Жизни без телевизора в России больше нет

На модерации Отложенный Входит красивая женщина в красивую комнату. Садится за красивый столик. Достает (дальше везде сами вставляйте слово «красивый») из сумочки сигареты и зажигалку. Другая женщина наливает кофе в чашку. Тоже закуривает.

— Я пришла к вам поговорить, — медленно и отчетливо, как на уроке дикции, говорит гостья.

— Вы пришли ко мне поговорить? — отзывается хозяйка, тоже медленно и отчетливо, как будто за ней записывает не слишком резвый секретарь.

— Да, пришла поговорить. С вами, — с расстановкой подтверждает гостья.

— Значит, поговорить пришли? Со мной? — неторопливо уточняет хозяйка.

— Да, конечно, с вами поговорить, — уверяет гостья.

— Тогда я вас слушаю, говорите, — подбадривает хозяйка.

— Значит, вы готовы меня выслушать? — сомневается гостья.

— Да, я готова вас выслушать, — соглашается хозяйка.

— Ну что же, тогда я вам всё скажу, — предупреждает гостья.

— Хорошо, скажите мне всё, — смело говорит хозяйка.

И вот так до следующей рекламной паузы.

Что это? Ранний Занусси? Или поздний Антониони? Подтекст? Контекст? Или, боже упаси, интертекст?

Нет, скорее «Телепузики». Помните, была такая передача для самых маленьких? Там веселые человечки переговаривались примерно таким манером. «Ой! Ты подметаешь пол?» — «Да, я подметаю пол!» — «Я хочу с тобой вместе пол подметать!» — «И я хочу вместе с тобой подметать пол! Давай вместе пол подметать!»

Успех у «Телепузиков» был грандиозный. Среди трехлетней аудитории, разумеется. Этой славной аудитории очень нравилось, что всё понятно. Я, ты, веник, еще один веник. Никаких лишних слов и действий. А для понятности всё повторено по три раза. Наверное, детские передачи именно такими и должны быть.

Взрослые отвечают за несмышленых детей. Это правильно. Но когда одни взрослые считают других взрослых несмышлеными детьми, это неправильно. И уж совсем неправильно и даже опасно, когда эти «другие взрослые» охотно соглашаются на роль глупой малышни. Будь то в телевизоре или в жизни.

Хотя я бы не взялся так уж резко делить телевизор и жизнь. Хотя бы потому, что жизни без телевизора больше нет. И даже про то, что телевидение не отражает реальной жизни, — даже про это мы узнаем по телевизору. Круг замыкается. Вернее сказать, он замкнулся довольно давно, еще в позапрошлом веке, когда вместо телевизора были газеты, но от них уже было никуда не деться. Нам просто неприятно это осознавать. Неохота быть «читателем газет, глотателем пустот». Но если у бедной Марины Цветаевой еще была какая-то фантазия о другой жизни, то у нас уже и фантазии такой не может быть: обожглись.

Конечно, общество, как встарь, делится на богатых и бедных, городских и сельских, коренных и приезжих, образованных и неграмотных. На мужчин и женщин, молодых и старых, больных и здоровых и т.д. Но это всё не так важно. Есть более актуальное деление: на тех, кто готовит телепередачи, и тех, кто их смотрит.

В некотором более обобщенном смысле — на тех, кто производит и утверждает смыслы, и тех, кто их потребляет и усваивает.

Изменить тут пока ничего нельзя. Подчеркиваю — пока. Неизвестно, что будет через сто или даже через десять лет. Может быть, в офисах компаний CNN и BBC, а также Microsoft и Google поселятся бомжи или вообще будут пастись козы, а в информационном поле вновь будут царить аэды и рапсоды, они же акыны и жырчи. Не знаю. Однако на сегодняшний день сетевые технологии не стали альтернативными производителями смыслов — по отношению к централизованным информационным корпорациям. В частных блогах по большей части обсуждается то, что было в новостях. А если появляется что-то неожиданное, информационно сладенькое или аналитически скандальное — крупные новостные ресурсы охотно пользуются блоговыми материалами, включают их в свои ленты и обзоры, тем самым лишая их альтернативности, без спросу превращая блогеров в стрингеров. В рабкоров, говоря по-нашему.

