фрагмент романа "Дайте мне имя"

                                                      ДВОЕ

Ощущение всемогущества... Разве есть в мире сила, способная победить проявление этого удивительного дара? Это воплощение долгожданной мечты, которая с самого детства будоражит душу, беспокоит ум, трогает сердце. Бесконечно длинными казались ночи, когда вдруг приснится, что ты летишь над землей, летишь, взявши за руку Рию, сквозь прозрачную нежность облаков, щуря глаза от слепящих солнечных лучей, тая дыхание и слушая флейту ветра, и наслаждаясь невесомостью собственного тела, когда ты как пух, как светлорозовая заря реешь в вышине, чувствуя  теплую влажную родную ладонь, в которой еще бьется страх, даря радость встречи с волшебным миром жаворонка и веру, веру в собственные силы, увлекая ее то к сверкающей голубизной  шапке снежной горы, то в марево жаркой пустыни или в прохладу прибрежного леса, летя над самой лазурью верхушек деревьев, даль реки кажется серебрянной нитью, а море огромным зеркалом, в котором отражается все небо и две маленькие человеческие фигурки в ореоле счастья...

Потом просыпаешься. И идешь в горы, становишься на край утеса, руки в стороны, глаза в небо, моля Бога о том, чтобы сон стал явью, моля и моля, и зная, что Он слышит тебя, ждешь, когда же осуществится твоя мечта, считаешь дни, а проходят годы, но ты ждешь и веришь, что стучащему откроется, и открывается вдруг дверь, открывается, и ты на пороге Царства, но переступить его нет никаких сил - боишься рухнуть в пустоту пропасти и, не найдя в себе крыльев, падать, как сноп, не веря в собственные силы, дрожа от страха и боясь сделать шаг, новый шаг, не находя в себе мужества и трясясь, точно тебя бьет лихорадка. Ослепнув от ярости, принуждаешь себя сделать этот шаг...

Ну же!..

Нет.

Потом падаешь... И летишь, летишь до тех пор, пока не шмякнешься всем своим бренным телом наземь, как мешок и, едва дыша, отлеживаешься, корчась от боли. Угораздило же! Понимаешь: потому что нет в тебе веры. А когда, наконец, обретаешь ее, хватаешь за хвост цепкими руками, держишь теперь ее крепко, смеясь ей в глаза, связываешь ее, спутываешь тугими путами, втискиваешь ее в себя, напитываешь себя, натаптываешь, насыщаешься ею так, чтобы ей уже не вырваться из тебя никуда и, наконец, преобразившись и ощутив, да, ощутив собственное могущество, обласканный теперь этой верой, снова прыгаешь, падаешь, но, чувствуя теперь в себе недюжинные силы - летишь, опираясь свежими крыльями на могучую веру, вверх, выше и выше, выше гор и даже облаков, открываешь глаза и понимаешь, что это не сон...

Не сон...

Летишь...

Веря!

И ничего уже не боишься, просто презираешь страх, все еще презирая себя за собственное худогрудое слабодушие, смеясь теперь и плача... И смеясь. Летишь по-настоящему, взаправду. Потому, что веришь.

- Слушай,- говорит Рия, вдруг крепко сжимая мне руку,- как тебе это удалось? Ведь такое по силам только гению.

- Я и есть гений. Помоги мне сделать то, что я делаю.

- Нет,- говорит Рия,- не гению - Богу...

Я и есть Бог.

- Тебе нравится?

Ее взор сияет неподдельным наслаждением.

- Очень...

- Ты любишь меня?

- Да... Очень...

Рия - это самый большой мой плюс. Без нее я чувствую себя слепым и горбатым.

- Смотри,- она не может сдержать восторга,- смотри какое небо!..

В такие минуты ее глаза - как наполненные солнцем светоносные колодцы. Я готов черпать из них до конца своих дней...

- Ты вся из солнца, на тебя невозможно смотреть,- произношу я.

- Да...

- Я просто слепну.

- Да-да...

Эти уверенные и непреклонные "Да" и "Да-да" меня пугают.

А еще мне нравится запах моря, воды, запах рассветной свежести, которая царит по утрам, особенно по утрам, когда величественный парус восточного неба окрашен нежным заревом утреннего пожара, который вспыхнул вдруг из чернильной ночи и уже пламенеет, пылая и набирая силу, кровавя все в округе, снежные шапки гор кажутся лепестками роз, кровавя, а затем золотя, в абсолютном безветрии и при полной тишине, золотя полмира, а затем и весь мир, воздух которого еще хранит прохладу и пропитан ароматами просыпающейся жизни, где уже торжествует звон жаворонка, только этот звон и пьянящие запахи трав, и свет неба, свет высокого неба с розовыми перьями облаков...

- Они как шеи фламинго,- говорит Рия.

