Что ждет Россию после 2 марта 2008 года: клановая междоусобица или опасность двоевластия?

То, что новый президент может стать непопулярным, — это еще не вся беда. А вдруг государство не сможет ответить по тем социальным обязательствам, которые на себя взяло? Не возникнет ли у кого-то желания снова перераспределять собственность и активы? Не оживет ли вновь региональный сепаратизм? Не захотят ли регионы-доноры пересмотреть механизмы перераспределения бюджета? Не обидятся ли бездомные военные? Не потекут ли вон из страны забытые и никому не нужные мозги? Не перестанут ли женщины опять рожать?

Один из парадоксов власти состоит в том, что она умудряется делать одновременно две противоположные вещи. С одной стороны, она всегда настаивает на том, что должно быть единство страны или народа. С другой — утверждает и утрирует различия между управляемым большинством и правящим меньшинством.

Правители успешно эксплуатируют этот парадокс только тогда, когда их право на своеволие или лидерство признано. Мы признали, например, право уходящего, очень успешного и популярного президента предложить своего преемника в лице Дмитрия Медведева. Большинство из нас исходило из того, что президент Путин свой контракт «наемного менеджера» выполнил и что в настоящий момент у нас нет оснований не доверять его выбору. В каком-то смысле нам было проще признать за ним право решающего голоса.

Химизм, в котором вырабатывается право на власть, легитимность правителей, много сложней, чем процедуры электоральной демократии. Например, британцы до сих пор подкрепляют авторитет парламентаризма монархическим скипетром и короной. В Иране электоральные процедуры поддерживаются исламской традицией. В Венесуэле — харизмой волевого и яркого президента Уго Чавеса. Европейским бюрократам пока удается строить современное сверхгосударство только потому, что они с успехом эксплуатируют объединительный европейский проект, мечту о всеобщем мире и благосостоянии.

В разных странах вопрос о признании авторитета власти решается по-своему. Особенно остро он встает именно в те моменты, когда наступает время передачи власти из одних рук в другие. Меньше всего проблем возникает там и тогда, где и когда одновременно сосуществуют несколько источников легитимности. Стабильная власть бывает оправдана как будущим («мы что-то строим» — коммунизм, Евросоюз, самое свободное общество), так и прошлым, традицией («мы наследуем» — первому императору, британской монархии, тысячелетнему царству). А в современном мире — еще и общенародными выборами. В теории все просто. Но в жизни, особенно в нашей, российской, оказывается довольно мудрено.

Нельзя сказать, чтобы наши элиты и народ сильно доверяли избирательным процедурам. Иначе вертикаль власти не была бы отстроена так быстро. Могут ли наши лидеры черпать свой авторитет в истории и традиции? Довольно сложно делать это в стране, пережившей за одно столетие два революционных перелома — октябрьский и перестроечный. Столь же трудно ответить на вопрос, какое именно будущее мы предлагаем себе и миру.
Владимир Путин был признан как президент прежде всего потому, что предотвратил развал страны и создал условия для устойчивого экономического роста.

Но восстановительная задача в основном уже решена, а рост, как нам хорошо известно, явление циклическое. И как только появляется мысль о том, что некий цикл завершится, возникают навязчивые вопросы.

То, что новый президент может стать непопулярным, — это еще не вся беда. А вдруг государство не сможет ответить по тем социальным обязательствам, которые на себя взяло? Не возникнет ли у кого-то желания снова перераспределять собственность и активы? Не оживет ли вновь региональный сепаратизм? Не захотят ли регионы-доноры пересмотреть механизмы перераспределения бюджета? Не обидятся ли бездомные военные? Не потекут ли вон из страны забытые и никому не нужные мозги? Не перестанут ли женщины опять рожать?

Вопросы эти нужно ставить вовсе не для того, чтобы понять, насколько эфемерны наша стабильность и потребительское счастье. Просто обществу нужны гарантии того, что в случае изменения цикла у власти по-прежнему останутся источники легитимности и авторитета. Мы хотим, чтобы никакой кризис не лишил власть права настаивать на политическом единстве нации. Нам нужна власть, которая при всех обстоятельствах чувствует, что она вправе властвовать.

КАПИТАЛ ПРЕЗИДЕНТА

Никто не сомневается в том, что президентом России по итогам голосования 2 марта станет Дмитрий Медведев. Интересно другое: как будут развиваться события после выборов. Владимир Путин уже пообещал возглавить правительство в том случае, если народ проголосует за Медведева. То есть нынешний президент так или иначе останется у власти, его курс будет продолжен, а стабильности ничего не угрожает. Это позволило пройти через выборный период максимально спокойно. Но эта же ситуация уже вызывает растерянность в среде чиновничества и конфликты внутри правящей команды. Либо Дмитрий Медведев сможет в течение ближайших нескольких месяцев стать настоящим лидером и административной системы, и страны, то есть добиться ясности и порядка, либо стабильность государства окажется под угрозой.

