Должна ли армия бороться с терроризмом?

Провозглашение борьбы с терроризмом главной задачей армии является абсурдом. В борьбе за умы и сердца людей армия играет роль лишь вспомогательную. Танковые колонны талибов на Россию не пойдут, угроза нам — в нас самих. И в Китае.

Нет ответа не только на вопрос «Что такое терроризм?», но и на вопрос «Кто сегодня может считаться террористом?». Неужели только «Аль-Каида»? Это, как известно, структура не иерархическая, а сетевая. Множество радикальных исламских группировок по всему миру решают свои местные задачи, при этом обмениваясь между собой деньгами, оружием, людьми, информацией, методикой и т.д. Бен Ладен, если он вообще жив, — не «фельдмаршал», а «авторитет». Поэтому и в данном случае очень сложно сказать, какая конкретная группировка к чему относится. Например, чеченские боевики, с одной стороны, несомненно, тесно связаны со своими зарубежными коллегами, с другой — решают местные задачи. А такая организация, как «Хезболлах», заведомо не связана с «Аль-Каидой», поскольку первая является шиитской, а вторая — ваххабитской (шииты и ваххабиты — смертельные враги). Наконец, действия США в Ираке, Афганистане, перекрытие денежных потоков между ячейками террористической сети очень серьезно ослабили «Аль-Каиду», она оказалась отнюдь не всесильной.

Тем не менее для армий всего мира «борьба с терроризмом» официально провозглашена основной, а часто и единственной задачей, хотя в реальности для ее решения предназначаются специальные подразделения, численность личного состава которых составляет порядка 1% от общей численности ВС, при поддержке в отдельных случаях со стороны артиллерии и фронтовой авиации. Задействование крупных группировок различных родов войск возможно лишь в редких ситуациях, когда противником являются значительные по численности и хорошо вооруженные формирования. Однако в этом случае боевые действия уже нельзя классифицировать как борьбу с терроризмом. Если говорить о российском опыте, то обе чеченские войны с юридической точки зрения гораздо правильнее было квалифицировать не как контртеррористическую операцию, а как подавление вооруженного мятежа, направленного на отторжение от России части ее территории (или как «восстановление конституционного порядка», как это формулировалось в 90-е годы). С военной точки зрения на отдельных (в основном — начальных) этапах обеих войн имела место классическая форма боевых действий «армия против армии», в другие периоды шла противопартизанская (для ВС РФ) война. Контртеррористическую форму боевые действия фактически приняли в конце 2001 — начале 2002 года, именно после этого начался вывод большей части войсковой группировки с территории Чечни, поскольку при такой форме боевых действий в их наличии исчезла необходимость.

Следует подчеркнуть, что в данном контексте под партизанской войной понимаются действия относительно крупных вооруженных формирований, способных совершать атаки на подразделения силовых структур или на различного рода объекты федеральных сил или инфраструктуры. Под террористической (точнее, диверсионно-террористической) войной понимаются действия мелких формирований или отдельных боевиков, занимающихся в основном установкой минно-взрывных устройств (или действующих в качестве «живых мин») либо нападениями на отдельных военнослужащих, представителей власти или мирных жителей. Крайне сложно понять даже то, кто сейчас является субъектом действий против федеральных сил. Руководящие структуры так называемой независимой Ичкерии утратили легитимность даже с точки зрения собственного, никем больше не признанного, законодательства. Невозможно однозначно определить и цели противостоящей стороны. Для одних это достижение национальной независимости Чечни, для других — создание на Северном Кавказе исламского халифата.

Впрочем, разделение сил, воюющих против регулярной армии, на «националистов» и «исламистов» становится ключом к победе, как показал сначала чеченский, а затем иракский опыт. Националистами здесь названы те, кто боролся против российских войск в Чечне и американских войск в Ираке за независимость своей страны, а также за возможность делать в независимой стране свой бизнес. Желание делать бизнес очень сильно ментально сближает этих людей с оккупантами и разделяет с исламистами. Исламисты не приемлют ни Чечни, ни Ирака, а воюют за «всемирный халифат», в котором все будут жить по Корану, точнее, по той своеобразной его интерпретации, которую они предлагают. Бизнеса халифат не предусматривает. Исламисты воюют за идею, чем очень пугают не только своих противников, но и своих союзников-националистов.

