Стиль и смысл «хрущевок»

Когда просят рассказать о «хрущевках», мне сразу вспоминается фараон Хеопс. Не только потому, что на букву «х» - важны тут не детали. Пирамида древнего египтянина велика, но интереса у современных соотечественников не вызывает - надоела. «У нас же с тех пор так много нового появилось. Есть вот новые торговые центры, виллы под Александрией», - говорит знакомый египетский архитектор. И я его понимаю.

В нашей стране аналогичным по грандиозности явлением представляется малоэтажная застройка, созданная под чутким руководством Первого секретаря ЦК Коммунистической партии Советского Союза Никиты Сергеевича Хрущева. Не потому, что много построили, а потому, что невиданно много. И в то же время - как и пирамиды, никакого почтения у россиян не вызывает. «Хрущобы» - и все тут…

Еще с брежневских времен принято ругать Никиту Сергеевича, смеяться над варварством его вкуса (авангардистов в Манеже «пидарасами» назвал) и, мягко скажем, невоспитанностью - ботинком своим стучал по трибуне на сессии в ООН. Но помимо этого, много при Хрущеве было сделано по-настоящему важного.

Заново открыл ВДНХ, провел денежную реформу, отправил в космос собак, а вслед за ними и Юрия Гагарина. По телевизору Хрущев обещал наступление коммунизма в 1980 году - вроде бы привычный советизм, но неожиданно для всех Никита Сергеевич сделал ход конем: дал людям отдельные квартиры, кардинально изменив российскую повседневность. Да, считается, что он лично настоял на «Гаване» (так в СССР прозвали совмещенный санузел), он же потребовал не устраивать лифты, так как это серьезно удорожало работы.

Зато миллионы москвичей, питерцев и киевлян, жившие до того в коммуналках по баракам и полуподвалам, на сундуках в коридорах, в течение десятилетия расселились по новеньким домам. Считается, что после «хрущевок» стали строить лучше, но с точки зрения исторической и культурологической это было лишь развитие «оттепельной» темы, яркой и оригинальной в своем идеализме. «Хрущевки» были концептуальным новаторством.

Откуда есть пошла

В Советском Союзе все решения принимались единогласно. Но только «хрущевкам» удалось завоевать по-настоящему всенародную симпатию.

Эксперимент начался в 1956 году на элитной юго-западной окраине Москвы, в районе бывшей деревни Новые Черемушки. Там, в 9-м квартале (прямо у выхода метро «Академическая»), по проекту группы архитекторов во главе с Натаном Остерманом построили 16 домов. В основном малоэтажки без лифта; но были и три восьмиэтажные башни - подобные «хрущевки» позднее стали называть «подштанниками». Большинство построек квартала объединяли элементарная форма (прямоугольники в плане), равновеликие этажи и совершенно одинаковые - с первого до последнего этажа - оконные проемы, это касалось даже окон лестничной клетки.

Антистиль?

А во дворах жителей новых домов ждали «Запорожцы»… Горбатый ЗАЗ - еще один ключевой персонаж «оттепели», советский народный автомобиль. После ЗИМов и «Победы» он особого впечатления не производил. Но другой машины за 900 рублей в стране не было. И сегодня можно отметить, что это была вполне стильная, хоть и маломощная машина.

Так и с «черемушками», то есть «хрущевками». После обилия сталинской фасадной лепнины черемушкинские дома казались концом архитектуры. Сами архитекторы не знали, что же теперь делать… Но парадоксальным образом из четкого партийного руководства получился новый стиль. В его основе - мощнейшие ингредиенты: русский конструктивизм и европейский рационализм, квадраты и прямоугольники, а также тираж. Культ техники, вернувшийся в космические 1960-е из 1920-х, привел к тому, что и «хрущевки» различают не по именам авторов, а как роботов - по номерам.