Я лично не могу сказать, что я все понимаю, как это будет функционировать», — именно так выразил свою озадаченность по поводу будущей конструкции самой верхней части пирамиды власти (Медведев-президент + Путин-премьер) Александр Волошин 18 февраля на лекции во Французском институте международных отношений. Необычная формула перераспределения лидерства чревата, как он выразился, «своими внутренними бюрократическими конфликтами». К словам Волошина стоит отнестись всерьез: он как-никак служил руководителем администрации президента и при Ельцине, и при Путине, и — самое интересное — в момент прошлой передачи власти в 1999–2000 годах.

Такого Россия еще не знала. Человек, обладающий самым мощным политическим капиталом в стране, меняет высший пост в государстве на должность второстепенную. Далеко не все, конечно, поверили в искренность Путина, добровольно согласившегося играть вторую роль в верховном тандеме. Чиновники на всех уровнях властной вертикали, мягко говоря, дезориентированы, не вполне понимая, кто же из двух лидеров — Путин или Медведев — будет олицетворять для системы политический центр.

В явном замешательстве пока пребывают и остальные россияне. По заказу редакции нашего журнала исследовательский центр портала Superjob.ru опросил 21 февраля 3 тыс. респондентов, представляющих все регионы страны, попросив их ответить: «Кто будет главным в России после президентских выборов?» Верховное первенство Дмитрию Медведеву отдали только 22% опрошенных. Владимиру Путину — 37%, а с формулой двоевластия смирились 18%. Таким образом, интуитивно более трети из нас допускают, что глава правительства может стать выше, чем президент.

Народ перестает понимать, где у властной пирамиды верхушка, которая обычно отождествляется с конкретными личностями. Столь же проблемной будущая конфигурация власти выглядит для политиков и политических аналитиков. Естественно, это уже спровоцировало массу спекуляций о фундаментальных различиях между Владимиром Путиным и Дмитрием Медведевым. «Мы прекрасно понимаем с Дмитрием Анатольевичем, что линии атаки будут и в межличностном плане, и в политическом, и в экономическом. Все время будут попытки найти какие-то различия в наших подходах», — отреагировал на них президент во время своей большой ежегодной пресс-конференции 14 февраля.

Выборы 2 марта решают проблему стабильной передачи власти, но в то же время ставят вопрос о прочности самого института президентства. А Россия, как большая, национально пестрая и сложная страна, не может позволить себе риска ослабления верховной власти.

Сохранить президента

Кто несет самую большую ответственность за будущность столь принципиального для нашей страны института президентства? После выборов она главным образом ложится на Дмитрия Медведева. Он просто не может позволить себе быть слабым лидером: слишком велик риск деградации президентской власти, а значит, и государства в целом.
Другой инстанцией, ответственной за институт президентства в России, является сам Путин. Если он, будучи премьером, попытается сохранить в своих руках все теневые рычаги политического руководства, он не только ослабит позиции своего преемника, но и поставит под удар президентскую власть как таковую.

Наконец, эта ответственность распространяется и на теневые политические «партии» — «юристов-экономистов» и «силовиков» разного толка, о жестокой конкуренции которых общественность догадывается по спорадическим скандалам, время от времени выплескивающимся в сферу публичной политики.

«Кланы — так называемые силовики и либералы — сохранят свои позиции и продолжат незримую для публики междоусобную войну», — убежден депутат Госдумы бывший полковник ФСБ Геннадий Гудков. Точка зрения, согласно которой Медведев, как и Путин, будет вынужден балансировать между двумя кремлевскими кланами, широко распространена и очень живуча. Она опирается на успешный опыт Владимира Путина, который укреп¬лял авторитет президентской власти, не ослабляя накал внутрикремлевской борьбы и не позволяя какой-то одной группировке одержать решающую победу.

Еще будучи премьером, Путин заявил о себе, начав вторую войну против чеченских сепаратистов. Этот решительный шаг позволил ему сразу и очень сильно укрепить свои позиции в стане «силовиков». Тем не менее в первые годы своего президентства он продолжил ельцинский прозападный внешнеполитический курс.

