The road to hell is paved with good intentions

Многие макспарковцы отлично знают, что вслед за мной приходит разруха, вражда, нужда, угнетение и боль. Что по моим подкованным следам читается летопись ужаса. Вот кажется ещё вчера кругом царило благоденствие, взаимолюбезность, послушность, рациональность и рачительность, дороги были выложены камнем, всяческие румяные селяне и селянки приветливо махали фетровыми шляпами с фазаньими перьями каждому незнакомому проезжающему. Кофием кругом пахло, свежими булками, достатком. А сейчас, после моего нидерлассунга, только погосты, горящие кресты у обочин и мои портреты в неестественную величину в прихожих, особенно слабонервных и слабых духом. Поднимись, на дельтоплановых крыльях усталый путник, да посмотри вниз... Высохшие каналы, почерневшие скирды, оскудевшая земля и драки на дымных помойках. Исчезает доверие, иссякает добродушие, люди запираются по домам и предаются мрачным фантазиям.  А ведь у нас по всей округе - все входные двери в домах из стекла были сделаны...

А уж конкурентные гемайнды... легенд насочиняли с такими дикими подробностями, что иной любознательный путешественник руку ко лбу перекреститься донести не успеет, как в обморок падает. А песни, а песни то какие петь начали... про засады и ножи в грудях. Все аж красные от полулитра пива. В сортир без палки не пойди. В живых изгородях спрятана колючая проволока. Население  ворует кочующих из Франции в Италию румынских цыган, уснувших у костра. В садах- капканы, в переулках- волчьи ямы. Дедушки с обрезами - на опохмел в кнайпу, старушечки с велосипедными цепями - на готтесдинст. Женщина какая из города случайно заедет, а если всё же проснётся утром, то уже замужем - уже седая, уже доит, уже косит и ворует с чужих полей кукурузу. Но зато как у нас спивают, как спивают!!! Стоишь с берданкой на вышке - заслушаешься, честное слово.

А всё ведь начинается с малого... Уговорили как-то меня, родственные кузены, вступить в общество охотников. Пол-года жизни, тыща пятьсот вопросов на экзамене, тыща пятьсот евро-кобыле под хвост не прошли даром... Это не охота... это избиение младенцев сапёрной лопаткой на площади Тяньаньменъ-залазишь вечером на деревянную вышку, с литром кофея и литром Ягерликёра... Под утро слазишь, грузишь в грузовик трофеи... отвезёшь какому-нибудь односельчанину, почётный презент. Сначала, осчастливленная семья ещё не очень понимает, что за беда с ней приключилась. Радуется. Обнимает окорок, фотографируется, шепчет всякие милые глупости, ничего не соображая от предвкушений и счастливо хихикает. Прозрение приходит позже. Тушу надо готовить как-то. Шкуру не сырую же рвать слабыми цивилизованными зубами?! Два дня семья совещается и решает вопрос о способе приготовления. И на этом этапе уже начинают мелькать искры взаимной вражды и непонимания. Уже горько поджимаются губы у матери, вот и отец побежал курить в гараж, вон и бабушка возвращается в свой дом, роняя слёзы на брусчатку. Только дети ещё радуются жизни, ну глупые ещё, ничего не понимают. Принимается компромиссное решение. Тушу решено поделить. А тут любой компромис  губителен.

Это понимает папа, которому поручается эту самую тушу разрубить. В подвале. В гараже... или в саду. Но, но следы этой рубки уже не залечить никогда. Соседи, рассматривая мероприятие из-за штор, только что полицию не вызывают. Потому как понять, что там рубит отец семейства, за кем гоняется по скользкому с топором очень затруднительно. Слышны исключительно рык, страшные ругательства и удары топора. Ну и мясные ошмётки, брызги и фонтаны крови, разлетающиеся куски костей, при нечастых метких попаданиях, в соседях оптимизма совсем не будят. Слава богу, бабушка одумавшись возвращается и развеевает своим появлением самые обоснованные соседские подозрения на свой печальный счёт. Но тут же  уже бабушка получает свою порцию... рекомендаций от яростного папы-рубщика, резко сворачивает свои воспоминания о веймарской республике, вбегает по кабаньему жиру обратно в дом, в свободном парении выбивая входную дверь. Всё. Более о альтэшраубэ не будет сказано ни слова. Всё что заслужила она уже получила, аферистка старая.

(Вот тут, суровый скальд должен запеть про страдания семьи у очага):

Гудрун из мести
Гор деве вместе
Хар был умелый
Хамдир был смелый
Сынов убила.
С Ньердом не мило...

А туша уже в большом количестве мест надрублена и кажется, на первый взгляд, безопасной. Семья веселится и по наущению дедушки готовит ягер соус. Сын впервые пробуют алкоголь и ему нравится. Дальнейшая судьба его понятна. И о нём пора прекратить разговаривать навсегда. Отец меняет лампочку, в которую случайно угодил топор. Возможно, что забудет выключить шальтер и очнётся он только за праздничным столом, переодетый во всё чистое.

Особенность любой дичи - её нескончаемость и жадность, пробуждаемая в людях. Кабанью тушу семья глодает, минимум, полгода. На работу не ходит никто, телефон надрывается впустую среди усталого чавканья и хруста. Все спят тут же, у стола, завернувшись в скатерти. Человеческий облик теряется в начале второй недели. Запах в доме царит настолько специфический, что если и зайдёшь в помещение, то мгновенно садишься около разведёного на паркете у рояля огонька, достаешь бубен и, раскачиваясь из стороны в сторону, бумкаешь под гортанное дедушкино пение. Потому как бьёшь и ешь. Давишься кусками и поёшь про мать-тайгу и мать-японскую... 

Через неделю семья смотрит на отполированную лопатку и гадает по бороздам от зубов: будет ли счастье при летней охоте? В чайнике плавится снег. Дочь дубасит мослом в бубен, нетерпеливо созывая окрестных женихов. Мама штопает шкуры костяной иглой. Папа кружит в медитативном экстазе под грибной соус, напевно разговаривая с Одином и Тором. Ветер раздувает дверной полог. Настенные тотемные рисунки доводят до опупения.

Ось така фигня малята! Я же всё сам сожрать не могу. Поэтому часть добычи раздаю хорошим людям. Которых вокруг меня почему то  всё меньше и меньше.