Классическая «хрущевка» (серия 1-507) - гимн равенству. Фасады, образованные из совершенно одинаковых квадратных панелей; единственная вертикаль на фасаде - стопка балконов над подъездом. Существовали и другие варианты, включая совершенно особую «хрущевку» серии 1-528. Здесь простой, но изысканный дизайн и высокие (по сравнению с первыми сериями) потолки - 2,80 метра. Гладь стены расчленена треугольными эркерами. И пусть внутри оказывается, что эркер маловат и вообще не нужен, снаружи он производит очень приятное, даже элитное впечатление. Да и сделан он не из панелей, а из кирпича.

Стиль «оттепели» нашел себя и в языке. В тех же 1960-х в серо-золотистом Свиблове появились душевные названия: улицы Снежная и Радужная, Тенистый проезд и улица Вешних Вод в Бабушкине. Их ровесниками и ближайшими родственниками являются многочисленные Яблоневые, Весенние в разных городах бывшего СССР, не говоря уже про улицы из песни Антонова «Пройдусь по Абрикосовой».

Мода

После многословности сталинской архитектуры, стоящей напротив, на другой стороне улицы Дмитрия Ульянова блочная аскетичность 9-го квартала производила сильное, если не авангардное, то «приятно освещающее» (по словам современника) - впечатление. Наверное, поэтому свою единственную оперетту Дмитрий Шостакович посвятил именно Черемушкам: «Москва, Черемушки» (1958 г.). Ее положительные герои мечтают получить квартиру в том самом 9-м квартале. А герои отрицательные - получить… две квартиры (естественно, обманным путем). В тот момент качественная перемена едва не коснулась и наследия русского конструктивизма.

Историк архитектуры Селим Хан-Магомедов вспоминает доклад Хрущева в 1954 году, в котором он сказал буквально следующее: «Что же плохого «в выявлении конструкции и… в эстетизации современных материалов?» Однако при печати в текст попала совершенно другая фраза: «Борьба с конструктивизмом должна проводиться разумными средствами». Так и не случилось в «хрущевское» время реабилитации наследия архитектурного авангарда, в том числе Константина Мельникова.

До начала 1960-х только в столице было построено двести тысяч «хрущевских» квартир. Компактные районы панельной застройки стали строить по всей стране, и по образцу первого, разрекламированного кинохроникой, квартала №9 их стали называть «Черемушками», причем это название давалось не только в неформальной речи, но и вполне официально. Всего же в России, по данным перестроечного времени, было построено около 290 млн «хрущевских» квадратных метров общей площади. На сегодня это почти 10% имеющегося жилфонда.

Но мода - вещь преходящая. Маленькие пятиэтажки разлюбили так же быстро, как и полюбили. Вскоре они стали синонимом убогости, неудобства. То, что в 60-х воспринималось с юмором - «Надо же, холодильник в дверь не лезет», - «Слышишь, милый, у соседа кран не закрыли», - в 1970-х для многих стало нестерпимым. Стандарт жилья в крупных городах стремительно рос. С начала 1970-х «хрущевки» перестали строить в Москве и Ленинграде - пришли новые разработки. В начале 1980-х в архитектурных вузах стали защищать дипломные проекты перестройки крупнопанельных домов первых серий, но они по большому счету остались экспериментальными проектами. «Хрущевки» стали сносить. В сознании людей дома 1960-х стали превращаться в «хрущобы».

«Хрущевская» отдельная жилплощадь стала плодородной почвой, на которой стремительно росли разговоры и прочий андеграунд. На кухне малометражки в «оттепель» родился феномен «общения за жизнь», ставший визитной карточкой поздней советской культуры - в коммуналках и во дворах открыто обсуждать партию и правительство не было принято.

Несколько позже, окончательно осмелев, в этой же самой «отдельной квартире» стали устраивать «сейшен» - квартирные концерты и даже выставки. Сейчас ресурс прочности первых панельных «хрущевок» убывает. С экологической точки зрения многие из них опасны для здоровья, нет лифта, низкие потолки, нет возможности перепланировки. Зимой холодно, летом душно, несовременная планировка. Но когда через тысячу лет археологи откопают 50-тысячный фундамент дома серии К-7, кто-то из них обязательно возьмется за перо - писать диссертацию про копирование проекта, отсутствие фантазии и… необыкновенный идеализм постсталинского времени.