В итоге, если у противников хватает ума всё простить националистам и отдать им власть в своих вотчинах в обмен на выполнение ряда совсем необременительных ритуалов политического характера, националисты легко переходят на их сторону и начинают бить исламистов.

В Чечне передача власти националистам-кадыровцам привела фактически к прекращению войны. Точнее, война перешла в фоновый режим, которым можно пренебречь и с чистой совестью объявить о победе. Россия действительно выиграла эту войну. США пока так сказать не могут, однако передача власти в суннитских районах Ирака местным полевым командирам привела к резкому снижению американских потерь с осени прошлого года.

Любая война регулярных формирований против иррегулярных — это война за умы и сердца людей. Партизаны (террористы, сепаратисты, национальные освободители) имеют шанс на победу только в одном случае — если пользуются поддержкой как минимум значительной части населения той местности, где война ведется. Население в этом случае обеспечивает иррегулярным формированиям тыловую поддержку, а также людские резервы. Тем более если регулярная армия начинает репрессии против мирного населения, стремясь лишить партизан (террористов, сепаратистов) тыла. Это почти всегда дает обратный эффект, приток людей к партизанам (террористам, сепаратистам) лишь увеличивается.

Если же иррегулярные формирования поддержки не имеют, то и шансов у них нет, они очень быстро проиграют войну регулярной армии, обладающей абсолютным превосходством в технике и огневой мощи. Можно вспомнить печальный опыт гения партизанской войны Че Гевары, которого поймала слабая и неопытная боливийская армия. Че и его отряд не получили никакой поддержки населения, потому были обречены.

В августе 1999 года чеченские вооруженные формирования вторглись в Дагестан, рассчитывая на поддержку местного населения, а вместо этого получили с его стороны активное вооруженное сопротивление. В результате чеченским боевикам пришлось вести заведомо безнадежную для них регулярную войну против российской армии, из-за чего они не только не приобрели Дагестан, но и потеряли Чечню. Федеральные войска нанесли им военное поражение, а потом, как было сказано выше, Москва сумела внести в ряды сепаратистов внутренний раскол, лишив их поддержки большей части населения республики.

Соответственно, «борьба с терроризмом» как военная угроза является весьма химерической. Представим себе худший вариант (его вероятность не очень высока, но и не пренебрежимо мала): операция НАТО в Афганистане провалилась, талибы вернулись к власти и начали движение на север, в Центральную Азию. Мулла Омар и Гульбеддин Хекматиар выступят в роли Клейста и Гудериана и поведут через горные перевалы десяток антикварных Т-55? Это очевидный абсурд. С талибами как регулярной армией смогут относительно успешно бороться даже хилые армии Таджикистана и Киргизии, тем более — гораздо более мощные ВС Узбекистана и Казахстана. А вот если талибам удастся «поджечь» хотя бы Ферганскую долину — это будет настоящая катастрофа, крушение светских режимов Таджикистана, Киргизии и Узбекистана практически гарантировано, никакие армии тут не помогут. И принципиальным будет вопрос — где удастся остановить «зеленую волну», то есть переход значительной части населения на сторону противника. Да, без регулярных армий, в том числе, безусловно, и российской, тут уже не обойтись. Но они будут играть роль чисто вспомогательную. Главными же будут меры политические, экономические, идеологические и пропагандистские. Битва за умы и сердца будет главной, в этой битве решится всё, а не на поле боя.

Тем более это относится к внутренней ситуации в самой РФ. Если радикальный ислам получит широкое распространение в умах молодежи сначала на Северном Кавказе, затем в Поволжье и на Урале — Россия обречена, армия тут не поможет в принципе, особенно учитывая, насколько высока в ВС РФ доля этнических мусульман как среди рядового, так и среди офицерского состава. Если же радикалам умы и сердца завоевать не удастся — проблемы не будет. Российская армия при всех колоссальных проблемах выиграла войну в Чечне, потенциальную агрессию талибов, даже если таковая случится, она сможет остановить на дальних подступах к своей границе, в степях Казахстана. С военной точки зрения никакой проблемы в этом не будет, противник слишком слаб технически. Причем для этого хватит очень незначительной части ВС РФ.

Поэтому настоящих потенциальных противников у нашей армии всего два — НОАК и собственная внутренняя слабость.

Александр Храмчихин