тело обрастает волосами. Но и для мужчин «распространение матерной речи шире критических ситуаций», чревато превращением жизни в больничную палату, но уже №6.

Возвращаюсь к вопросу роста количества матерящихся в российском обществе в период реформ (по сравнению даже с советским периодом). Предположу, что причиной тому не только воцарившаяся с началом 90-х годов «демократическая вседозволенность». «Враг-рынок» наступает – приходится обороняться на всех фронтах, подчас с перехлестом, допуская и агрессивно-защитный мат, и командный (вспомним Петьку Лопахина на поле боя), и междометийный – для людей неразвитых, скатываясь к убогой нецензурщине. В исторически переходные периоды, когда дебилизация общества возрастает, его ослабленные и незащищенные слои вынуждены «использовать эротизацию своей вербальной активности как культурную (антикультурную!) защиту». Изобилующая словесными «изысками» и сексуально-скабрезными выражениями речь выступает неосознанным протестом против социального давления.

Так надо или нет бороться с агрессивным засорением русского языка?
Или пусть народ защищается, как может?

Бороться необходимо и всеми средствами, используя и учебный процесс, и средства массовой коммуникации, ибо надо стремиться к свету, а не к тьме и грязи, в которую толкают народ творцы перманентных кризисов, любители поживиться на пороках и бедности.

Некоторая сакрализация речи возможна, но лишь в стрессовых ситуациях и исключительно в мужских сообществах. В обыденной жизни она вредна и опасна. Она развращает детей, унижает женщин и оскорбляет стариков.