Тетушки, или На ком держится мир
Вечером отправляюсь домой на балезинской электричке. Нахожу для себя место. Свободный краешек сидения с четырьмя добродушными тетушками. Одна из них постоянно оглядывается назад и переживающе смотрит на часы - мои соседки ждали кого-то, а поезд, между тем уже пару минут в пути.
Её волнение заразительно. Соседки дружно вздыхают и огорчаются оттого, что Нюта не успела.
Но вдруг лицо одной из тетушек расплывается в улыбке. И трем другим тут же передается её настроение. И вот я нахожусь в окружении четырех сияющих женщин, похожих на сказочных немецких круглощеких булочниц, с несколькими различиями: вместо фартуков и чепцов на тетушках теплые ватные куртки и шерстяные платки, вместо корзин с пирогами дешевые клетчатые китайские сумки.
Появившаяся Нюта принесла с собой чахлые саженцы. И пустую коляску с пакетом. Из него выглядывали палки копченой колбасы и апельсины.
— Облепиху купила! – сообщила новая тетушка, пытаясь удачно разместить в пространстве между сидениями свое имущество.
— Ух, ты! – обрадовались подружки все вместе. И поинтересовались:
— А какую? Мужские или женские саженцы? Мужские если — так жди от них ягод — и дружно весело расхохотались, словно услышали хорошую шутку.
Нюта смеётся, рассказывает, как в последний раз домой приехала, а внучка встретила. Девочка стояла на пороге, разворачивала пакеты, искала, искала что-то стоящее для себя, но не находила. И спрашивала потом: «Зачем же ты, баба, в город ездила?». Нюта радуется, что сегодня успела забежать в магазины за продуктами, которых в деревне не купишь, успела хоть и сама целый день работала.
Мне становится любопытно, спрашиваю, далеко ли едут мои попутчицы.
До Кузьмы. Это примерно четыре часа на электричке от Перми. В город они ездят продавать молоко и молочные продукты. Стоят на центральном рынке. Раньше одна из тетушек была на рынке Паркового – одного из микрорайонов города, но покупают там хуже, поэтому перешла в обычное место.
Задаю нетактичные вопросы. Насколько выгодно возить молоко в Пермь и какую выручку получают тетушки за свою работу.
Попутчицы ничуть не смущаются. И даже охотно как на интервью рассказывают о себе.
Ездить им выгодно. А по деревенским меркам — очень. Примерная месячная зарплата составляет тысяч пятнадцать – двадцать. У тех, у кого коров больше, конечно, получает большие прибыли. Но все мои соседки — пенсионерки, им трудно работать так же много, как раньше. И сейчас они стали задумываться: может быть стоит оставить поездки в Пермь и уйти на законный отдых.
Правда, тогда появляется вопрос, на какие средства придется жить, если тетушкам не зарабатывать. Размер пенсий оставляет желать лучшего: три — четыре тысячи в месяц — сумма недостаточная для проживания семьи, даже в деревне.
В Пермь тетушки ездят через две недели: меняются с другими женщинами из Кузьмы и из соседних деревень. У них договоренность. Чтобы могли зарабатывать и те и другие, и никому бы в ущерб не было.
Такая вот маленькая демократия.
Нюта раскрывает одну сумку и достает хворост, яблоки, газированную воду. Протягивает соседкам и предлагает мне поужинать вместе. Я отказываюсь. Тетушки обижаются и поджимают губы. Разговоры утихают.
Но молчать долго трудно. И мои попутчицы делятся своими обычными переживаниями.
Спрашивают ту самую Нюту как она. Она хмыкает, поводит плечами, грустно улыбается.
Тетушка, сидевшая рядом, меня подталкивает в бок и объясняет, словно приглашая разделить еду: «У неё сын умер. Вот уж лет семь как нет, да? Она и одежду всю его из дома выставила, чтобы не помнить».
Нюта сдержанно отвечает: «Да. Видеть не могу. Раздала всё».
Та, что подтолкнула меня, пояснила: под машину попал; пошел встречать родителей к ночному поезду, а какой-то пьяный шофер сбил.
Нюта улыбается. «У меня внучки есть. Я им игрушек купила. А дочери в машину автомагнитолу приобрела». И лицо её на секунду застывшее снова излучает тепло.
Хлопают двери. Неожиданно громко. Мы оборачиваемся – в наш вагон зашли странные люди. Мужчина в тяжелом лохматом рыжем тулупе, с окладистой бородой, с драной сумкой в руках из дерматина. Женщина то ли в жакете, то ли в выцветшей кофте, в лакированных сапогах на каблуках. У неё всклокоченные волосы и резкий неприятный запах мочи и чего-то старого.
В руках женщина держит запеленатого ребенка. Ребенок исходит криком. И вот крик уже переходит в вой и хриплое сипение.
Мужчина прикрикивает на женщину, призывая её успокоить малютку.
По-видимому, мамаша встряхивает свою ношу, пытаясь исправить ситуацию. Что приводит к обратному результату, малыш плачет сильнее.
