Как живется преступникам, избежавшим смертной казни

На модерации Отложенный В Госдуме лежит законопроект о полной отмене смертной казни. Но принимать его не торопятся — к неудовольствию “бессрочников”. Так называют тех, кто чудом избежал высшей меры.

Пять специализированных колоний ныне наполнены под завязку. Серийные убийцы, душегубы и маньяки, избежав “расстрельного” приговора, вполне обжились на “пожизненной” зоне.

Принято считать, что пожизненное заключение — кара более суровая, чем смертная казнь. Но так ли это на самом деле?

…Они женятся, сколачивают ансамбли, учатся в университетах, сочиняют пьесы, режут по дереву. Радость общения им заменяют телевизор, DVD и игровые приставки. “Бессрочники” умудряются накопить на лицевом счету приличные суммы.

В марте 1994 года на Огненный, где располагалась колония особого режима, прибыл первый этап “смертников”, для кого “вышку” заменили пожизненным заключением. Ныне здесь 178 заключенных, на чьем счету 480 загубленных душ. И все они, хотя и молят Всевышнего о смерти, до последнего цепляются за жизнь. 

Молитва вечного островитянина

Остров Сладкий. От Вологды по ухабам — 260 километров. Кругом непроходимые леса и болота. Закружит метель, до ближайшего городка только на санях и доберешься.

Почерневшие дома-бараки, занесенные по самые окна снегом. Слепые сарайчики у самого озера. Тропки, проложенные строго по мосткам, оступишься — провалишься по пояс в снег. Место работы у всех местных одно — остров Огненный.

Тюремный комплекс, возвышающийся посреди Новозера, в снежной буре кажется полузатонувшим кораблем. В XVI веке монахи, решившие отойти от мирской жизни, на насыпном острове построили Новозерский монастырь, который в 1930-х годах превратился в острог.

Со Сладкого на Огненный переброшен шаткий 400-метровый мост. По настилу шел в свое время герой шукшинской “Калины красной”, освободившийся зэк Егор Прокудин. По этому же мосту машина везла из тюрьмы Немого, героя Александра Абдулова из фильма “Шизофрения”.

К массивным воротам нас провожает такса Джим.

Монастырские стены окутаны колючей проволокой. В лед озера вмерзли шесты с табличками “Внимание! Впереди режимная зона, проход запрещен!”.

Первые островитяне появились на Огненном 14 лет назад. Вели себя по-разному.

— Один из осужденных, как вошел в камеру, сразу рухнул на колени, стал истово креститься. Только оказавшись на острове, он окончательно поверил, что его не расстреляют, — вспоминает начальник отдела безопасности Василий Смирнов.

Другие новоселы Огненного никак не могли смириться, что на острове они навсегда. Зэк Иванов, что убил жену и двухмесячную дочку, тут же начал строчить письма с предложением отдать свои органы нуждающимся больным. Равиль Дашкин, задушивший с целью наживы четверых мужчин, просил отправить его в штрафбат в Чечню.

Идем по внутреннему дворику, который выскоблен до асфальта. По команде вся хозобслуга, в которую попали “вставшие на путь исправления” осужденные с общей зоны, поворачивается к нам черными спинами и замирает по стойке “смирно” — таковы здешние правила.

Проходим один тамбур, другой… Теряем счет, сколько перед нами открылось и закрылось решеток и дверей. Поднырнув под низкие монастырские своды, оказываемся в “жилой” зоне.

— Вот она, “галерея”, — показывает на прикрепленные у входа в каждую камеру специальные карточки начальник колонии Мирослав Макух. На каждой из табличек фотография и краткое досье на ее обладателя. Читаю: “…убил жену и дочь”, “…задушил и закопал пять водителей такси”.

Каждый пятый на Огненном отбывает наказание за насильственные действия против несовершеннолетних, есть и те, на чьем счету 11 человеческих жизней. Самые “безобидные” из всего контингента — “бытовики”, которые по пьяному делу укокошили двоих, троих, пятерых собутыльников.

— Когда читал их личные дела, кулаки чесались, — делится с нами начальник отдела безопасности Смирнов. — Говорите, нелюди? А нам в каждом из них разглядеть человека надо, найти подход, чтобы не допустить конфликтов.

Глазки на массивных дверях завешены кусками черной резины, “стекло” — из толстого слоя прозрачной пластмассы.

Поворот ключа. За решеткой две черные фигуры молниеносно встают “в стойку”: лицом к стене, руки вверх, ноги на ширине плеч. После солнечного света камера нам кажется подвалом. Прямой дневной свет сюда не попадает. На окнах — двойные решетки плюс металлические “реснички” типа жалюзи. Что за окнами — увидеть невозможно. Круглые сутки в камере горит тусклый свет.

Комната-келья выкрашена в ядовито-синий цвет. К полу прикручены две узкие кровати-шконки, на крошечном столе — Библия и телевизор. Из бытовых приборов электробритва, кипятильник, кружка, деревянная ложка. 

“Безопасное место”

Знакомимся с одним из сидельцев. Вячеслав Шараевский. На Огненном — 12 лет. 25 мая на зоне он справит 50-летний юбилей.

