Теперь машины правят всем миром?
На модерации
Отложенный
Интернет, ТВ, виртуальное бытие, настойчивые разговоры о вживляемых чипах, современное искусство, доведенное до автоматизма в восприятии реальности: а может, и вправду машины правят миром? Сбылось пророчество из оперы русских футуристов «Победа над солнцем»?
Весь XX век прошел под лозунгом «Роботизация!». Машины внедрены во все сферы человеческой жизни. Современный обыватель не мыслит себя вне компьютера. Даже в кафе пару пирожков проглотить — и то с ноутбуком.
Как жаловался один хороший знакомый: «Сижу тут на даче у друзей без компа! Тоска!» Неужели закаты у реки лучше смотрятся на мониторе?
Мы играемся в тамагочи или они нами? В какой мере машины-роботы-компьютеры для человека остались средством? А может, люди незаметно для себя становятся инструментом для машин?
Давно в обиход вошли словосочетания «политическая машина», «финансовая…», «военная…». Может, человек стал утрачивать черты как биологического вида или как духовного существа?
Что-то говорит нам внутри, что у нас есть единственное, но немалое преимущество перед машинами: интуиция. Ведь именно с ее помощью и было провозглашено в 1913 году русскими футуристами в опере «Победа над солнцем» торжество техники над природой. Таков парадокс!
Путешествие Пестрого глазаДля судьбоносного спектакля декорации и костюмы разработал Казимир Малевич (текст «заумника» Крученых, музыка Матюшина). Тогда основатель супрематизма впервые ввел черный квадрат как элемент декорации, который заслонял солнце: апокалипсический символ победы человеческого ума над природой. Заодно пнули символистов с бальмонтовским лозунгом «Будем как Солнце».
Герои оперы — мифические персонажи: Будетлянские силачи, Пестрый глаз, Путешественник по всем векам, Забияка, Похоронщики, Спортсмены, Авиатор.
Общий хор поет: «Мы вольные… Разбитое солнце. Здравствует тьма!» Будетлянские силачи вырывают солнце «со свежими корнями», заявляя: «Солнце, ты страсти рожало, жгло воспаленным лучом. Задернем покрывалом, заколотим в бетонный дом!»
Светило «задергивают» черным квадратом, символизирующим силу человеческого рассудка, логики, анализа. К такому образному решению Малевич пришел, конечно, по наитию, уловив что-то в атмосфере своего времени.
На обвинение критиков в том, что он отрицает всё доброе и светлое своим квадратом, художник ворчал, что «искусство движется и развивается само по себе, нравится нам это или не нравится».
Сейчас в Третьяковке на Крымском Валу проходит выставка «Театр в творчестве художников 1910—1930-х годов».
Наибольший интерес вызвали эскизы костюмов Эль Лисицкого для «Победы над солнцем», но уже 1923 года. Эль Лисицкий (арт-псевдоним Лазаря Марковича Лисицкого) разработал костюмы уже не для актеров, а для электромеханического представления.
«ПНС» мыслилась ему как автоматизированный спектакль с марионетками, по сути, имитирующими роботов. А ведь только в 1921 году Чапек придумал само слово «робот» в пьесе «RUR». Роботоподобный Будетлянский силач Лисицкого просто чуден: кубическое туловище, голова в виде круглой черно-белой антенны, словно знак инь-ян.
Ввел машинерию в канву театра авангардный режиссер Всеволод Мейерхольд, разработав теорию «биомеханики», где «организм человека как автомотор». Режиссер «программирует» актера. В переломные исторические моменты персонажи становятся знаками.
Русские религиозные философы регулярно проклинали технику. Большевики их выслали на «философском пароходе», дабы не портить праздник электрификации всей страны.
Оставшийся Алексей Лосев успел заклеймить свет электроламп: «Свет электрических лампочек есть мертвый, механический свет. Он не гипнотизирует, а только притупляет, огрубляет чувства. В нем есть ограниченность и пустота американизма, машинное и матерое производство жизни и тепла. Это — таблица умножения, ставшая светом».
