Преступления на сексуальной почве в царской России. Часть 1

Криминальная статистика свидетельствует, что преступления на сексуальной почве в современной России продолжают оставаться распространенным правонарушением. Официальная статистика не отражает истинных масштабов этого преступления, по причине присущей ему естественной латентности. По данным независимой комиссии, количество преступлений против половой автономии женщин в России гораздо больше официальных цифр и составляет, по самым скромным подсчетам, примерно 60000 – 80000 в год. Согласно социологическим опросам, почти 22 % женщин в России пострадали от изнасилований. При этом заявления в правоохранительные органы подали лишь 8 % из них [10]. По результатам другого исследования, с заявлением обращаются только 3 % жертв сексуального насилия [4]. При этом около 12 % ежегодно совершаемых изнасилований следствие приостанавливает за не установлением виновных лиц. За период с 1997 по 2003 г. соотношение между числом возбужденных органами прокуратуры уголовных дел об изнасилованиях и количеством материалов об отказе в их возбуждении увеличилось почти вдвое: если в 1997 г. на одно возбужденное уголовное дело об изнасиловании приходилось около 1,5 так называемых отказных материалов, то в 2003 г. их стало уже 2,8 [1]. При традиционном характере естественной латентности изнасилований определенную роль в искажении объективных данных о масштабах таких преступлений играет и искусственный фактор.

Особую тревогу в обществе вызывает рост сексуальных преступлений, совершенных по отношению к несовершеннолетним детям. За период с 2009 по 2011 гг. более чем в 2,5 раза увеличилось общее число изнасилований несовершеннолетних. В 4,7 раза возросло число зарегистрированных фактов полового сношения и иных действий сексуального характера с лицом, не достигшим четырнадцатилетнего возраста, и в 8,6 раз увеличилось число зарегистрированных фактов полового сношения и иных действий сексуального характера с лицом, не достигшим двенадцатилетнего возраста [17].

Таким образом, изучение причин, характера и масштабов половых преступлений является актуальным в современной науке. В исследовании любого явления важно проследить его динамику в исторической ретроспективе. Цель настоящей статьи заключается в анализе преступлений на сексуальной почве, совершенных в российской провинции, во второй половине XIX – начале XX в. Объектом исследования выступает деревня, а, точнее, крестьянство, которое в изучаемый период составляло большинство в численности сельского населения России. Задача работы состоит не только в том, чтобы установить степень распространения этого преступления в сельской среде и как менялась оценка и степень ответственности за такого рода правонарушения в уголовном законодательстве, но и в том, чтобы выяснить отношение сельских жителей к действиям насильственного характера, нарушающих половую неприкосновенность и автономию человека.

В пореформенный период на фоне ухудшения криминальной ситуации в России в целом, был отмечен и рост числа сексуальных преступлений. Число таких преступлений, зафиксированных полицией, составляло в среднем в год (тыс.): 1874–1883 гг. – 1,8; 1884–1893 гг. – 3,1; 1894–1905 гг. – 9,7 [15, с. 90]. Данные моральной статистики указывают на то, что за три десятилетия количество сексуальных преступлений в стране выросло более чем в пять раз. Причина заключалась в том, что в ходе модернизации общественной жизни менялись ценностные ориентации и стандарты поведения, а это неизбежно вело к росту отклоняющегося поведения и преступности.

О статистике преступлений, связанных с сексуальным насилием над детьми, говорить сложно, поскольку учет их не велся. Поэтому мы решили сосредоточить свое внимание на анализе тех фактов, которые были зафиксированы в полицейских сводках и были упомянуты в этнографических материалах сельских корреспондентов.


( Collapse )

В полицейской ведомости за 1877 г. зафиксирован случай сексуального насилия над малолетней девочкой, произошедший в пригородной слободе Кирсанова Тамбовской губернии, где крестьянин Свешников, заметив шедших сзади дворов крестьянских девочек, поймал и растлил 10-летнюю Акулину Понясову, угрожая ей ножом. Преступник был задержан и передан судебной власти [23, оп. 37, д. 1258, л. 133об].