— Я взывал к Господу от всего сердца. И он услышал! Теперь живу с миром в душе. Иисус — любящий Отец, Он утешитель, — говорит нараспев заключенный.

Слушая исповедь Шараевского, мы не можем оторвать взгляд от его жилистых рук, стянутых наручниками. Будучи прокурором Глинкинского района Смоленской области, с целью наживы он оглушил ломом бухгалтера и кассира. Когда понял, что женщины подают признаки жизни, схватил топор и изрубил каждую на куски.

Теперь Шараевский рисует карикатуры и беседует с богом.

Сидят “бессрочники”, как мы выяснили, по двое, иногда — по трое. Выходят на прогулку и в баню тоже “покамерно”. При столь тесном общении конфликты вспыхивают на пустом месте.

— Один хочет смотреть по телевизору синхронное плавание, а другому сериал подавай, — объясняет подполковник Макух. — Один пьет чай с конфетами, другой — с баранками.

Как правило, уже через полгода соседи по камере надоедают друг другу хуже горькой редьки. Жалуются: “Сосед не так положил мыло, не моет на ночь ноги, храпит... Переведите меня в другую камеру”. Многие постояльцы без конфликтов уже жить не могут.

Психологическая служба тестирует подопечных. Исходя из результатов, подбирает соседей по камере. Особое внимание уделяет новичкам (таковых по паре в год). “Если один из осужденных раньше неоднократно сидел, а другой нет, им просто не о чем будет говорить, — делится с нами начальник колонии. — Потом, у “справившего новоселье” все разговоры — о свободе, а другой этой свободы уже и не помнит...”

Есть на Огненном и свой “профилакторий”. Устанет зэк от сокамерника — может попроситься на 90 суток в “безопасное место” — в одну из специальных камер-одиночек. 

“Волочи день до вечера, а ночь наша”

На дверях камер фотографии преступников, а под осыпавшейся штукатуркой — древние фрески с ликами святых. Сюрреалистический мир…

И вдруг тишину взрывает вопль.

— Смакотин вещает о нападении инопланетян, — докладывает дежурный майору Смирнову.

На Огненном знают: на седьмом-восьмом году заключения у “пожизненных” наступает кризис — “едет крыша”.

— У нас 80% постояльцев с психическими отклонениями, — подтверждает подполковник Макух. — Недавно больного Спешилова отправили в закрытую психиатрическую клинику, его подлечили и вернули обратно.

В дальнем крыле из рабочих камер слышится стрекот швейных машин.

Зэки шьют рукавицы и наматрасники. Кроить детали доверяют самым благонадежным. У всех портновских ножниц отпилены концы.

Жить в каменном мешке. Гулять — в клетке: пять шагов вперед, пять — назад. Стоит ли так жить?

— Мы давно не верим, когда осужденные кричат: “Лучше расстреляйте!” Все они хотят жить, — говорит майор Смирнов. — За все время у нас была только одна попытка и один случай самоубийства. Подонок, сидевший за изнасилования несовершеннолетних, распустил в изоляторе шерстяной носок и повесился. Второй — разорвал половую тряпку, скрутил удавку, но его вытащили из петли.

— Были ли случаи побега?

Лишь однажды с острова сбежал зэк, молодой парень из хозобслуги. Помня героев фильма “Джентльмены удачи”, он залез в бак с пищевыми отходами. По дороге вылез, сиганул в лес. Неделю без еды, среди комаров и мошки, он плутал по болотам. Когда мы его нашли, он заплакал от радости. 

“Марш освобождаемых”

Из широкого коридора мы попадаем в другой — темный и узкий. Просим показать нам самых молодых заключенных острова — 26-летних Обваленичева и Пасечника. При разбойном нападении они убили 4 мужчин.

Нам открывают камеру. На зарешеченном окне — дремлющие кошки. Нам объясняют: “Усатых разрешаем держать в корпусах, чтобы не было крыс”.

Подельники-новоселы говорить с нами отказываются. Инициативу проявляет сторожил острова Валерий Балин. Каждое лицо “с воли” для него — событие.

В 14 лет он угнал мотоцикл и попал за “колючку”. Потом три ходки и “вышка”. О “специальности” говорит деликатно: “Работал консультантом по урегулированию конфликтов”. В Тюмени при разборке положил двух “быков”. Тут же оправдывается: “Любого можно заставить убить”.

На свидания к нему приезжают брат и сестра. Валерий постоянно “ходит” в библиотеку. Нет, “Записки из мертвого дома” Достоевского Балин не читал, штурмует детективы и приключенческую литературу. “Ностальгии по воле у меня нет, — откровенничает Валерий. — Перегорело. И в тюремном житье-бытье можно найти что-то хорошее”.

И находят! Из колонии во все уголки мира летят письма: “Дорогие братья и сестры! Мы в заточении! Господь взывал: “Неужели откажешься от обреченных на убиение?” Просим оказать посильную помощь…”

В ответ сидельцев заваливают религиозной литературой — от баптистов из Орегоны до секты великого корейца Муна. Для поддержки плоти в конверты вкладывают доллары.