Тетушки вздыхают. И словно поднатужившись, отворачиваются.
Семья бомжей, наконец, находит пристанище для себя, на сидении рядом с выходом. И ребенок благополучно успокаивается.
В следующее мгновение двери электрички снова распахиваются, уже со стуком, и внутрь вагона вливается густая человеческая волна молодых людей, убегающих от контроля.
Буквально на гребне волны выступает лихой парень в заломленной назад шапке, в черной куртке, спортивных штанишках в полосочку.
Останавливается перед тетушками. Сдёргивает шапку, слегка подталкиваемый движением людей, качается и здоровается с моими соседками.
— Здрассьте.
— Здравствуй, здравствуй.. Далеко ли идешь?
— Да не, чё…
И тут парень резко разворачивается и начинает задавать традиционный русский вопрос: «Ты меня уважаешь?» юноше с соседней скамьи.
Быстрота событий ошеломительная. Никто опомниться не успел, как тот знакомый тетушек вдруг выволок юношу в тамбур и начал бить его ногами, кулаками, бить со страшной силой и злобой.
Из вагона выскочили знакомые парня, пытаясь его удержать.
Он махал руками и шипел, яростнее дубася ногами по человеку.
Выскочила одна из тетушек. Та, что сидела рядом со мной. Ввязалась в самую гущу драки. Чуть ли не хваталась за руки того лихого парня. Ругалась и гладила по рукам.
И всё неожиданно успокоилось. Также мгновенно, как и начиналось.
Тетушка вернулась на свое место.
Её знакомого усадили друзья.
Побитый молодой человек куда-то исчез.
Появилась милиция.
Милиционеры шли по жужжащему вагону, полному мелодий сотовых телефонов, ржущих людей, щелкающих семечки, смеющихся девочек-студенток, гудящих железнодорожников.
Кто-то спросил, всё ли хорошо.
И тут закричал ребенок. Из семьи бомжей.
Милиция остановилась перед ними.
Женщина почти гордо выпятила вперед защитного ребенка. Который снова дико шипел, кряхтел и надрывно верещал.
Милиция удалилась.
А малютка снова не могла никак остановиться.
Глава семейства сердито подпихивал свою женщину и угрожающе махал руками, мыча о чем-то.
Мамаша трясла дитя словно сломанную куклу.
Тогда Нюта не выдержала и подбежала к женщине. Спросила, есть ли у них подгузник. Оказалось, есть.
Нюта взяла ребенка на руки. Оказалось, малютку туго-натуго перепеленали. А мамаша (и мамаша ли вообще?) просто не умеет заботиться о малыше.
В вагоне было слишком жарко. Когда ребенка раскутали, он успокоился.
Мужчина довольно закряхтел. Уставшая женщина отдыхала, откинувшись на спинку скамейки.
Нюта оставила их, и вернулась к нам.
Парень, кинувшийся с кулаками на неизвестного юношу как ни в чем ни бывало, сидел рядом – под присмотром тетушек.
Вины он своей не чувствовал. Скорее, знал, что надо сидеть и хмыкать, когда тетушки хором ахали.
Парень был сыном одной из женщин, продающих молоко в Перми. Той, которая должна была на сменной неделе.
Тетушки переживали, спрашивали за подругу, чего же ему не хватает, ведь ему уж и машину купили и дом строят и чего только не делают, лишь бы душа успокоилась.
И ведь какой он хороший парень, только вот дурак. И ладно бы после войны какой вернулся покалеченным, но нигде не служил, ничем не мучился. И не думает совсем, что недавно его задержали из-за подобной стычки; и матери пришлось отдать немалое количество денег, договариваясь об освобождении.
— Так ведь я тогда имени своего не назвал, долго как меня менты искали! Ваську из соседней деревни назвал, к нему месяц ездили! – и довольный собственным остроумием парень ржет.
Тетушки кивают головами.
Да, мол, успокойся, дитятко, только. Как ты говоришь, так и есть. Хочешь, славный, кренделечку, так мы добудем, мы постараемся, лишь бы не маялся, лишь бы не страдал.
Мы за кренделечки для тебя целый день в городе на рынке постоим. Ты не плачь, милый, не плачь, хороший, не плачь славный. Какой бы ты ни был – ты уж наш, ты уж свой, мы тебя таким, какой есть любим, значит и прощаем все, что ни натворишь. Что уж тут поделаешь?
Хочешь, сказку тебе расскажем, утешим твою душеньку?
Следующая остановка – Кузьма.
Тетушки прощаются со мной. Желают спокойной дороги и счастья.
И уходят, оставляя пустой без их теплоты вагон.
И становится невозможно грустно и больно, что эти милые мои спутницы, так внешне похожие на благополучных немецких булочниц никогда истинной благополучности и не знали. Что мир их шаток и тонок. И во многом держится оттого, что у тетушек есть еще силы быть самими собой. И любить тех, кто рядом.
Источник: http://www.rusrep.ru/publicrr/2010/04/14/tetushki/