Дмитрий Дибров: Быть завидным женихом – очень одиноко

На модерации Отложенный В последнее время создатель суперпопулярных в конце 90-х годов программ «О, счастливчик!» и «Антропология» от телевидения практически отошел. Более того, Дмитрий ДИБРОВ считает, что современное телевидение таит немало опасностей для общественного сознания. Единственное, что можно противопоставить эстетике потребления, по его мнению, – возможность пообщаться с небожителями. Так ведь этим он и занимался в «Антропологии».

– Дмитрий, что вас подвигло все-таки выйти из телеэкрана?

– В годы перестройки телевизор был главным символом нон-конформизма: «Как так, ты последнюю программу «Взгляд» не смотрел?». А сегодня интеллигентный человек может вообще не смотреть телевизор. И таких людей множество. Почему так произошло? Да потому, что есть Интернет. Мы живем в «обществе денег», которое Шпенглер называл «цивилизацией цифр» в отличие от «цивилизации силы», в которой общение важнее, чем квалификация, деньги менее важны, чем слава. Сегодня, наоборот, все, что вы получаете по дружбе, оказывается дороже и худшего качества. Зачем тебе знакомство, когда ты можешь все купить и при этом никому не будешь обязан? У нас в совокупности гораздо больше денег, чем у всех олигархов. Поэтому те, кто нуждается в нас, за нами так и ухаживают с помощью своего телевидения. Фирма «Жиллетт», прекрасно зная, что ее деньги в щетине у тех, кто бреется по утрам, не жалеет денег на телерекламу. Получается, мы с вами не осознаем своей силы. Все решают наши с вами голоса, но мы разобщены. А как мы сегодня можем собраться? Только через Интернет! Раньше была большевистская газета «Искра». Вокруг нее сплачивались рабочие. Сегодня Интернет – единственное место, где могут сплотиться интеллектуалы.

– В России слово «интеллектуал» не так широко употребимо, как на Западе. У нас говорят «интеллигенты». Кто же такой, по-вашему, современный российский интеллектуал?

– Это человек, способный к моментальному размышлению. Причем не обязательно в лаборатории или во время лекции студентам. Он может работать и на заводе. Я таких видел. Вы послушайте, что говорят работяги в курилках. Их размышления иногда не в бровь, а в глаз. А что такое идеальная среда обитания для российского интеллектуала? Это когда есть возможность поговорить с «богами» – с теми, над кем не властвует сила земного притяжения. С теми, кто работает не во славу бухгалтерии, а имеет хоть какой-нибудь прицел над горизонтом. Вообще, кто такой бог? Этот тот, до кого ничего не было, а после него вдруг все стало!
Многие сегодня работают и не видят смысла в своей работе. Вот, например, токарь. Он много лет точит одну и ту же однотипную деталь и достиг в этом определенного успеха. Но никто никогда не расскажет ему, для чего предназначена эта деталь, которую он с такой ловкостью научился точить. Надо полагать, что только интеллигенция видит общий замысел жизни. И раз так, то ее миссия, грубо говоря, рассказать токарю, для чего предназначена эта самая деталь.
Роль интеллигенции в России на телевидении прекрасно понимал Владимир Яковлевич Ворошилов. Я помню, как на летучке в молодежной редакции представители ЦК ВЛКСМ клеймили его, бедного, за то, что он в передаче «Что, где, когда?» заменил книги, которые ранее посылались зрителям за выигранный вопрос, на деньги. Комсомольцы говорили: «Что такое интеллигент? Прежде всего – это книга!». Ворошилов же, который и был представителем той самой интеллигенции, видел, что больше нет молоденьких физиков, которые, принося миллиарды самой большой империи, были бессребрениками. В конце 80-х нищенство перестало быть доблестью. Вопрос того времени: «Если ты умный, почему ты такой бедный?». Ворошилов понял, что ум должен приносить деньги.

– Вас в разные годы называли журналистом, телеведущим, философом, музыкантом. Теперь называют интернет-продюсером. Кто же вы на самом деле?

– Я казачий полковник. Я делаю все, чтобы хоть какую-то дань Дону отдать. Я считаю, что родина моя вправе ожидать от России, если не извинений, то хотя бы исправления исторической несправедливости. Казачество страшно пострадало от революции. Надо помочь ему возродиться.
А еще я один из самых завидных женихов России, о чем узнал две недели назад от одной молодой коллеги, которая, как вы, пришла брать у меня интервью.