На фоне умопомрачительных материальных и человеческих потерь, ценою которых наша страна разгромила гитлеровское нашествие, война в Западной Европе часто представляется нам едва ли не условной, каким-то «договорным матчем». Все это, разумеется, самым серьезным образом не так.

«Люфтваффе» стирали с лица земли целые города, например, старинный голландский Роттердам (родину великого гуманиста Эразма Роттердамского, автора бессмертного памфлета «Похвала глупости»), американцы на пару с англичанами сожгли и погребли в руинах Дрездена людей больше, чем потом бомба «Толстяк» в Хиросиме.

Задача ускоренного возвращения к мирной жизни потребовала от европейских архитекторов, строительных инженеров и дизайнеров максимальной интеллектуальной изворотливости, лаконизма решений, бережливости на грани аскетической скупости. Но это сработало. Западный опыт был более или менее изучен и воплощен в проектировании «черемушек», ставших на долгие годы стилевым эталоном советского некоммунального, «хоть маленького, но своего» жилья. И пусть в те годы сочинялись анекдоты про то, что для «хрущевок» отечественная промышленность наладила производство особо компактных горшков с ручками вовнутрь, - сегодня никто не посмеет заявить, что такое неказистое прошлое было ошибкой. Европа тоже не сразу разбогатела. Теперь там другие новые дома. Другие жизненные критерии. И у нас все будет не хуже. Мы учимся. А чтобы научиться, нужно помнить то, что проходили раньше.

Сергей Никитин

________________________________________

 Люблю пятиэтажкой любоваться,
Ее двором зеленым и родным.
Здесь хорошо задумчиво спиваться,
Сливаясь с измерением иным.

Здесь тополя трепещут, душу грея,
Сметая пух в квартирные углы.
Здесь там и тут на лавочке Мамлеев
Вкушает пиво с вестниками мглы.

Здесь алкаши, лишь только рассветает,
В сопровожденьи утренних собак,
Уже бредут. Как будто созывает
Их со стены кривой солярный знак.

Тут, в тишине, где рвота и нирвана,
Какие гены в похоти слились?
Здесь пьют на кухнях, расчленяют в ванных.
Во мглу солений баночных вглядись!

Тут что ни тип - китайская шкатулка.
Лишь приоткрой - обыденно и вдруг
Всплывет душа, немыслимее Ктулху,
Пятная слизью щупалец вокруг.

Там, за геранью, за баянной песней,
За занавеской цвета василька
Гудят и стонут мертвенные бездны,
Ветра планет, неведомых пока.

О серый ужас, тихое инферно!
Уклад безумья, задушевный ад,
Кромешность прозы, ласковая скверна,
Черемуховый сладостный распад!

Какая сила танково и тяжко
Тебя сомнет, родимая земля?
Не одолеть вовек пятиэтажку
Ни Гитлеру, ни НАТО, сука-бля.

Бегут по телу крупные мурашки
У тех, кто чужд российскому пути.
Опять Европа пред пятиэтажкой
Стоит - и не решается войти.

Лишь загляни - она, зараза, знает -
Вдохни гнильцу - и сгинешь в полумгле.
Чужак в пятиэтажках заплутает,
В их достоевском кухонном тепле.

А я на лавке пиво попиваю,
Ловя в ладони тополиный снег.
Непостижимость родины вбираю -
Такой, как все, «сверхнедочеловек».

Опять помойкой тянет и бедою,
Опять стакан захватан и немыт.
И лето среднерусское, седое
Листвой все напряженнее шумит.

Люблю пятиэтажкой любоваться,
Ее двором зеленым и родным.
Здесь хорошо задумчиво спиваться,
Сливаясь с измерением иным.

Здесь тополя трепещут, душу грея,
Сметая пух в квартирные углы.
Здесь там и тут на лавочке Мамлеев
Вкушает пиво с вестниками мглы.