Темой «таблицы умножения», ставшей основой технократического общества, пронизана антиутопия Евгения Замятина «Мы» (1920) про машиноподобных людей, живущих в Едином Государстве под «стерильным небом». А тут индустриализация СССР полным ходом: романчик завернули. Само общество превращается в машину, где человек уже даже не робот, а винтик.
Американские фантасты поначалу наслаждались миром будущего, где роботы — безропотные слуги-рабы, назначение которых делать человеческую жизнь комфортнее. Айзек Азимов ввел три правила робототехники, общий смысл которых — не навреди хозяину-человеку.
Однако скоро писатели забили тревогу: люди сами стали превращаться в машины! Роман «Симулякры» Филиппа Дика (о президентах-роботах, электромеханических симулякрах) появился задолго до знаменитой работы французского постмодерниста Жана Бодрийяра «Симулякры и симуляция». Бодрийяр будет пугать метафизикой машинно-рыночного царства. Делёз — человеком как «социальной машиной желания».
Энди же Уорхол невозмутимо признался: «Я — машина». Правда, после покушения он стал менее спокоен и даже стал посещать церковь.
Девица, чуть не отправившая на тот свет короля поп-арта, выйдя на улицу с его «Фабрики», купила мороженое и, доев, гордо сообщила регулировщику: «Я стреляла в Энди Уорхола!»
«Я убил Джона Леннона!» — самодовольно скажет другой «рациональный» сукин сын.
Технический прогресс шагнул в космос. Любопытно, что масштабные космические станции «Звездных войн» Лукаса — почти копии гипсовых архитектонов Малевича, футуристических архитектурных моделей, у которых не было жесткой привязки к условиям земного притяжения.
Через 55 лет после романа Евгения Замятина «Мы» английская рок-группа Pink Floyd исполнила композицию «Добро пожаловать в машину» — о машине шоу-бизнеса.
В альбоме «Стена» тотальная машина разрослась до размеров всего мира, подавляющего личность. Замятин, кстати, списал образ Единого Государства с английских верфей, где работал инженером. Но идейно роман, конечно, был пародией на пролеткультовскую установку, стремящуюся «железной механикой нового коллектива превратить пролетариат в невиданный социальный автомат».
Русские обычно все демоническо-машинные функции отдают на откуп родному государству, чтобы самим всласть разгильдяйствовать, то бишь «жить по-человечески».
Огромное количество советских картин 60—80-х («Июльский дождь», «Москва слезам не верит», «Полеты во сне и наяву») наполнено пикниками.
После диких индустриальных рывков, победы в Великой Отечественной и прыжка в космос СССР пребывал в туристических походах и на шашлыках, пока не налетел пронзительный ветер перемен 80-х.
И снова стало востребовано супрематическое искусство. Обложка альбома «Группа крови» (1988) группы «Кино» — копия афиши Малевича к кинофильму «Доктор Мамбузо» (1922). Там опять черный круг — символ затмения. Это вполне супрематический взгляд: «И где бы ты ни был, чтоб ты ни делал, между землей и небом — война…»
В Союзе «агрессивная машинерия» стала проявляться в культуре в виде брейк-данса. В финале ленты «Курьер» (1988) пугающе дергаются молодые люди в черных очках.
Однако роботы в советской фантастике не прижились. Русским, с их душевно-эмоциональной доминантой, всегда было трудно серьезно рассуждать на тему человека-машины. Человека-амфибии — еще туда-сюда. Стругацкие, Ефремов создавали в основном футуристические социальные модели. Электроник слабо отличим от своего двойника Сережи Сыроежкина. Здесь идея Буратино-Пиноккио: кукла хочет очеловечиться. Из «самодостаточных» роботов был один яркий персонаж — Вертер, и того укокошили космические пираты. Он единственная жертва «Гостьи из будущего».
Два мира — два типа роботовУ технократических американцев — другое дело. Из их будущего злобный Терминатор падает чуть ли не на голову бедным людям. Если помните, в первой серии голый Шварц «нисходит» прямо с небес на асфальт.