Вспомним: он был первым главой государства, выразившим соболезнования американскому президенту после супертеракта 11 сентября 2001 года. Это был шаг, противоречивший ожиданиям державников и националистов, у которых атака террористов на Нью-Йорк вызывала лишь приступ злорадства. Правда, арест Ходорковского, разгром ЮКОСа, увольнение с должности главы администрации президента Александра Волошина и смещение премьера Касьянова, казалось, принесли решительную победу группировке, отражающей интересы силовых структур во власти. Однако новым главой своей администрации президент назначил все же не Игоря Сечина, их неформального лидера, а человека с репутацией либерала — Дмитрия Медведева.
Многие детали этого сложного баланса сил внутри власти все 8 лет президентства Путина оставались за пределами публичной политики, ведь парламентские партии никогда его не отражали.

«Будет ли Медведев активно бороться с “силовиками”, когда станет президентом, — это отдельный вопрос, — убеждал нас Кодзи Хитати, японский политолог и профессор Университета Ниигаты. — Но то, что он и силы, стоящие за ним, борются сейчас с “силовиками”, это точно. Причем так активно, что порой даже задевают престиж самого Путина». Хитати, вероятно, имел в виду критику внешней политики России, неожиданно прозвучавшую в январе из уст «либералов» Алексея Кудрина и Анатолия Чубайса. «Медведев предлагает более либеральный курс западного толка в области экономики и промышленной политики. Он представляет интересы среднего класса и бизнесменов. Это класс, не имеющий отношения к той группировке, которая сейчас забирает себе все новые ресурсы и активы и занимается переделом собственности, в том числе путем рейдерства», — считает Кодзи Хитати.

Действительно, многие сегодня преподносят выбор в преемники президента Дмитрия Медведева как победу либерального курса. Но это маловероятно. Обратим внимание, что это «кадровое решение» было принято после того, как некоторые высшие госчиновники, в том числе «силовики», получили доступ к гигантским ресурсам недавно организованных государственных корпораций. Скажем, главой крупнейшей из них — «Ростехнологий» — был назначен соратник Путина по службе в КГБ Сергей Чемезов.

«Медведев хотел бы либерализовать экономику. Он понимает, что экономике необходимо больше свобод и прав. Хотя бы для того, чтобы бизнес не отобрали. Но он этого не сделает, потому что иначе ущемит интересы тех людей, которые привыкли отбирать бизнес для себя. В этом смысле ему придется преодолевать систему. Точно так же он хотел бы улучшить отношения с международными корпорациями, но он опять же остается в рамках заданной не им стилистики конфронтации с Западом», — сомневается в политических возможностях будущего президента политолог Дмитрий Орешкин.

Решительной перемене баланса сил в пользу либералов будет препятствовать и сам Владимир Путин, считают многие аналитики.

Некоторые, как японский политолог Кодзи Хитати, считают, что оба лагеря воспринимают премьерство Путина как обоюдное желание «силовиков» и «либералов»: «силовики» хотели, чтобы он контролировал Медведева, а «либералы» — чтобы он его страховал от «силовиков».

Но у такого расклада есть очевидная опасность: два ключевых поста в государстве могут консолидировать вокруг себя конкурирующие неформальные партии.

Если этот сценарий реализуется, центральная власть будет крайне ослаблена клановой междоусобицей.

Есть три способа избежать такой драматичной дилеммы.

Первый — президент и премьер должны не «опускаться» до межпартийной борьбы и всячески избегать отождествления с определенным политическим кланом.

Второй — вопреки ожиданиям «либеральный» президент и «силовой» премьер могут как бы поменяться компетенциями: в соответствии со своими конституционными функциями, как верховный главнокомандующий Медведев становится гарантом политических возможностей представителей силовых структур, в то же время Путин как глава правительства, ответственный за экономическое развитие страны, естественным образом становится гарантом социальных и экономических реформ.

Наконец, третий вариант — предложить качественно иную политическую игру, которая расставила бы новые акценты и установила бы другой баланс сил.

Конечно, оставшийся в большой политике Владимир Путин — фактор стабилизирующий. Но тот факт, что во время его президентства борьба группировок то и дело выплескивалась наружу, говорит о том, что изобретенная им конструкция сдержек и противовесов сама по себе нестабильна и требует пересмотра. Поэтому самым хорошим сценарием был бы тот, при котором новый баланс сил устанавливался бы, как и до сих пор, из одного цент¬ра силы, а все нити управления неизбежными конфликтами постепенно передавались бы в руки нового президента. В любом случае слабое первое лицо или двоевластие для России равносильно катастрофе. Совместное правление возможно лишь на первоначальном этапе, и длиться оно будет недолго.