... идешь вдоль берега, ступая по неглубокой воде босыми ногами, даже не подобрав полы алого от утренней зари, как лепестки роз, белого, как снег, хитона, бредешь, слушая бережный шепот волн, ласкающих твои щиколотки, держа в руке Риины пальчики, нежные белые пальчики с розовыми ноготками...

- Тебе нравится?

Она только кивает.

Шлеп-шлеп...

Рия в легком нежнорозовомм платьице, улыбается, бутоны сонных губ еще не сорваны, а когда она произносит свое придышистое "ахха", видны две полоски жемчужных зубов, пунцовые утренние щеки с непременными ямочками, когда она улыбается, и глаза, конечно, улыбающиеся глаза, их немыслимая лазурь просто сияет счастьем, длинные черные ресницы дрожат от счастья, но слез счастья на глазах нет, только светится радость, шелковые волосы схвачены лентой, нежнозеленой как первые всходы пшеницы, обнажая лоб, высокий умный лоб, где живут светлые мысли о счастье...

- Куда мы идем?

- Идем...

Мы сходим с прибрежной полоски и я, забирая вправо, увлекаю ее навстречу солнцу, для этого приходится удаляться от берега шаг за шагом туда, где воды поглубже, но поскольку мы смотрим солнцу в глаза, никакой глубины не ощущаем, идем как ни в чем не бывало, по воде как по суше, шаг за шагом, ощущение такое словно идешь по влажному песку, который под тяжестью тела слегка проседает, но лишь слегка, ты не проваливаешься как в яму, если смотришь прямо в глаза этому золотистому солнцу, слепящему тебя и призывно притягивающему так, что не чувствуешь под собой почвы, словно летишь над водой как какая-то там дикая утка или лебедь, когда, взлетая, лишь касаешься лапками воды, но ты не взлетаешь, а идешь по ней, шагая как по вате, но не проваливаешься, испытывая полную невесомость собственного тела до тех пор, пока не слепнешь от счастья, ощущая его всем телом, каждой жилочкой, каждым движением души, будто оно, тело твое, просто соткано из нитей, золотых нитей счастья, идешь и идешь, ослепленный золотом солнечной дорожки, просто слепой, шаг за шагом наощупь, как слепой, слепой от счастья, держа хрупкие Риины пальчики с розовыми ноготками, едва сжимая их, удерживая, чтобы она не ускользнула со своим счастьем, идешь и идешь...

До самой середины моря. Или озера, или реки, до тех пор, пока какое-то облачко на мгновение не украдет солнце и тень его, этого облачка не упадет на наши глаза, которые тут же открываются...

- Где мы?!

Тревога страхом вплетается в ее голос, страх прокрался и в ее глаза, и я чувствую, как ее пальчики с розовыми ноготками хватаются за мою руку мертвой хваткой - единственную спасительную соломинку среди бесконечного безбрежья золотой воды, которая уже берется небесной синью, поскольку солнце встало, и теперь синева неба упала с небес, чтобы Риины пальчики начали судорожно искать какую-нибудь опору, и пальчики рук, и пальчики ног и, не найдя, стали проваливаться в воду, сначала по щиколотки, тело ее тяжелеет и медленно уходит в воду, и мне уже нужно напрягать мускулы, чтобы поддерживать все еще легкое ее тело, любимое, до умопомрачения родное тело, родное до слез, знакомое до каждой клеточки, до каждой ямочки или желобка на спине, или выступа позвонка, до каждой родинки, каждой веснушки на ее атласной коже, под которой в нежных ниточках жил струится теплая голубая кровь, алая как заря.

Я боюсь.

Я еще не слышу этого признания, но оно вот-вот вырвется их ее побледневших уст. Ей нечего опасаться, если я рядом, если она верит в меня, в то, что я единственный, кто может...

- Разве ты не веришь?- спрашиваю я,- в то, что мы с тобой никогда, слышишь, никогда...

- Слышу.

- ... никогда с тобой...

- Верю.

И вот ее ноги уже увереннее ступают по воде, ее смелые ноги набирают силу... Ее вера полна воли и мужества. Она дает ей крылья и они удерживают ее над водой, а у меня появляется возможность, освободив руку, зачерпнуть воды и плеснуть себе в лицо... Слава тебе, Господи, и она поверила...

- Когда ты со мной,- произношу я,- вера усторяется.

- Да, я знаю.

- Помни это всегда.

- Я помню.

Я не могу не выразить своего восхищения.

- У тебя есть одна великолепная черта.

- Правда? Одна? Какая?..

- Ты знаешь какая...

Рия улыбается:

- Знаю. А скажи, а скажи... Когда появились слова?

- С Начала. С самого Начала. Разве ты не помнишь: в Начале было Слово?.. Ты поможешь?..

- Что "поможешь"?

- Сделать мне то, что я делаю?

- Да, конечно!..

И все это - история нашей любви.