Корреспондент Этнографического бюро из Новгородской губернии (1899 г.) в своем сообщении приводил случай изнасилования малолетней девочки, произошедший в д. Макутине Череповецкого уезда. У крестьянина Харитона Васильева жила в няньках 13-летняя девочка. К нему на ночлег напросился мужик из соседней волости и ночью изнасиловал няньку, покинув дом пока хозяева спали. Утром, узнав о произведенном насилии, крестьянин запряг лошадей и погнался за преступником, захватив с собой в товарищи двух соседей. Насильника настигли в соседнем селе, где он и был задержан местным сельским старостой и передан в руки станового пристава. Преступник был осужден и сослан в Сибирь [25, т. 7, ч. 3. с. 346].

По сообщению корреспондента газеты «Тамбовский край», в с. Дерябкино Ростошинской волости Борисоглебского уезда крестьянин Емельян Луньков, 17 лет, в июне 1914 г. изнасиловал девочку 11 лет. Преступник схватил игравшую у дома своего отца Праскофью и, затащив ее в дом, надругался над ней. Девочка сначала об этом никому не сказала, но затем, сильно заболев, рассказала о произошедшем матери [29]. Чем закончилось следствие, и какое наказание понес насильник, нам установить не удалось.

К изнасилованию несовершеннолетних девушек в русской деревне относились строже, чем к насилию над взрослыми женщинами. По мнению крестьян, «тот человек, кто совершил такое, становился наравне с сатаной» [2, д. 1320, л. 2]. Однако на практике сексуальные действия насильственного характера по отношению к несовершеннолетним не всегда являлись основанием для уголовного преследования преступников. Даже если такие дела доходили до суда, то часто закачивались заключением мирового соглашения. По сообщению (1899 г.) корреспондента Этнографического бюро кн. В. Н. Тенишева, жителя с. Крестовоздвиженские Рябинки Болховского уезда Орловской губернии, «при изнасиловании несовершеннолетней родители судились с виновником преступления или брали с него мировую – несколько рублей денег» [2, д. 1054, л. 4]. Правовые традиции русского села допускали полюбовное решение конфликта сторон, как в гражданских, так и в уголовных делах. Такая сделка, по свидетельству сельских жителей, практиковалась в преступлениях против целомудрия [25, т. 2, ч. 1. с. 47].

Существование практики примирения в делах об изнасиловании несовершеннолетних детей в досудебном порядке подтверждается как свидетельством самих крестьян, так и суждением сторонних лиц. Вот некоторые из них. О. П. Семенова–Тянь–Шанская, в своем этнографическом исследовании «Жизнь Ивана», приводит случай, когда караульный яблоневого сада, возраста 20 лет, изнасиловал 13 летнюю девочку, и мать этой девочки примирилась с обидчиком за 3 рубля [26, с. 39]. По сообщению (1899 г.) информатора из Санкт-Петербургской губернии, молодой крестьянин д. Кусково, отличавшийся распутным поведением, изнасиловал девочку сироту 15 лет. Тетка потерпевшей хода делу не дала, за что насильник работал на нее целый год бесплатно[25, т. 6, с. 374]. В Любимском уезде Ярославской губернии богатый крестьянин Н. К. изнасиловал жившую у него в услужении работницу Анну Н., девушку девятнадцати лет. Дело также до суда не дошло, стороны «смирились». Н. К. сшил потерпевшей девушке новое пальто, платье, а родителям ее выдал пятьдесят руб. серебром [25, т. 2, ч. 2. с. 20].

Даже будучи осужденными за такие преступления, крестьяне верили, что их примирение с потерпевшей является основанием для освобождения их от наказания. Вот один из таких примеров. 26 февраля 1908 г. к судебному следователю Грайворонского уезда Курской губернии обратилась 15-летняя девочка, крестьянка с. Казачьей Лисички, Елена Богданова и заявила, что 23 февраля, в то время, когда она брала в сарае корм для лошадей, к ней сзади подбежал крестьянин Тимофей Ланшин, повалил на солому и изнасиловал. Суд признал Ланшина виновным в совершенном им проступке и назначил наказание в виде тюремного заключения. Находясь там, он подал прошение: «Прошу освободить меня из тюрьмы ввиду примирения с Еленой Богдановой и ее отцом, вину мою они простили, а Елена согласилась выйти за меня замуж» [34].

