История трех П

История трех П

Жизненный опыт - страшно громоздкий багаж, который всюду следует за тобой, а на конечной станции выбрасывается на свалку.

Если тебе скажут, что ты дурак, то лучше этому поверить, чем всю жизнь мучаться сомнениями.

(Из афонаризмов)

Странная это штука - тяга к писательству. Ну, спрашивается, что заставляет человека взять в руки перо или склониться над клавиатурой, чтобы начать что-то рассказывать? Я всю жизнь очень много читал, всегда благоговел перед печатным словом и именно по этой причине никогда не пытался писать сам. Даже юношеский дневник был заброшен мною на 2-й неделе. Исключение составляют только письма, которых я за свою жизнь написал тысячи. И не сидя за компьютером, а перед обычным тетрадным листом бумаги.

Первую половину своей жизни, как мне кажется, почти каждый живет в ладу с собой и миром. Все, что случается с тобой, кажется закономерным и в основном понятным. И мир вокруг тебя тоже относительно ясен и гармоничен. Недостаток сведений о происходящем всегда можно пополнить, благо желающих поделиться опытом, легион. И вот так переходишь со ступеньки на ступеньку, из класса в класс, из института в рабочий кабинет, из ЗАГСа в роддом, из общежития в квартиру. Все прекрасно, ну может быть не совсем, но не намного хуже, чем у других. Но вдруг наступает момент, когда вся эта ясность внезапно начинает мутиться и давать трещины. Ты узнал о нелепой смерти друга, о измене любимой женщины, и умерла твоя любимая и единственная бабушка, которая души в тебе не чаяла и до последних своих дней все старалась тебе чем-то помочь, что-то подсказать.

И еще ты замечаешь, что перестал себе нравиться, особенно по утрам, бреясь перед зеркалом. И это не просто недовольство формой носа или кривизной зубов. Нет, ты вдруг перестаешь себя узнавать, перестаешь понимать, что и кто таится под этой оболочкой, которую ты до сих пор называл собой. Кто я, откуда, куда иду? Задав себе такой вопрос впервые, знай - обратной дороги нет и что путь этот неясен и тяжел, что нет на нем указателей, привалов, и нет этому пути конца. Вначале это ошеломляет, затем ты начинаешь лихорадочно подводить какие-то итоги, подсчитывая прибыли и убытки. Вдруг остро осознаешь, как бездарно тратил время, как мало успел сделать, да и то, что сделано, не вызывает восторга и удовлетворения. Мир вокруг меняется стремительно и порою ты уже не понимаешь ранее ясных и безусловных вещей. И еще ты постоянно теряешь, - уходят самые близкие, самые любимые, самые надежные. И уже не у кого спросить совета, некому поплакаться. И некому назвать тебя по имени уменьшительно - Санек, Ванек, Ицик. И только тогда ты обнаруживаешь в себе нечто, на что можно опереться, чему хоть отчасти можно доверять и чем... утешиться. Это память.

И сразу же в голову приходит страшная мысль - ведь все, что я помню, может исчезнуть в один момент и навсегда.
И ты продолжаешь жить по инерции дальше, но что-то в тебе начинает меняться, появляется какой-то зуд, потребность выговориться, выплеснуть из себя то, что было когда-то таким дорогим и близким. Или причиняло тебе боль и повергало в отчаяние. Случилось это и со мной и я решил рассказать одну историю, о трех П. Где "П" - это предательство. И все эти три П случились с семилетним шкетом в один ясный осенний день много-много лет тому назад.