Опасность двоевластия

Люди, неискушенные в административных интригах и политической истории, зачастую вообще не видят в двоевластии никакой проблемы. Ну как же, Дмитрий Медведев и Владимир Путин — люди достаточно близкие и по опыту, и по мировоззрению. Тем более президент сам, отвечая на вопросы журналистов на последней пресс-конференции, сказал, что не будет вешать портрет Дмитрия Медведева в своем новом, премьерском кабинете и что в любом случае они с Дмитрием Анатольевичем найдут общий язык.

В политике личное доверие, конечно, важный фактор, но решающие силы в ней — это группы людей, организованные «по интересам» и объединенные общими целями и ценностями, а не добрая или злая воля одного-двух человек. Даже в быту люди дальновидные понимают, что не стоит искушать лучшего друга, путая дружбу и службу.

Сколько друзей в 90−е становились врагами из-за кон¬фликтов в общем бизнесе, как только на горизонте начинали маячить большие деньги! А ведь в нынешней российской политике цена вопроса несопоставимо больше: тут и реальная, усилившаяся за последние 8 лет власть, и корпорации, и капиталы мирового значения, и влияние «на судьбы мира».

Как именно будет развиваться кризис, если в стране не будет ясности с центром власти, понятно уже сейчас.

В декабре прошлого года в компании «Роснефть» ушли в отставку сразу три вице-президента. Тут же поползли слухи, что группа «юристов-экономистов» во власти потихоньку вытесняет группировку «силовиков» из руководства этой компании, а значит, хочет лишить ее огромного экономического влияния. Одновременно в силовых ведомствах начали на условиях анонимности «проговариваться», что в руководстве правоохранительных органов начинают появляться люди, лично лояльные Дмит¬рию Медведеву.

Так это или нет, но группировка «силовиков» произвела аресты в среде «либералов» (заместитель министра финансов Сторчак) и в конкурирующих за влияние на власть ведомствах (генерал-лейтенант из Госнаркоконтроля Александр Бульбов).

Конечно, было бы наивно считать, что правящие группы без остатка делятся на две-три партии или что «юристы» — это вечные враги «чекистов». Однако понятно, что конкурирующие группы во власти есть, и что один инструмент перемен при переходе власти — это кадровые перестановки и контроль над государственными ведомствами, компаниями и корпорациями, а другой — аресты и уголовные дела.

При наличии двух центров власти в конфликтной ситуации одна из сторон будет искать защиты у Владимира Путина, другая — у Дмитрия Медведева. И если столь крупные публичные политики хотя бы отчасти будут втянуты в эту борьбу на разных сторонах, может разгореться ничем не сдерживаемая война всех против всех.

Невидимые для общества закулисные партии есть во всех политических режимах, в том числе и демократических. Так уж устроена политика. Более того, теневые группы везде представляют не только крупные экономические интересы, но и различные взгляды, мировоззрения, ценности. Проблема не в том, что у нас во власти есть различные группировки. Проблема в том, что их соперничество не ограничено принятыми и незыблемыми правилами игры в политику, политической системой.

Политические взгляды даже в очень компактной, лично преданной президенту правящей команде у нас подчас расходятся до опасных крайностей — от либерального западничества до чекистского изоляционизма. Окончательная и полная победа любого из этих направлений ведет к ослаблению и отставанию России: тотальное госрегулирование и вражда с Западом приведет к прекращению экономического роста, а чрезмерное западничество, потеря сильной внешней политики и жесткой власти внутри страны вернет нас к слабости 90−х. Поэтому трудно представить настоящие публичные партии с такими крайними взглядами.

Пока попытки представить теневые кремлевские группы в открытой политике происходили внутри «Единой России», смысл которой в «отсечении крайностей», в среднем пути. Единороссы по согласию с кремлевской властью строят и либеральную (но не прозападную), и социальную (но не советско-коммунисти¬чес¬кую), и патриотическую (но не крайне националистическую) платформы. Но пока все это больше походит на тренинг по выстраиванию ответственной политической дискуссии, а не на реальный механизм, благодаря которому разные группы могли бы выяснять отношения без попыток навсегда посадить оппонента в тюрьму или отобрать у него все деньги.

Владимир Путин, избегая крайностей, умел строить баланс между разными экономическими интересами и политическими взглядами членов своей команды. Это ему удавалось благодаря тому, что он был над схваткой и, имея огромную популярность в обществе, обращался прямо к народу. Но этот ресурс, в отличие от поста президента, передать другому лицу не удастся.

Перехват власти

Чтобы «перехват» власти был успешно осуществлен новым президентом, ему нужно будет приобрести мощный политический капитал.