В США уже давно разрабатывалась тема бунта рабов-машин против господ-людей. В рамках системы «жертва — палач», где они часто меняются местами. Как у Кубрика в «Одиссее-2001»: то компьютер HAL 9000 (почти HELL) с искусственным интеллектом мочит экипаж, то чудом оставшийся в живых астронавт мочит зарвавшийся комп. Причем, отключаясь, тот невыносимо щемяще поет детскую песенку, подвергая сомнению тезис, что у машин нет души.
У виртуальной реальности в «Матрице» мифологический размах и библейские аналогии: есть и пророк, и спаситель. Однако этот компьютерный апокалипсис не слишком выделяется на фоне других штатовских картин: Голливуд конец света поставил на поток.
Немцы более серьезные граждане по части метафизики. Именно они сделали вторую постановку «Победы над солнцем», спустя 70 лет после премьеры.
Осуществила проект в 1983 году Западно-Берлинская академия искусств, хоть и не без помощи Калифорнийского института. Самим американцам гораздо больше подошла бы аттракционная версия Лисицкого: тут водораздел в американском и русском восприятии.
Американцы, в силу технократичности цивилизации, насытили свою виртуальную реальность теми же мифическими архетипами. Но подлинности ей придает американская вера… в электричество. Как написал поэт Кормильцев, «эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки».
Американцы верят «Терминатору» и «Матрице» именно потому, что убеждены во всесилии электричества. Там свой Бог и Дьявол, свое добро и зло. Но для русских реальность этого мира сомнительна, поскольку достаточно выдернуть штепсель из розетки — и всё! Очередной конец света!
Вот, примерно, как в Москве сегодня. Сидишь пишешь статейку, и вдруг бац — комп у-у-у. На два-четыре часа свободен — авария на электростанции, что-то сгорело в доме, плановый ремонт — десятки причин. Вы думали, это конец света, а это короткое замыкание.
То ли дело икона, она «работает» на метафизическом токе. Ты можешь ощутить ее действие, используя только собственную душу и воображение. Для Малевича черный квадрат, круг, крест были не просто символами идеи, это — живые мистические знаки. Не случайно «Черный квадрат» на выставке «0,10» он повесил в красном углу.
Заканчивается поэзия, начинается политикаВ пятитомнике Казимира Малевича, который выпустило издательство «Гилея», у него на каждой странице рассуждения о Боге и сакральности своих знаков.
Вот его соображения в письме Лисицкому о своей знаменитой картине «Голова крестьянина»: «Я написал обыкновенную голову крестьянина, оказалось, что необыкновенная она. И действительно это так, если посмотреть с точки зрения Востока. Что для западников обыкновенно, то для людей Востока становится необыкновенным, всё обыкновенное обращается в Икону, ибо Восток иконный и есть, а Запад машина, предмет, сортир, утилитаризм, техника».
Цифровая реальность питается электричеством, духовная-мистическая — какой-то более тонкой энергией.
Кирилл Серебренников использовал весь арсенал «Победы над солнцем» в своей постановке «Мистериона» Карла Орфа: Глаз, Черный Квадрат и Черный Круг, картонные кубы и Спортсменов.
Однако у наших лучших режиссеров даже обычные спектакли получаются мистериями. У того же Дмитрия Крымова что тени, что куклы, что актеры — все мифологические персонажи. Сплошная поэзия, вертикаль. Будь то Донкий Хот или Шостакович.
Мы на другом токе, фантастика у нас зачастую оборачивается мистикой. Наглядные примеры: Тарковский превратил в притчи и «Солярис» Лема, и «Сталкер» Стругацких.
Спросите, а почему же их «Обитаемый остров» стал чуть ли не сатирическим памфлетом в постановке Бондарчука? (Об этом уже тонны иронических комментариев в интернете.)
Скажу: как только у нас заканчивается поэзия, начинается политика. Именно поэтому «Победу над солнцем» в России не ставили 69 лет: с 1920-го по 1989-й. Супрематизм пережидал коммунизм. Витебские ученики Малевича думали, что после коммунизма настанет супрематизм. Так и случилось.
Короче, человечество никогда не проиграет машинам, пока не разучится любить. Хотя бы так, как робот ВАЛЛ-И. Тьфу…
Комментарии