И это вы называете демократией?

Многим знакомо это психологическое явление - время от времени повторяющийся тревожный сон. Например, о предстоящем экзамене по тригонометрии, отравившей вам школьные годы.

Такой сон мучит и меня, но сейчас речь не о нем, а о не менее назойливой мысли, которая не дает мне покоя в последние годы. Я часто размышляю о том, удалось ли бы мне в наши дни, принимая во внимание материальные и социальные обстоятельства моего детства, добиться того, чего я добился? Добился я, конечно, не бог весть чего, но все же получил высшее образование в МГУ, пользовался обществом, а то и дружбой в высшей степени незаурядных людей (о внимании прекрасных подруг мужчине не следует говорить) и, вообще, стал тем, кем мечтал стать. Насколько удачным получилось это мое самоосуществление - другой вопрос, у Бога, как справедливо заметил Довлатов, добавки не просят. Так вот, рассматривая так и этак свои стартовые возможности в свете современных реалий, я все чаще склоняюсь к мысли, что теперь сыну бедной вдовы и обитателю хулиганского двора закончить десятилетку вместе с детьми известных всей стране артистов и ответственных работников, без каких бы то ни было связей и протекций поступить на престижный факультет университета и сделаться сотрудником самого популярного в стране еженедельника скорее всего не светило бы никогда. О бескорыстных подругах кинематографической внешности не стоит и упоминать, чтобы лишний раз не расстраиваться.

Кое-какие манящие перспективы, открывшиеся простым людям в последние годы, вполне, если можно так сказать, компенсируются закрытием более привычных перспектив.

В советские годы опытные идеологи, полемизируя с зарубежными партнерами, вынуждены были, понизив голос, признавать, что западная демократия подразумевает и многопартийную систему, и свободу печати, и возможность шататься по улицам под любыми лозунгами. Зато у нас, тут голос идеологов крепнул и наполнялся державной медью, собственная гордость, обеспеченная правом на труд, образование, бесплатное медицинское обслуживание и жилье.

Откровенно говоря, советские люди, в особенности из числа более или менее образованных, ехидно посмеивались над этими аргументами, трансформировали в анекдоты, считая настырной, малоталантливой пропагандой. Недоступные свободы виделись высшим благом, свои же домашние возможности представлялись чем-то заурядным, будничным и малосущественным. Тем более что для полной их реализации требовалось порой немало труда.

Постыдное человеческое свойство: о ценности многих явлений и законов мы догадываемся лишь в тот момент, когда их утрачиваем. Так было и в 20-е годы, когда многие стихийные бунтари начали потихоньку вздыхать о нравах и обычаях \"мирного времени\", так и теперь, когда былые кухонные диссиденты, слушатели \"вражьих голосов\" и обличители советского агитпропа вдруг с неожиданной для себя теплотой, а то и с удивлением припоминают некоторые реалии минувшего бытия. И собственного, и общественного.

Сам я, признаюсь, стараюсь не поддаваться этой невольной ностальгии, купирую ее приступы яркими воспоминаниями об окаменелых очередях, характеристиках за подписью пресловутого \"треугольника\" и о \"вечнозеленых\" помидорах. И тем не менее безотчетные глуповатые вздохи о минувшей молодости мало-помалу оформляются в род вполне трезвых суждений и понятий.

Становится, например, понятно, что советская пропаганда не так уж кривила душой, когда заявляла о существовании определенных социальных гарантий, вполне достойных благородного определения демократии. Эти два вида прав и свобод - политических и, так сказать, житейских - не следует противопоставлять, но я все больше прихожу к выводу, что эта будничная, \"бытовая\" демократия на каждый день не менее священных свобод необходима обыкновенному гражданину. Особенно тому, для которого она была пусть не богатым, но естественным способом существования. Тем более для того, кто привык полагать, что его нужды и обиды касаются не только его одного, что они достойны общественного внимания, обсуждения, солидарности, а то и гнева.

Повторяю, никаких политических аллюзий и тем более призывов мои сумбурные суждения не содержат. Я просто стараюсь понять, когда учителя в моей незабвенной 170-й не делали ни малейшей разницы в отношениях ко мне и к моему товарищу, сыну министра, была ли это демократия или просто добрые интеллигентские нравы?