— Мы обязаны при осужденных вскрывать послания, — говорит бухгалтер Ксения Маркова. — Христианские и тюремные братства присылают заключенным и по 10, и по 100 долларов. Нередко купюры бывают очень ветхими, ни один банк их не хочет менять на рубли. Пытаюсь объяснить это постояльцам, они кричат, строчат жалобы. Все полученные деньги мы зачисляем на личные счета осужденных. За полгода набегают приличные суммы. И тогда зэки просят приобрести для них новейшей марки телевизоры, музыкальные центры, DVD и игровые приставки.

— Больше всего писем получают новообращенные кришнаиты и евангелисты, — говорит майор Смирнов. — В новогодние праздники мы из пришедших им посланий изъяли две тысячи долларов.

— Лучшие “плакальщики” у нас Иоффе и Стаховцев, они и являются рекордсменами по сбору пожертвований, — подводит итог бухгалтер Маркова, зарплата которой составляет 6 тысяч рублей.

Скрашивают свое существование “пожизненные” еще тем, что изучают иностранные и старославянские языки, а также философию. Например, Равиль, совершивший серию преступлений на дорогах, окончил недавно университет. Теперь подумывает о втором высшем. Осужденный Алексей выучил наизусть “Фауста” Гете. Петербуржец Владимир рисует вологодские пейзажи, режет по дереву. Токаря, убившего “по пьяной лавочке” собутыльников и сожительницу, в колонии называют “наш Пикассо”.

А еще на “пятаке” есть свой вокально-инструментальный ансамбль “Остров”. Вокалист, бас-гитарист, барабанщик, аранжировщик — всего 6 человек: все как один садисты и убийцы.

— Огненная земля — пристань без корабля, жизнь не начать с нуля, — напевает нам руководитель ВИА Станислав Мельников.

Музыканту 43 года. В 92-м он “положил” наркокурьера и женщину — свидетельницу убийства. 4 года отсидел в камере смертников. После объявления приговора месяц лежал на кровати пластом. Когда в 4 утра принесли постановление Верховного суда о помиловании, едва не лишился чувств. “Все эти годы я умирал, — говорит зэк. — А потом пришлось учиться жить...”

Попав на остров Огненный, Мельников крестился. Жизнь в монастырских стенах его окрылила, он стал сочинять музыку и писать стихи. “Место-то намоленное”, — объясняет он.

В репертуаре ансамбля такие песни, как “Марш освобождаемых”, “Весна пришла не только на свободе”. Музыканты ждут не дождутся, когда им братья-христиане купят саксофон и они запишут альбом песен для малолетних преступников. 

“Два полюса, одна судьба”

В офицерской столовой — наваристая уха, пироги с налимом. Рыба около Огненного непуганая. Рыбалка для своих, “чужие” здесь не ходят.

Подполковник Макух, майор Смирнов, как и многие их сослуживцы, четырнадцатый год на “пожизненной” зоне.
Зарплата инспектора вместе с пайковыми — 8 тысяч. Время для сотрудников на Огненном идет быстрее — год за два. Поссорятся заключенные, их могут поднять по тревоге и в 2 ночи, и в 4 утра. До колонии рукой подать — только мост перейти.

...Серая кляча тянет с Огненного сани по обледенелому мосту. Тащась за повозкой, мы думаем, что пока только двум сидельцам удалось покинуть “пожизненную” зону живыми.

Сашу Бирюкова после 8 лет заключения помиловал президент. Два года солдат-срочник подвергался сексуальным домогательствам командира. Перед увольнением из армии Саша застрелил офицера. Военный трибунал приговорил его к “вышке”. Верховный суд изменил ему меру наказания на 15 лет тюрьмы. Еще один счастливчик — безногий дед из Архангельска. Когда показали решение суда, он расплакался: “Счастье выпало — умереть на воле”.

Есть шанс выйти на свободу сейчас и у каждого из 178 сидельцев. Первые десять лет из 25 положенных “пожизненники” отбывают в строгих условиях содержания, вторую “десятилетку” — в обычных условиях, а там не за горами и свобода.

Жители Сладкого приговорены жить на острове вечно. Они обитают автономно, как на подлодке. Пекут хлеб в крошечной пекарне. Распахивают огороды. Ходят по воду к колодцу, грибы собирают в лубяные плетеные короба.

Здесь не запирают на замок дверей. “Собака залает, знаем: или косуля, или кабан пожаловали”, — рассказывает местный егерь Валерий Торонов. И дед, и отец его охраняли арестантов. После 9-го класса и он пошел подрабатывать на зону пожарным. Потом работал механиком в швейном цехе.

Деревенька издавна прирастала за счет тех, кто освобождался с зоны. Бывшие зэки женились, оседали на острове.

И ныне Сладкий — сплошная зона. Его обитатели по 3—4 года не выбираются с острова. Автобус до райцентра ходит раз в неделю. Если сердце прихватит, на “скорую” с Большой земли не надеются, бегут за доктором в колонию.

Дни напролет проводят с убийцами на зоне, и после смерти их могилы оказываются рядом.