Здесь алкаши, лишь только рассветает,
В сопровожденьи утренних собак,
Уже бредут. Как будто созывает
Их со стены кривой солярный знак.

Тут, в тишине, где рвота и нирвана,
Какие гены в похоти слились?
Здесь пьют на кухнях, расчленяют в ванных.
Во мглу солений баночных вглядись!

Тут что ни тип - китайская шкатулка.
Лишь приоткрой - обыденно и вдруг
Всплывет душа, немыслимее Ктулху,
Пятная слизью щупалец вокруг.

Там, за геранью, за баянной песней,
За занавеской цвета василька
Гудят и стонут мертвенные бездны,
Ветра планет, неведомых пока.

О серый ужас, тихое инферно!
Уклад безумья, задушевный ад,
Кромешность прозы, ласковая скверна,
Черемуховый сладостный распад!

Какая сила танково и тяжко
Тебя сомнет, родимая земля?
Не одолеть вовек пятиэтажку
Ни Гитлеру, ни НАТО, сука-бля.

Бегут по телу крупные мурашки
У тех, кто чужд российскому пути.
Опять Европа пред пятиэтажкой
Стоит - и не решается войти.

Лишь загляни - она, зараза, знает -
Вдохни гнильцу - и сгинешь в полумгле.
Чужак в пятиэтажках заплутает,
В их достоевском кухонном тепле.

А я на лавке пиво попиваю,
Ловя в ладони тополиный снег.
Непостижимость родины вбираю -
Такой, как все, «сверхнедочеловек».

Опять помойкой тянет и бедою,
Опять стакан захватан и немыт.
И лето среднерусское, седое
Листвой все напряженнее шумит.

Люблю пятиэтажкой любоваться,
Ее двором зеленым и родным.
Здесь хорошо задумчиво спиваться,
Сливаясь с измерением иным.

Здесь тополя трепещут, душу грея,
Сметая пух в квартирные углы.
Здесь там и тут на лавочке Мамлеев
Вкушает пиво с вестниками мглы.

Здесь алкаши, лишь только рассветает,
В сопровожденьи утренних собак,
Уже бредут. Как будто созывает
Их со стены кривой солярный знак.

Тут, в тишине, где рвота и нирвана,
Какие гены в похоти слились?
Здесь пьют на кухнях, расчленяют в ванных.
Во мглу солений баночных вглядись!

Тут что ни тип - китайская шкатулка.
Лишь приоткрой - обыденно и вдруг
Всплывет душа, немыслимее Ктулху,
Пятная слизью щупалец вокруг.

Там, за геранью, за баянной песней,
За занавеской цвета василька
Гудят и стонут мертвенные бездны,
Ветра планет, неведомых пока.

О серый ужас, тихое инферно!
Уклад безумья, задушевный ад,
Кромешность прозы, ласковая скверна,
Черемуховый сладостный распад!

Какая сила танково и тяжко
Тебя сомнет, родимая земля?
Не одолеть вовек пятиэтажку
Ни Гитлеру, ни НАТО, сука-бля.

Бегут по телу крупные мурашки
У тех, кто чужд российскому пути.
Опять Европа пред пятиэтажкой
Стоит - и не решается войти.

Лишь загляни - она, зараза, знает -
Вдохни гнильцу - и сгинешь в полумгле.
Чужак в пятиэтажках заплутает,
В их достоевском кухонном тепле.

А я на лавке пиво попиваю,
Ловя в ладони тополиный снег.
Непостижимость родины вбираю -
Такой, как все, «сверхнедочеловек».

Опять помойкой тянет и бедою,
Опять стакан захватан и немыт.
И лето среднерусское, седое
Листвой все напряженнее шумит.

Алексей Широпаев

http://shiropaev.livejournal.com/48103.html#cutid1

Источник: http://www.archi.ru/events/news/news_current_press.html?nid=17129&fl=1&sl=1

5
759
5