Таким образом, правовыми обычаями русского села считались допустимыми как самочинная расправа с насильником, так и примирение сторон при условии материальной компенсации потерпевшей. Позитивное право предполагало иную ответственность за данный вид преступления. Уголовное законодательство Российской империи квалифицировало изнасилование несовершеннолетних как тяжкое преступление. По статье 1523 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1885 г. «за растление девицы, не достигшей четырнадцатилетнего возраста, если оно было сопровождаемо насилием, виновный подвергался лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы сроком от десяти до двенадцати лет» [32, с. 693].

Одним из видов половых преступлений, преследуемым уголовным законом, являлся инцест (кровосмешение). По канонам православной церкви половая связь в кровном родстве и по свойству считалась тяжким грехом. В соответствии с требованием церковного устава на кровосмесителей накладывалась епитимья. Российский закон признавал инцест деянием преступным, уголовно наказуемым и жестоко карал виновных в нем. Воинским уставом Перта I артикулом 173 за кровосмешение в восходящей или нисходящей линии предусматривалась смертная казнь [24, с. 360]. Уложением о наказаниях 1885 г. виновные в кровосмешении приговаривались «к лишению всех прав состояния и к ссылке в отдаленные места Сибири для заключения там, в тюрьме в уединении на шесть лет и восемь месяцев» [32, с. 751]. При кровосмешении во второй степени родства срок тюремного заключения сокращался вдвое [32, с. 753].

В правовой традиции русского села кровосмешение воспринималось как грех и преступление, виновник которого, по убеждению крестьян, должен быть подвергнут осуждению и тяжелому наказанию. Исходя из таких взглядов, сельские жители, как правило, передавали преступника в руки властей [25, т. 3, с. 330]. По понятию крестьян, кровосмешение разграничивалось по степени важности и преступности. Считая тяжким грехом и преступлением половые отношения в кровном родстве, жители села придавали меньшее значение случаям кровосмешения при свойстве, еще меньше при духовном родстве [25, т. 2, ч. 2. с. 20]. Новгородские крестьяне особо тяжким грехом считали сожительство близких между собой родственников, каковы: брат и сестра, отец и дочь, свекор, деверь и сноха [25, т. 7, ч. 3. с. 348].

По сведениям, собранным князем Н. Костровым за двадцатипятилетний период (1836 – 1861 гг.), судами Томской губернии было рассмотрено 155 случаев насильственного растления. 19 из числа этих преступлений имели характер инцеста. Одно относилось к растлению дедом внучки, семь – к растлению отцами несовершеннолетних дочерей, три – отчимами падчериц, три – дядями племянниц, два – двоюродными братьями сестер, три – малолетними малолетних (14 летний мальчик 3 и 4 летних девочек и 11 летний 4 летнюю). В марте 1845 г. 70-ти летний крестьянин д. Верхнее-Маицкой Каинского округа Томской губернии Антон Пономарев, напившись пьян, растлил 9-ти летнюю внучку, девочку Авдотью Пономареву [13, с. 74]. В июне 1855 г. несколько крестьян с. Шиницина Каинского округа поймали на месте крестьянина Ивана Махина, 70 лет, в прелюбодейной связи с падчерицей Акулиной, 14 лет. Следствием было установлено, что Махин растлил Акулину в 1853 г. и с того времени постоянно жил с ней. Кроме того, в 1855 г. он растлил и другую падчерицу свою Марью, 9 лет, и также жил с ней в течение двух недель, пока не был арестован [13, с. 77–78]. Государственные крестьяне с. Васильевки Бузулукского уезда, 10 марта 1861 г. объявили местному волостному правлению, что их односелец Тимофей Усков 4 марта был пойман ими на кровосмешении с дочерью своей Агафьею, которая сказала им тогда, что она: «грех творит по сильным от отца побоям» [9].

