Ты и менты

Сегодня мы закрыли сезон публичных дискуссий.

Последняя, которая проводилась усечённым числом сотрудников, была назначена сверх плана и посвещалась прогнозу, получилась хорошо.

Я бы даже сказала - дико интересно было.

Даже Валентин Михалыч Гефтер похвалил. А он строгий.

При том, что я забыла сделать таблички и бумажки для регистрации, не знала где стаканы лежат, и ещё многого не знала, содержательно всё сложилось.

Участвовали Александр Беляев (тот дивный человек, который про погоду рассказывает на НТВ), Александр Аузан, Игорь Чубайс (не путать с Анатолием) и Дмитрий Орешкин, позванный мной в последний момент, и пришедший из чисто человеческого участия. 

Кроме того, в зале, при том, что народу было не так много, оказались очень содержательные люди.

Перечислять не буду, выложу через некоторое время расшифровку.

Конечно же (а как же!) мы с пришедшими на дискуссию друзьями после этого всего пошли отметить завершение сезона.

Было нас немного - девушка юрист М., девушка журналист И., юноша правозащитник А., уже не юноша экономист Ю. и, собственно, я.

Я предлагала выпить вина на кухне, но погода была столь хороша, что все решили, что лучше это будет пиво на лавочке в сквере. Правозащитник А. сказал, что до 12 градусов крепости на улице можно.

Когда к нам подкатила первая ментмашина, мы только-только откупорили купленное (а куплено нами было по одной банке-бутылке, если что).

Милицьёнэры вышли к нам и попросили документы.

Мы в ответ попросили их показать документы и сообщить, на каком основании они хотят видеть наши.

Они, как выяснилось в процессе беседы, заблуждались сразу по нескольким пунктам: не знали, что этот сквер - не историческое место; что фрагмент берлинской стены - не памятник культуры, а просто художественный объект; что гражданин не обязан показывать им паспорт просто потому что они так хотят; и даже в ответ на то, что они покажут гражданину свои удостоверения, он не обязан ничего показывать; а чтобы везти гражданина в участок для проверки его личности, нужно чтобы гражданин совершил хоть какое-нибудь правонарушение. А просто так нельзя к гражданину приставать.

Правозащитник А. всё это им подробно и вежливо рассказал, а остальные выступили с лавки с репликами, поясняющими освещённые им факты, нормы и правила.

\"А почему вы сразу так разговариваете?\"- обиженно спросили милицьёнэры.

\"Как \"так\"?\" - уточнили мы с лавки.

\"Ну вот так сразу удостоверение, сразу звонить куда-то начали - вот почему вы так относитесь?\" - допытывались они.

\"А потому, - ответили мы, - что мы тут сидели мирно после рабочего дня, разговаривали про своё, про важное, а вы к нам со своим наездом необоснованным понаехали, и нам от этого, чтоб вы знали, неприятно\".

Ну и укатили они, блестя бампером перекрашенной в милицейские цвета новенькой иномарки.

Час, а может и полтора мы сидели мирно в сумерках, и каждые десять минут мимо нас - прямо по пешеходной дорожке между клумбами - проезжали милицейские легковушки и микроовтобусы, всё время разные. Оттуда на нас смотрели бдительные люди. Наверное, хотели рассмотреть надписи на банках, но сумерки сгущались. Экономист Ю. тем временем уехал домой.

Нконец одна из машин остановилась, и к нам опять вышли два милицъёнэра.

Они были не чета предыдущим. Один из них был майор, в удостоверении было написано, что он Парамонов.

Он тоже хотел документов.

А., подустав уже работать правозащитником, конспективно повторил ему всё по новой, но не показался майору убедительным. Майор в ответ принялся хватать А. за руки, тащить его куда-то в сторону от нас и машины, и говорить что-то вроде \"ты чё, боишься? ты чё, не мужик?\", а мы с лавки хором стали указывать ему, что руками гражданина хватать нельзя, и дискурс его для блюстителя порядка какой-то нетрадиционный.