Первый раз я влюбился по-настоящему в первом классе. В девочку, назовем ее И., с которой я сидел за одной партой. Это была очень красивая и очень воспитанная девочка из прекрасной семьи, ее папа был заслуженным художником, а И. получила свои 7 лет домашнего воспитания сполна (здесь я перефразирую молдавское идиоматическое выражение, которое намного емче и выразительнее, звучит оно как "шапте ань де акасэ"). У молдован это верный признак настоящей воспитанности человека. Девочка, правда, была не из молдавской, а из еврейской семьи, и этот факт только усиливал ее воспитанность и идеальность. Она была очень белокожей, с густыми рыжеватыми волосами, нежным румянцем. Ходила она легко и уверенно и знала себе цену. Был у нее и небольшой изъян - маленька бородавочка на мизинчике левой руки. Она меня умиляла и была мне особенно дорога, словно я уже тогда понимал, что этот недостаток делал ее более земной и доступной. Но чтобы признаться ей в любви? Об этом я и помыслить не мог. Мое обожание выражалось во всяких мелких знаках внимания и еще в том, что ее я никогда не дергал за косички, не называл уменьшительными именами и кличками и даже однажды попытался проводить ее домой. Безуспешно, правда.

С каждым днем моя любовь усиливалась, пока не превратилась в настоящее наваждение. Я стал просыпаться по ночам и думать о ней, о И. Это чувство так меня распирало, что я, почти не понимая зачем я это делаю, однажды ночью взял листочек в клеточку и написал на нем большими печатными буквами: И. Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ. С. Сразу вроде бы немного полегчало, но я понимал, что это ненадолго, если я не сумею сохранить эту свою тайну от всех. А значит я должен был где-то спрятать эту бесценное послание, которое вовсе не предназначалось для И., а было мне как бы опорой в борьбе с этой любовью. И я стал искать такое место.

Во дворе у нас было несколько сараев, обычных послевоенных сараев, куда их владельцы складывали все, что не помещалось в тесных квартирах. Мы с бабушкой были счастливыми обладателями одного из них. И едва занялась заря, как я выбежал во двор, несколько раз оглянулся, не подглядывает ли кто, и засунул бесценную коробочку с моей тайной в щель слева от двери, прикрыл сверху какой-то щепочкой и побежал завтракать и готовится в школу. Школа была от меня в 1 квартале и каждое утро мы ходили в нее с моим соседом, другом, тезкой и одноклассником.

Мы с ним даже родились в один год, месяц и день. В это утро мой тезка все время, что мы шли не спеша к школе, как-то странно подсмеивался, чему-то улыбался и таинственно на меня посматривал, а на мои расспросы бормотал нечто невразумительное.

Первое П произошло на первом же уроке. По классу пронесся какой-то шорох, смешки, все что-то друг другу передавали и в конце концов это нечто оказалось в руках у И., моей обожаемой соседки по парте.

Тут я чуть отступлю и кое-что разъясню. У моего тезки и друга тоже был сарай и он соседствовал с нашим, а щель, в которую я спрятал заветное послание была щелью между этими двумя строениями. То ли он подсмотрел за мной, а парнишка он был шустрый и глазастый, то ли это получилось случайно, но моя коробочка попала ему в руки. А придя в класс, он пустил мое послание по рядам с наказом доставить объекту моей любви. Далее начинались второй и третий акты драмы.

Я вдруг обратил внимание, что получив какую-то бумажку с задней парты, моя обожаемая И. густо заалела, стала смущенно оглядываться, а затем вперила в меня свой ясный взор. И в этом взгляде я прочел нечто ужасное. Затем она подняла правую ручку, как примерная ученица, и попросила учительницу, Е. Н., взять у нее ЭТО. Собственно, акт передачи этого в руки учительницы и был вторым П. из отпущенных мне в тот злосчастный день.