На основе изучения материалов судебных дел и полицейских отчетов по Тамбовской губернии, нами были обнаружены немногочисленные факты инцеста в крестьянской семье. О случае кровосмешения в Тамбове указано в ведомости за 1879 г.: крестьянин Яков Гусев растлил свою 12-летнюю дочь Матрену [23, оп. 40 д. 598, л. 86об]. Было ли дело доведено до суда нам неизвестно. Приведем другой эпизод, ставший предметом судебного разбирательства. В апреле 1878 г. в Тамбовском окружном суде разбиралось дело по обвинению крестьянина с. Царевки Кирсановкого уезда Егора Цуканова, 30 лет от роду по обвинению в растлении девицы Христианы Афанасьевой, 12 лет. Из рапорта сотского с. Царевки от 14 февраля 1877 г. следует, что крестьянин Егор Михайлович Цуканов изнасиловал свояченицу Христиану. В результате судебно-медицинского осмотра потерпевшей было установлено, что вход во влагалище расширен и имеется разрыв девственной плевы, который произошел вследствие введения во влагалище детородного члена [8, ф. 69, оп. 50, д. 32, л. 9–9об].

Аналогичное преступление зафиксировано в следственных материалах дел прокурора Тамбовского окружного суда. Из донесения урядника Архангельской волости Борисоглебского уезда Тамбовской губернии Щербакова от 20 июля 1915 г. явствует, что девица, Пелагея Хорошилова, 16 лет, крестьянка села Архангельское заявила о том, что в первых числах июля при уборке в поле ржи ее изнасиловал родной отец, Василий Артемович Хорошилов, 37 лет от роду. Свидетелем произошедшего насилия был ее двоюродный брат, Василий Рыльков, 10 лет. Она также добавила, что раньше заявить об этом не могла потому, что отец ее никуда не пускал и угрожал ей ее задушить [8, ф. 66, оп. 2, д. 3999, л. 6]. При освидетельствовании П. Хорошиловой был обнаружен надрыв девственной плевы уже зарубцевавшийся [8, ф. 66, оп. 2, д. 3999, л. 19об].

В крестьянском дворе, когда бок о бок жило несколько семей, порой возникали замысловатые любовные треугольники. К внутрисемейному решению вопроса об обретении подруги не на стороне, а в собственном доме, нередко подталкивали сами родители. Сохранился эпизод, зафиксированный в Вятской губернии, когда мать прямо сказала сыну, что негоже связываться «с потаскухами», «вон, ведь, есть свои кобылы», указав на дочерей [16, с. 49]. Знаток обычного права Е. И. Якушкин в своем исследовании приводит пример, когда крестьянин 71 года был пойман односельчанами на месте преступной связи с женой родного внука [36, с. 391]. По сведениям (1899 г.) из Пошехонского уезда Ярославской губернии, в местных селах имелись случаи сожительства тещи с зятем, преступной связи со свояченицей [25, т. 2, ч. 1. с. 504]. В с. Коневке Орловской губернии было «распространено сожительство между деверем и невесткой. В некоторых семействах младшие братья потому и не женились, что жили со своими невестками» [2, д. 1011, л. 19]. По мнению тамбовских крестьян, кровосмешение с женой брата вызывалось качественным превосходством того брата, который отбил жену. Братья не особенно ссорились по этому поводу, а окружающие к такому явлению относились снисходительно. Дела о кровосмешении не доходили до волостного суда, и кровосмесителей никто не наказывал [2, д. 2036, л. 3]. Менее тяжкими и менее греховными признавались интимные отношения невестки с деверем [25, т. 3, с. 558, 678]. Следствием малолетства жены могло стать сожительство зятя и тещи, упомянуты отношения со свояченицами, а также между двоюродными сестрами и братьями [25, т. 2, ч. 1. с. 504; т. 2, ч. 2. с. 201, 308; т. 6, с. 245]. Кровосмесительные отношения взрослых людей, в отличие от изнасилований к преступлениям, рассматриваемым гражданским судом, чаще всего не относились, а церковным властям о том не сообщали, «не доносили и не укоряли в глаза» [25, т. 2, ч. 2. с. 380]. В целом в деревне к таким ситуациям относились либо равнодушно, либо отрицательно.