Смыслы производит элита. Не надо бояться этого слова, приписывать ему аристократические или животноводческие значения. Это не обязательно самые лучшие люди. Элита — это социальная позиция. Это право на высказывание чего-то особо важного и нужного. Ну или привилегированное положение в этом плане: элиту слушают чаще и охотнее, чем посторонних активистов.

Однако в элиту всё же набиваются люди умные и образованные. Неграмотных самородков или наглых наследников там все-таки меньшинство по сравнению с людьми, которые получили хорошее образование и упорно делали карьеру. Возможно, это инерция проклятого прошлого, но уж так сложилось. И вот тут-то и возникает самый главный вопрос — об ответственности элиты и вообще образованного сословия, о его долге перед согражданами. Долг элиты состоит в поддержании культурных стандартов.

Отмените этот долг, эту инструктивную роль — и довольно скоро придется отменять учителя в школе и преподавателя в вузе, мастера и бригадира на производстве, редактора и корректора в издательстве.

С элитой у нас полный порядок касательно образованности и карьерности, но полный прокол по части долга и ответственности. Посмотрите всех этих «новых взрослых телепузиков» — и убедитесь воочию.

Впрочем, эти сериалы даже нельзя назвать фильмами. Это просто липучки, которыми людей приклеивают к экрану. Зачем? А чтобы они посмотрели рекламу. Собственно, в этом и состоит вся идейно-художественная, а также финансовая задача данного проекта. Правда, возникает один занятный, как выражаются экономисты, внешний эффект. Побочное воздействие прилежной пропаганды шампуней и майонезов. Дело в том, что приклеить нетребовательных и нераздумчивых людей к экрану может нечто не требующее совсем никаких умственных или, боже упаси, эстетических усилий (усилий восприятия искусства). Нужна чистая приятность. Стройность фигур, шикарность интерьеров и необычайность страстей.

Впрочем, может быть, это вовсе не побочное воздействие. Может, это и есть центральная политическая задача, а реклама — это так, творческой элите на молочишко.

В 1936 году Иван Солоневич написал, что большевики победили потому, что сделали ставку на св*лочь. На человека с бараньими мозгами, волчьими челюстями и моралью инфузории. Ставку на человека, который в групповом изнасиловании участвует шестнадцатым. То есть на полнейшего подонка, которого любая власть старается прижать, нейтрализовать, окультурить — насколько возможно. Но при Советах именно этот социальный тип стал «управляющей кухаркой», главным адресатом государственной политики и основным агентом государства в обществе.

В наши вегетарианские и либеральные времена ставка делается на великовозрастного телепузика, а также на телепузика престарелого. На человека с крайне примитивным сознанием, с детской (то есть эротично-агрессивной) эмоциональностью. Роскошества и изящества телесериальной жизни, жадно вкушаемые небогатыми (да чего там, просто бедными) людьми, имеют вполне определенные политические последствия. Формируется новый старый консенсус власти и подданных. Формируется беззаветная и безответная любовь подданных к жестокой, бесчеловечной, но зато роскошной, гладкой, модной власти.

Кто был социальной базой русского абсолютизма? Крепостное крестьянство. Особенно дворовые люди, которые могли хоть одним глазком взглянуть на паркетные полы и хрустальные люстры и обмереть.

Кто становится социальной базой нынешнего авторитарно-олигархического строя? Бедные и бесправные российские горожане. Особенно зрители сериалов и читатели глянца.

Русская поговорка: «Ах, как сладки гусиные лапки!» — «А ты что, их едал?» — «Нет, мой дядя видал, как их барин едал». Российская элита — особенно в той ее части, что увлеченно производит всяческий телевизионный и журнальный глянец, — играет роль того самого дяди. Который видал, как барин едал. И рассказывает об этом незабываемом впечатлении.

Телепузик тем временем неохотно отрывается от кресла и идет голосовать за барина.

Хотя демократии он не любит.

Но — велено.

Ничего. Как раз успеет в перерыве между двумя сериалами.