Второй милицъёнэр, чьё имя осталось неизвестным, достал наручники и вознамерился их надеть на А., но тут уж мы со своей лавки вообще громко напомнили ему, что для такого БДСМа милицъёнэру нужны таки веские основания, а не одна бутылка пива на четверых, из которой отпито полстакана (это всё, что у нас было на тот момент из напитков в наличии). 

Наручники пришлось спрятать, и безымянный милицъёнэр полез натурально в стоящую рядом мусорницу, искать опустошённые нами ёмкости, со словами об отпечатках пальцев, понятых и экспертизе, и о том, что он лично заплатит две с половиной тыщи, чтобы доказать, как мы зверски тут распивали.

Я было подумала пошутить, но не стала, а просто сказала с лавки, что все эти перечисления он может прервать, потому что денег мы ему всё равно не дадим, и пусть он молча делает что считает нужным, а если что-то будет не так, я это подробно опишу в своём заявлении в прокуратуру - я хорошо умею писать заявления.

А. на тот момент был уже посажен в машину, а метрах в пяти от нас остановилась ещё одна иномарка с мигалками - майор Парамонов сообщил, что сейчас мы все поедем в отделение Таганское и спрятал в багажник изъятую бутылку пива.

\"Идёмте в машину\" - сказал мне тот милицъёнэр, что не представился.

\"Нет, - ответила я с лавки, - не поеду я с вами. Потому что не хочу\".

Он присел на корточки возле лавки и доверительно спросил: \"Ну вот почему вы так разговариваете? Почему вы так относитесь к милиции? Почему вы нас не любите? Ведь мы же делаем нужные вещи. Мы вам нужны\".

Меня это как-то подкупило. 

\"Я, действительно, в вас разочаровалась, - сказала я безымянному милицъёнэру. - Потому что однажды, когда моей дочери было четырнадцать лет, и она, обидевшись на меня, до шести утра пряталась в соседнем дворе, а я в полночь пришла в ваше Таганское отделение (куда мне было ещё идти, если я тут живу?), то у меня целый час не брали заявление о пропаже ребёнка. Я звонила знакомому следователю, он говорил - \"заставь их принять заявление, они обязаны\", - и я давила на вас и перечисляла всех знакомых дипутатов и чиновников, и каждую секунду думала, что сейчас с моим ребёнком где-то может происходить какой-нибудь запредельный ужас, и я не знаю, куда бежать, и никто не ищет её, и я тут теряю время. Когда у меня приняли заявление, дежурный сказал мне, что \"машин нет, и до утра не будет\", то есть никто не собирается никого искать. Это был июнь, как сейчас, и вы, видимо, как и сейчас, приставали к людям на лавочках, вас тут нарядов пять за час проехало - машины есть - а пропавших детей искать некому. Ребёнок нашёлся, невредимый, слава Богу, но я с тех пор знаю, что рассчитывать на вашу помощь бессмысленно. Сколько бы вам не купили иномарок на деньги налогоплательщиков (на мои, я честно плачу налоги), занимаетесь вы реально тем, что мы здесь наблюдаем - портите жизнь гражданам. Нам вот изгадили вечер, к примеру - четырём приличным, законопослушным москвичам\".

\"Так почему же вы сразу это не рассказали?\" - спросил меня вдруг милицъонэр.

\"Что именно? - охренела я. - Про ребёнка? Когда я должна была ЭТО РАССКАЗАТЬ? В ответ на просьбу товарища Парамонова предъявить документы?\"

Диалог был окончен, а журналист И. тем временем достигла мирного тона в разговоре с майором.

\"Давайте так сделаем, - говорила она, - вы его сейчас отпустите, а мы никому жаловаться не будем\". 

\"Так я уже вызвал всех, предупредил, я теперь должен задержать, - оправдывался майор, - мне надо хотябы данные его записать, а он документы не предъявляет. Мне нечем отчитаться даже\".

\"Ну хорошо, мы его сейчас попросим предъявить документ, - пообещала И., - вы записываете его данные, и расходимся. Хорошо?\"

А., конечно, сопротивлялся - хотел соблюдения закона. Но мы его уговорили.

Расстались практически друзьями.

Глубоко заполночь.