По утверждению известного русского художника В.М.Максимова, в 1899 году в Санкт-Петербургской губернии молодой крестьянин деревни Кусково, отличавшийся распутным поведением, изнасиловал девочку-сироту 15-ти лет. Тётка потерпевшей хода делу не дала, за что насильник работал на неё целый год бесплатно. В Любимском уезде Ярославской губернии в 1898 году, согласно сведениям, собранным краеведом и журналистом А.Баловым, богатый крестьянин Н.К.

изнасиловал жившую у него в услужении крестьянскую девицу Анну. Дело также до суда не дошло, ибо стороны «смирились»: Н.К. сшил потерпевшей девушке новое пальто и платье, а родителям её выдал 50 руб.

Оценивать статистику растлений в российском селе трудно по той причине, что отдельный учет таких преступлений не велся, а многие дела о растлениях, как мы видели выше, до суда не доходили. Поэтому попытаемся восполнить этот пробел посредством обращения к материалам губернских ведомостей о происшествиях, ежегодно направляемых в Министерство внутренних дел. К примеру, за покушение на растление малолетней крестьянки, 9-летней Авдотьи Андреевой, решением Смоленского окружного суда от 5 ноября 1893 года к 6 годам каторжных работ был приговорен крестьянин Смоленской губернии Василий Матвеев Калабушкин.

Сообщения об актах полового насилия по отношению к детям в крестьянской среде были характерны и для начала XX века. Вот только некоторые из них за 1912 год: «в слободе Подгорной Острогожского уезда Воронежской губернии 12 мая крестьянин Шульгин, 43 лет, растлил крестьянскую девочку Мальцеву 14 лет»; «26 августа крестьянин д. Субботиной Тобольской губернии Афанасий Польянов, 47 лет, встретил 12-летнюю крестьянку Матрену Барышникову, затащив её в яму под овин, против её воли и согласия совершил с ней половой акт, лишив её при этом физической девственности»; «крестьянин с. Выгорного Тимского уезда Курской губернии Яков Постников 24 декабря изнасиловал крестьянскую девочку Ольгу Шаталову, 11 лет».

Ломка традиционного уклада деревни, сопровождаемая ростом крестьянской агрессивности и склонностью к совершению преступлений, стала очевидной. Столь же очевидной была и неоправданная жестокость, которую проявляли насильники по отношению к жертвам, которые по причине детского возраста не могли оказывать сопротивление.

В некоторых случаев побои, наносимые жертве, сопровождались угрозой лишения жизни. Так, «крестьянин с. Ореховского Благодаринского уезда Ставропольской губернии, Петр Дворядкин, 26 лет, 3 апреля 1909 года на выгоне близь села ударом кулака свалил на землю 11-летнюю девочку Марию Окорокову, и, пригрозив в случае сопротивления, зарезать бывшим у него ножом совершил с ней полный половой акт, лишив при этом её физической девственности». Решением Ставропольского окружного суда от 4 июня 1910 года преступник был приговорен к каторжным работам сроком на 6 лет.

Наиболее суровые наказания уголовный закон предусматривал за растление малолетних девочек, то есть девиц моложе 14 лет. По ст. 1523 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных в редакции 1885 года «за растление девицы, не достигшей 14-летнего возраста, если оно было сопровождаемо насилием, виновный подвергался лишению всех прав состояния и ссылке на каторжные работы сроком от 10 до 12 лет».

Но с утратой традиционных форм социального контроля в деревне даже суровость наказания действующего законодательства не могла предотвратить насилие над детьми. К 10 годам каторжных работ решением Екатеринодарского окружного суда от 28 марта 1911 года был приговорен крестьянин Кубанской области Никифор Власенко, 26-ти лет. Решением присяжных заседателей Власенко признан виновным в том, что «13 июля 1910 года в доме крестьянина Саввы Максименко, положив на кровать 11-летнюю дочь последнего Ирину и туго обмотав ей шею платком, совершил с ней, против воли и желания её, насильственное половое совокупление».