Но здесь я опять отвлекусь и сказжу несколько слов о своей первой учительнице, Е. Н. Это была не простая учительница, а очень заслуженная, на груди она носила орден Ленина, в школе проработала около 40 лет. На вид она была миловидной старушкой, такой я ее тогда воспринимал, гладко зачесанной, с узлом волос на затылке (это самая ненавистная мне из женских причесок и по сегодняшний день). Ходила она в темно-синем костюме, походившем на униформу. Для нас она была царь и бог, авторитет имела совершенно непререкаемый. Вдобавок ко всему моя любимая бабушка очень с ней подружилась и сохранила эту дружбу до конца своих дней. Я же после того, как закончил начальные классы, больше ее ни разу не видел и несмотря на все уговоры бабушки сходить в гости к Е. Н., так ни разу и не пошел. Но встреча с ней, пусть условная, но все же состоялась спустя многие годы. Я тогда работал наркологом, и однажды ко мне поступил пациент лет 40 с очень необычной для наших мест фамилией, тем не менее очень хорошо мне знакомой, т.е. фамилией моей учительницы. В беседе быстро выяснилось, что это ее единственный, причем внебрачный сын, в котором она души не чаяла и дрожала над ним как над малым дитятем.

Плоды этой материнской заботы были налицо - типичный маменькин сынок, без капли воли, неспособный принимать решения, патологический лгун и трусишка. Вдобавок ко всему выяснилось, что все последние годы он бьет смертным боем свою престарелую мать, требуя у нее денег на выпивку. Женат он бы всего года два, но после того, как жена его выгнала из дома, он вернулся к матери и стал ее буквально тиранить. Но вот встретиться с его мамой и моей первой учительницей мне так и не удалось. Она не могла прийти на беседу из-за болезни, я же не смог преодолеть себя и не пошел к ней домой. Через несколько месяцев она умерла. Сын же ее пробыл у меня в отделении едва ли больше 2-х недель, хронически нарушал режим, чуть не умер во время очередного срыва, и после того, как я откачал его, - сбежал из отделения. Больше я с ним не встречался.

И вот эта злосчастная бумажка в руках нашей железной Е. Н. А я только сейчас стал понимать, что это за бумажка, хотя поверить в это было невозможно, немыслимо. И вот орденоносная учительница разворачивает эту немудрящую записку, читает ее, затем меняется в лице, перечитывает и, грозно глядя на меня, предлагает выйти к доске. Дальнейшее я помню как-то смутно, даже отрывочно. Но эти слова я запомнил очень отчетливо: я не для того вас учила писать и читать, чтобы вы писали такие гадости. Свою реакцию на эту фразу я тоже запомнил отчетливо, и хоть мне было очень стыдно за все происшедшее в этот день со мной и с моей запиской, но я твердо знал, что никаких гадостей не писал и ничего плохого никому не желал, и что даже если любить так стыдно, то еще стыднее эту любовь выставлять напоказ и говорить о ней при всех. У доски меня продержали с полчаса, но может быть и значительно меньше, т.к. в этот день время шло как-то по-особенному, а порою казалось, что оно и вовсе остановилось.

После уроков я как следует оттаскал И. за ее образцовые косички, обозвал какими-то прилепившимися к ней кличками. На следующий уроке я ушел с первой парты, за которой сидел с И. и перебрался на камчатку. Но что меня действительно поразило в тот день, так это то, что когда я вспоминал о бородавке на пальце моей соседки, то начинал испытывать едва ли не тошноту, настолько мне стала противна эта невинная бородавка. С моим тезкой, соседом и бывшим другом мы все же продолжали приятельские отношения, но одним другом в моей жизни в тот день стало меньше. Следующий раз я осмелился по-настоящему влюбиться только в 4-м классе, но это уже совершенно другая история.

И что? - спросит читатель. А ничего - ответит автор. Добавив разве лишь то, что все происшедшее более полувека назад все так же живо и совершенно не изгладилось из памяти. И что на протяжении жизни я не раз возвращался мысленно к этой истории, пытаясь извлечь из нее какие-то уроки и... ничего так и не извлек. Или почти ничего. А потребность любить до самозабвения так и не покинула меня. Но если покинет, то уже не меня, а того, кем я был когда-то.Эта история, правда немного переработанная, тоже в свое время публиковалась в одном из блогов, но не сохранилась.