Владимир Путин опирался, с одной стороны, на очень компактную и лояльную лично ему команду, которая взяла под контроль основные административные рычаги и крупнейшие госкомпании, а с другой — на народ в целом. Однако эта конструкция власти, успешная и, вероятно, единственно возможная в определенные исторические периоды, имеет минусы. На народ в целом хорошо опираться, когда идет война или когда надо посадить в тюрьму олигархов. Но народ и рейтинг не избавляют ни от административной дури подчиненных, ни от саботажа и невыполнения прямых указаний, ни от ошибок в реформах. Между большим народом и небольшой правящей группкой зияет пустота.

Проведенный нами опрос среди политиков и чиновников в регионах показал, сколь низок моральный дух бюрократии на местах, насколько она аполитична, инертна и неисполнительна. Наиболее откровенно эти настроения выразил один региональный чиновник, естественно, на условиях анонимности: «Президентские выборы на нашем уровне воспринимаются просто как лишняя проблема на нашу голову и не более того. Я бы вообще их не заметил — их будто вообще не будет. Нашему министерству дали “ответственность” за два района, между остальными министерствами “расписали” остальные районы, причем совсем произвольно, без учета специфики. Например, за министерством промышленности закрепили районы, где никакой промышленности нет».

Укрепление властной вертикали оказалось лишь временным решением, оправданным только условиями чрезвычайной ситуации. Оно поставило больше вопросов, чем дало ответов. Возможно ли найти общегосударственное решение волевым решением сверху? Вряд ли. Ведь работающие управленческие модели складываются как результат широкого консенсуса.

Нельзя сказать, что Путин не искал политических союзников внутри российского общества. В начале 2000−х по ини¬циативе сверху были созданы две новые организации бизнеса — «Деловая Россия» и «ОПОРА России», которые смогли консолидировать какую-то часть предпринимателей и начали обсуждать экономические программы. Была организована Общественная палата. По замыслу президента в этом «органе экспертного знания» должны были собраться люди, которые могли бы стать лидерами в политике, но которые бы не представляли никакие лоббистские группы и не впадали бы в популистские идеологические крайности. Палата должна была стать местом для реальных дискуссий, тогда как в Думе, где у «Единой России» конституционное большинство, не должно было быть никаких неожиданностей. А к регионалам, отгородив Совет Федерации от влияния региональных лобби, президент внимательно прислушивался на Госсовете.

Но политики «среднего уровня» так и не возникло: административная лояльность и единство элит на этом этапе имели большее значение, чем поиск в обществе союзников и соратников, которые могут и должны говорить не только слова одобрения и иметь собственную позицию.

Между тем союзники в обществе — это более сильный политический ресурс, чем просто подчиненные (которые могут обмануть, саботировать или развернуть бессмысленную кампанейщину) и чем народ «вообще», который может только голосовать или не голосовать. И именно на ресурсе союзников и партнеров может заработать свой политический капитал Дмитрий Медведев. Другого шанса у него просто не будет, если только, не дай бог, не случится война или какой-нибудь крупный кризис, которые потребуют еще большей консолидации нации.

Общество за годы экономического роста стало сложнее, и внутренняя политика теперь требует более детального и пристального внимания к социальным различиям. Каждый слой, класс, регион нуждается в специфическом подходе и манере общения.

Экономический рост в стране, как никогда раньше, сделал очевидными изъяны «ручного управления». По мере того как усложняется общество, все труднее дается управление исключительно административными способами по единому лекалу.
Судя по выступлению Дмитрия Медведева на Красноярском экономическом форуме, он понимает, что большей политической координации можно будет достичь через либерализацию — открыв разным слоям общества возможность говорить свободно и участвовать в делах государства. Для нового президента это единственный способ найти настоящих союзников, а не пытаться контролировать политических вассалов или лояльных подчиненных. Именно в диалоге с разными представителями общества пафос дальнейшего национального развития.

Медведеву придется не просто что-то пообещать бизнесу, региональным элитам, медикам, преподавателям, ученым, военным и др., а вовлекать их в собственную деятельность, превращать общественные группы в союзников, помогать им организовываться, выдвигать из своей среды лидеров, способных к содержательному разговору. Стиль ходо¬ков-просителей с петицией царю-батюшке уже мало кого устраивает — придется договариваться, а не благодетельствовать. Только это может дать источник власти, независимый от конфликтов внутри Кремля, и реальный политический вес, а не просто рейтинг.

Есть, конечно, и другой вариант: сначала шепотом, потом во весь голос страна начнет обсуждать дрязги в правящей группе, а следствием этого станут многочисленные кризисы и очевидная слабость власти.