Такой же срок за растление малолетней приговором Иркутского окружного суда от 21 августа 1908 года получил Юлиан Вояковский, 40 лет. Из материалов дела следует, что 7 июля 1906 года в г. Бодайбо он «учинил половое совокупление» с крестьянской дочерью Елизаветой Кулькиной, 11-ти лет». К лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 6 лет был приговорен 7 мая 1911 года Тобольским окружным судом крестьянин п. Михайловский Тобольской губернии Григорий Федоров Суворов, 43-х лет. Из дела следует, что 17 февраля 1910 года при возвращении домой из п. Богословского вместе с 10-летней крестьянской девочкой Соломонидой Мартышенко, нанятой им нянькой к своему двоюродному брату, он, несмотря на сопротивление потерпевшей, имел с нею «половое совокупление», лишив её при этом девственности.

Насильниками малолетних девочек не всегда были местные жители. Так, растление 9-летней крестьянской девочки Василисы Болотовой 30 октября 1909 года совершил на Кубани вятский крестьянин Кузьма Поздеев, 28-ми лет. Решением Екатеринодарского окружного суда преступник был приговорен к 4 годам каторжных работ и уплате потерпевшей 5 руб. в месяц до выхода её замуж.

Иногда половые насильственные действия по отношению к детям растлители совершали в городах, вдали от дома, в надежде на то, что здесь они смогут удовлетворить свою похоть и не будут пойманы. Приговором Новочеркасского окружного суда от 6 ноября 1909 года крестьянин д. Дмитриевки Елецкого уезда Орловской губернии Яков Тихонов Турупкин, 24-х лет, был признан виновным в том, что 26 июня 1909 года в Новочеркасске, в лавке схватил пришедшую за покупкой 7-летнюю девочку Веру Запорожцеву, унёс её в комнату при лавке и изнасиловал.

В начале ХХ века число зарегистрированных и расследованных половых преступлений, совершенных как в крестьянской среде, так и в городе, возрастает. По данным уголовной статистики МВД, число преступлений против женской чести и половой неприкосновенности в Российской империи выросло с 12.662 в 1909 году до 16.195 в 1913-м, то есть за четыре года увеличилось почти на четверть.

Это объясняется отчасти тем, что по мере начавшегося освобождения женского населения села от патриархальных условностей, крестьянки в случае изнасилования стали чаще обращаться в полицию, а растление малолетних детей становилось предметом разбирательства в коронных судах (а не на сельских сходах, как раньше). По мере подъёма правовой культуры деревни, формирования у крестьян гражданского правосознания, развития чувства собственного достоинства у сельских женщин практика примирения между насильником и его жертвой постепенно уходила в прошлое.

Нередко жертвами растления становились девочки, находившиеся у крестьян в работницах или няньках. Так, 29 ноября 1912 г. крестьянин с. Ровеньки Острогожского уезда Воронежской губернии Желжаков, 45-ти лет, растлил находившуюся у него в услужении крестьянку Степенко, 13-ти лет69. К лишению всех прав состояния и ссылке в каторжные работы на 6 лет был приговорен 7 мая 1911 г. Тобольским окружным судом крестьянин, п. Михайловский Тобольской губернии Григорий Федоров Суворов, 43-х лет, за сопровождавшиеся насилием растление девицы, не достигшей 14-ти лет. Из дела следует, что 17 февраля 1910 г. при возвращении домой из п. Богословского вместе с 10-летней крестьянской девочкой Соломонидой Мартышенко, нанятой им нянькой к своему двоюродному брату, он, несмотря на сопротивление потерпевшей, имел с нею «половое совокупление», лишив ее при этом девственности70.

Насильникам малолетних девочек не всегда были местные жители. Так, растление 9-летней крестьянской девочки Василисы Болотовой 30 октября 1909 г. совершил на Кубани вятский крестьянин Кузьма Поздеев, 28-ми лет. Решением Екатеринодарского окружного суда преступник был приговорен к 4 годам каторжных работ и уплате потерпевшей 5 руб. в месяц до выхода ее замуж71.

Более строгое наказание, максимально возможное, 12 лет каторжных работ по приговору Екатеринодарского окружного суда от 19 октября 1910 г. понес крестьянин с. Кисловки Самарской губернии Павел Иванов Крутилкин, 22-х лет. Он был признан виновным в том, что 24 декабря 1909 г. в Екатеринодаре, против ее воли и согласия, совершил «половое совокупление» с дочерью крестьянина Екатериной Мироновой, имевшей 10 лет от роду, при этом лишив ее девственности72.