И не являют ли собой такие нравы органическое свойство демократичности? Во всяком случае, на фоне некоторых современных школ, окруженных джипами и охранниками с характерной проволочкой в ухе.

Лет двадцать назад, проходя по тогдашней улице Горького, я безотчетно вспоминал, что бывал здесь почти в каждом из домов у приятелей, одноклассников, сокурсников, отпрысков советской элиты. Не подвергаясь не только \"фейс-контролю\", но и заурядным расспросам: к кому и куда. Когда отдельные старухи-лифтерши все же проявляли природную бдительность, вольнолюбивые граждане воспринимали ее чуть ли не сталинизмом и нарушением ленинских норм. Считать такие визиты в квартиры начальников и лауреатов ярким торжеством демократии мне и в голову не приходило. Тогда. Но когда теперь у себя на Юго-Западе я прохожу мимо бастионов окруженного блокпостами и кордегардиями элитного жилья, порог которого мне не переступить ни при какой погоде, былая доступность начальственных домов кажется расцветом гражданских свобод.

Чтобы не впадать в запоздалый идеализм, я без труда вызываю в памяти приснопамятную эпоху \"дефицита\", особую цивилизацию закрытых распределителей и \"валютных\" магазинов. На мой взгляд, большого урона идее социализма не наносили все подлинные и мнимые происки империалистов. Вот что, однако, характерно: такая номенклатурная буржуазность партийной верхушки вызывала не только зависть широкой публики, но и презрение думающей ее части. \"У них своя компания, у нас - своя\", - очень точно сформулировал мой друг драматург Виктор Славкин. И нельзя не признать: настоящие интеллигенты в ту избранную компанию в массе своей не стремились, предпочитали в упор не видеть, ради чего иной раз уходили даже в кочегары и дворники, придерживаясь в андеграунде собственной табели о рангах, своих представлений о наградах и достижениях.

И опять в растерянности чешешь затылок: разве такое великолепное пренебрежение карьерой и материальными благами, такую независимость от официальной идеологии, такую иерархию талантов и способностей нельзя назвать проявлением демократии? Пусть стихийной, близкой вечному российскому странничеству и ни на что не претендующей, но ведь очевидной. Официальной идеологии нет, но почти нет и граждан, чье мнение полностью не зависело бы от вкусов масс-медиа, чья пропагандистская машина без всяких резолюций и постановлений заменила нам сусловский агитпроп. И за короткий срок приучила еще недавно независимых граждан к льстивому искательству перед богатством и успехом, перед каждым отдельно взятым счастливчиком, который, в массовом сознании, их олицетворяет.

Смешно отрицать, советская власть на каждом шагу требовала от граждан подтверждения лояльности, и бывалые граждане смирялись с этим, как с принятым в старой России обыкновением креститься в знак правдивости своих слов. Мало того, любое по сути противоначальственное, противовластное дело они начинали с молитвенного восславления принципов советского гуманизма. И не напрасно, в рамках подразумеваемой верноподданности можно было весьма бескомпромиссно и отважно защищать права тех же самых простых граждан. Чем, кстати, очень даже умело занимались в те годы крупнейшие газеты, получавшие со всех концов страны сотни тысяч писем, рассылавшие по городам и весям своих спецкоров, среди которых нередко встречались истинные рыцари правды, чести и демократии (если вспомнить, что демократия - это не только власть простого человека, это внимание к его потребностям и запросам, естественная, не декларативная готовность разделить его судьбу).

Подозреваю, что как раз по этой органичной, нормальной, чуть не сказал домашней демократичности советского бытия и тоскуют, стесняясь собственных чувств, многие люди. В особенности когда ощущают, что пожаловаться им на обиду и оскорбление совершенно некому. Если вы не олигарх, ваша конкретная печаль демократическую прессу не волнует.

Причуда русской истории, отмеченная еще Блоком: конституционная свобода никак не совпадает у нас с личной. Большевики, взявшие власть именем трудового народа, немедленно надругались над политическими правами. Демократы, победившие ради торжества политических прав, сыто пренебрегли нуждами трудового народа.

Вот так и приходит на память один и тот же мучительно повторяющийся сон.