– И как это – быть завидным женихом?

– Это очень одиноко.

– Вернемся к интеллектуальным проблемам. Кто ваш любимый писатель?

– Их много. В шестнадцать лет любимым был Ремарк. В семнадцать – Курт Воннегут. В девятнадцать – Габриэль Гарсиа Маркес. Сейчас мне нравится Виктор Ерофеев, его славянский и одновременно планетарный почерк. Я с удовольствием цитирую его с такой же частотой, с которой цитирую вторую главу «Евгения Онегина». Делаю это во время свиданий при свечах и шампанском.

– Значит, вы соблазняете девушек Ерофеевым?

– Мне кажется, что я соблазняю их старым казачьим способом. Просто желание соблазнить их возникает после того, как я вижу их реакцию на тексты Ерофеева. Ежели она совпадает с моей, тогда можно пустить в ход старый добрый казачий арсенал... А самые любимые-прелюбимые писатели – это Михаил Салтыков- Щедрин, Николай Гоголь и Оноре де Бальзак.

– Вы были одним из первых на телевидении, кто стал выходить в прямом эфире. Как это случилось?

– Когда Егор Яковлев возглавил «Останкино», он поручил «Авторскому телевидению» поднять четвертый канал. Время было романтическое, и меня назначили главным режиссером. Я придумал «прямой телефон». До этого никогда еще телевизор не говорил с человеком его собственным голосом. В Советском Союзе такое было невозможно. Прямой эфир существовал лишь в программе «Взгляд», которая передавалась на Владивосток. Оставалось найти ведущих. Я предполагал, что кто-то садится в два часа дня и выходит из эфира в два часа ночи. И первый, кому я предложил сесть в кадр, был Булат Шалвович Окуджава. Мой папа с детства вдул в меня, как воздух, любовь к Окуджаве. Я и по сей день полагаю, что его стихи – это наивысшее проявление поэзии в 60-е –70-е годы. Окуджава отказался, объяснив, что у него совсем другая ментальность. Он сказал, что догадывается, что я его люблю, но эфир вести не будет. И мне пришлось взять это дело на себя.

– Сегодня вы устали быть ведущим?

– Это зависит не только от меня. Дело в том, что если раньше, в ельцинские годы, можно было прийти на телевидение с улицы, и тебе дадут придумать что-то и сделать, то сейчас это невозможно. Тогда было такое ощущение, что, как у Андерсена, буря перевесила вывески, и детский сад стал называться парламентом. Теперь запустить на телевидении какой-то проект можно, только пройдя невероятный путь в дюнах. Остается уповать на то, чтобы великий и всемогущий телевизионный эгрегор, то есть душа этого самого телевидения, однажды, когда шестерни внутри него перевернутся, и на каком-нибудь канале начальство скажет: «Давайте пригласим Диброва», меня вновь призовут. Но только сам Дибров при этом не должен зря терять время.

– А вам нужно телевидение?

– Если призовут на служение – нужно, конечно. Я ведь просто строевой казак. Мне главное, чтобы меня заставляли служить осознанной идее. А именно: установлению свободы и радости на этой Земле. Мне бы не хотелось делать что-то только в свое удовольствие. Например, меня пригласили вести игру: люди накидывают в тележки различные покупки в универсаме. А другие участники программы пытаются на глазок определить, сколько это все могло бы стоить. Не сомневаюсь, может получиться очень популярная игра. Но я отказался. Слава имеет различную природу. Есть слава, как известность, и слава, как признание. Есть такой человек, как Пушкин и как Высоцкий. И есть очень знаменитый человек Герострат. Это разные формы славы. Известность на авторемонте срабатывает. Но ради того, чтобы тебя узнавали автослесари, не стоит биться на машине. Деньги – тоже вещь хорошая, но важно, чтобы они тебе служили, а не ты им. Иначе они потребуют тебя всего, и потом ты мало что сможешь сделать. А потом деньги от тебя убегут с такой же брезгливой миной, с которой они тебе внушали, что тебя любят.
Гораздо важнее служить человеку. Если ты изменяешь тому, кому служишь, то оказываешься ни с чем, и вся твоя слава превращается в черепки. Ты должен понимать, что не ты такой хороший, а дело, которому ты служишь. Кто этого не понимает, превращается в крошку Цахеса.