В обоих случаях преступники жителями Кубанской области не являлись, а были крестьянами-отходниками, временно нанявшимися на работу. На наш взгляд, эта категория сельских жителей в большей мере была склонна к совершению преступлений, в том числе и половых.

Иногда половые насильственные действия по отношению к детям растлители совершали в городах, вдали от дома, в надежде на то, что здесь они смогут удовлетворить свою похоть и не будут пойманы. Показательно в этом отношении дело 1909 г. Приговором Новочеркасского окружного суда от 6 ноября 1909 г. крестьянин д. Дмитриевки Елецкого уезда Орловской губернии Яков Тихонов Ту-рупкин, 24-х лет, был признан виновным в том, что 26 июня 1909 г. в Новочеркасске, в своей лавке, схватил пришедшую за покупкой 7-летнюю девочку Веру Запорожцеву, унес ее в комнату при лавке и изнасиловал73.

Обычно извращенцы пользовались доверчивостью детей. Так, 21 апреля 1902 г. крестьянин Василий Махалов заявил полиции, что его 5-летняя дочь была изнасилована и растлена крестьянином Павлом Мурыгиным. По словам потерпевшей, к ней, когда она играла с детьми, подошел проживающий в том же доме Мурыгин, дал ей «гостинцев» и 4 копейки денег, а затем отнес ее на руках на чердак того же дома, где «своей штукой пихал ей между ног», закрывая рот рукой. В результате судебно-медицинского освидетельствования Малаховой врач пришел к заключению, что она была изнасилована и растлена74.

В делах о растлении малолетних результат медицинского освидетельствования потерпевшей имел важное, если не решающее значение75. Как пример приведем два дела, в которых содержание судебно-медицинской экспертизы по-разному повлияло на приговор суда.

Судебным следователем 2-го участка Шацкого уезда Тамбовской губернии 9 мая 1879 г. было возбуждено дело об изнасиловании крестьянской девочки Татьяны Поповой, 10-ти лет. О произошедшем преступлении властям сообщил волостной старшина 8 мая 1879 г. на основании словесного заявления отца девочки, крестьянина села Ново-Березов Степана Филипповича Попова76.

Из объяснения девицы Татьяны Поповой следовало, что в воскресенье, 29 апреля, после обеда она с подружкой пошла играть на луг. Когда они проходили мимо гумна, то встретили односельчанина Ивана Расказова, 30-ти лет, который схватил ее и потащил на гумно. Затем, со слов потерпевшей, он «заворотил сарафан и рубаху, вынул свою «чичирку» из портков и стал ею пихать пониже живота, от чего из этого места пошла кровь и замарала рубаху, которую мать потом вымыла»77.

Свидетели, отставной рядовой Кондратий Муравлев и крестьянин Афанасий Поворов, по существу произошедшего ничего показать не смогли и факт изнасилования не подтвердили. Подружка потерпевшей Елена Берестинская на допросе показала, что Иван Расказов встретив их, стал играть с Татьяной, а она сама пошла дальше, так как впереди шел ее пьяный отец и она боялась, чтобы он не упал и не выронил деньги78. Из протокола № 3 от 23 мая 1879 г. следовало, что земский врач Лимберг в присутствии понятых провел судебно-медицинское освидетельствование Татьяны Поповой. В результате он пришел к выводу, что «девственная плева цела и никаких повреждений половых органов не существует, а, следовательно, растления не было»79.

Постановлением губернского прокурора от 25 июня 1879 г. дело было прекращено, однако Тамбовский окружной суд определением от 7 августа 1879 г. в прекращении дела отказал и возвратил его для дальнейшего производства по обвинению Ивана Расказова в попытке изнасилования80.

В материалах этого дела есть ряд моментов, которые ставят под сомнение факт изнасилования малолетней девочки. Событие произошло 29 апреля, а отец «изнасилованной» девочки заявил о нем волостному старшине лишь 8 мая, то есть спустя 9 дней. Мать почему-то уничтожила главную улику преступления, отстирав платье дочери от следов крови. Свидетель Афанасий Поваров, который, по словам Поповой, за волосы стащил с нее насильника, на допросе показал буквально следующее: «Расказова с Поповой я за волосы не стаскивал и даже не видел их вместе лежащими, а потому и не знаю, что между ними произошло»81. Несмотря на заявление девочки о том, что «это место, куда мне пихал Рассказов, еще и теперь болит»82, судебный врач никаких повреждений не обнаружил. Можно сделать вывод о том, что физическому насилию Татьяна Попова не подвергалась, а ее показания стали плодом вымысла. Трудно предположить, что 10-летняя крестьянская девочка сама додумалась пойти на оговор. По всей видимости, ее родители пытались получить с Расказова деньги за «насилие», и лишь после его отказа они обратились с заявлением к властям.

В другом случае экспертное заключение судебных медиков позволило не только установить факт растления, но и выяснить обстоятельства совершения преступления. Так было в деле крестьянина д. Пашенной Енисейского уезда той же губернии Маркела Федорова Аляева, 54-х лет, признанного виновным в растлении крестьянской девицы Анастасии Полынцевой, 9-ти лет, и приговоренного решением Красноярского окружного суда от 14 февраля 1907 г. к 6 годам каторжных работ.

Из показаний свидетельницы Аграфены Мараховской явствовало: «...В мае 1906 г. она увидела девочку Анастасию Полынцеву лежащей на постели с поднятым подолом платья и на ней лежал в одной рубахе Аляев, причем девочка плакала». А по показаниям потерпевшей, Аляев в отсутствии ее матери несколько раз пытался ее растлить. В последний раз, когда матери не было дома, он добился своего, «отчего она закричала и на этот крик прибежала квартирантка Аграфена Мараховская»83.

Врачебной экспертизой был не только подтвержден факт изнасилования, но и установлены атомические и физиологические доказательства того, что «попытки совокупления делались неоднократ-но»84. Это позволило заключить, что преступление не было спонтанным - действия преступника носили продуманный и намеренный характер. В ходе допроса обвиняемый признался: «Охоту до маленьких девочек имею давно, как увижу, в голове все мутнеет и дрожь меня бьет»85.

Это, пожалуй, единственное свидетельство, которое нам удалось обнаружить, когда преступник признал свою патологическую страсть, что дает основание предположить наличие у него психического расстройства. Во всех других рассмотренных случаях растления малолетних ни у следствия, ни у суда вопрос о психическом здоровье, о вменяемости подсудимых не возникал.

Таким образом, изнасилования и растления в российской деревне в конце XIX - начале XX вв. носили преимущественно скрытый характер. Это было обусловлено как особенностью этого вида преступлений, так, в определенной мере, и стереотипами поведения крестьянок, жертв полового насилия. Боязнь пересудов односельчан, а также необходимость медицинского освидетельствования удерживало потерпевших от обращения в полицию.

В исследуемый период число зарегистрированных и расследованных половых преступлений, совершенных в крестьянской среде, возрастает. Это объясняется отчасти тем, что по мере начавшегося освобождения женского населения села от патриархальных условностей, крестьянки в случае изнасилования стали чаще обращаться в полицию, а растление малолетних детей становилось предметом разбирательства в коронных судах. Этому, на наш взгляд, способствовал и углублявшийся кризис традиционного уклада российского села, выразившийся в ослаблении социального контроля со стороны семьи, прихода и общины, а также в секуляризации сознания сельских жителей, в нравственной деградации определенной части крестьянского сообщества, прежде всего его маргинальных слоев.

Сопоставление содержания правовых обычаев села и положений уголовного законодательства дает основание утверждать, что в определении меры ответственности за преступления такого рода уголовное законодательство, весь механизм уголовного преследования отличались большей последовательностью в установлении степени вины и суровости наказания. Нормы обычного права допускали как возмездие путем самочинной расправы над преступником, так и примирение сторон при условии материального возмещения со стороны насильника или растлителя. По мере подъема правовой культуры деревни, формирования у крестьян гражданского правосознания, развития чувства собственного достоинства у сельских женщин практика примирения между насильником и его жертвой постепенно уходила в прошлое.


Безгин Владимир Борисович доктор исторических наук профессор, кафедра истории и философии, Тамбовский государственный технический университет