Вологда. Похороны вождя коммунистов

В прошлом году я начал писать продолжение романа-эпопеи о судьбах вологжан, которые по воле случая в 1918 г. оказались свидетелями деятельности в городе Дипломатического корпуса стран Антанты. Одни из них имели мимолетное знакомство с посланниками Запада, другие принимали активное участие в помощи дипломатам. Иностранцы уехали, а местные остались тут. Впоследствии жизнь забросила одних в белогвардейский лагерь, другие пошли служить в Красную армию.

В центре повествования первой книги эпопеи — судьба двух молодых людей, Петра Варакина и Августы Степановой. Они были знакомы с 1918 г., участвовали в Гражданской, причем умудрились повоевать по обе стороны фронта. В 1923–24 гг. между ними случился роман, закончившийся арестом одного из героев.

Одна из глав книги повествует о том, как в Вологде встретили смерть Ленина и как проходило прощание с вождем. Глава написана на основе документальных источников и позволяет увидеть события тех лет глазами героев книги. Все основные упомянутые персонажи реальные лица, некоторые из них впоследствии сыграют важную роль в жизни города и края. Многие не переживут 1937 г., но об этом в другой раз.

Умер товарищ Ленин, председатель Совнаркома, глава советского правительства. Официальную телеграмму об этом в Вологде получили 22 января. От неожиданности город затих. Печные дымы в оцепенении подпирали низкое небо, свирепый мороз не давал выйти на улицу. Так прошли первые часы.

Постепенно, граждане, преодолев потрясение, стали собираться вместе. Что теперь будет? Все ждали приказов и разъяснений. На удивление, никакой паники не случилось. Из столицы вскоре стали поступать бодрые реляции, где говорилось о том что «трудящиеся должны чтить заветы Владимира Ильина и дружно стремиться к укреплению союза рабочих и крестьян». Сообщалось, что «ленинская гвардия» состоящая из закаленных в борьбе «старых большевиков» уверенно понесет знамя Ленина к новым победам социалистического строительства.

Похороны были назначены на 27 января и накануне губернская газета «Красный Север» почти все материалы выпуска посвятила усопшему вождю.

— Черт знает что, — доктор Горталов бросил на стол газету, — совершенно нечего читать, все о нем. Я припоминаю, что кончина государя императора Александра Третьего освещалась в прессе скромнее.

— Сергей Федорович, не стоит горячиться, — супруга налила в чашку чай, — поговорят и забудут, схоронят и амба.

— Да нет, вот пишут, что будет установлен на Красной площади мавзолеум, пока временный, а потом сделают настоящий из мрамора и гранита, на века. И будет народ в мавзолеум ходить лицезреть покойничка. Прости, Господи, грех какой.

Сергей Федорович отхлебнул чаю, ему определенно хотелось поговорить на на эту тему.

— Я, как врач, могу сказать, со здоровьем у Ленина до сентября 1918 г. было все в полном порядке. Потом эти злосчастные выстрелы из-за которых погибло столько невинных людей, но смотри ж ты, он выздоровел и, подозрительно быстро для своих лет. А еще говорят, что пули были отравлены, нет уж, я отравлений повидал, ничего подобного, яд бы себя показал сразу. Хотя, кто его знает, разные яды бывают, одни в алкоголе теряют силу, другие наоборот, а тут отравленная пуля, сомнительно!

— Ленина лечили лучшие доктора, — убирая со стола, заметила жена.

— Что из того, если бы предпосылок к быстрому выздоровлению не было, никакие доктора не помогут, не было в пулях яду, я убежден!

Помнишь, милая, он обернулся к супруге, как я лечил в восемнадцатом американского посла?

— Как не помнить, столько было хлопот.

— Так вот, я хоть и не говорил им, но уверен, что господина Френсиса отравили!

— Кто, зачем?

— Не знаю, но причина был! Яд, судя по всему, находился в бутылке с коньяком.

— Как же так?

— Все просто, некачественный спирт, возможно даже с примесью метилового, допускаю, что продукт был разбавлен отравой, но факт, посол выпил и чуть не погиб.

— Сергей, ты спас мировую знаменитость и тем самым защитил честь русской медицины.

— Ха, — Горталов довольно усмехнулся, — если угодно, то да! К слову могу заметить, что в те же дни от похожей болезни в Москве скончался генеральный консул Америки. Я полагал бы изучить вопрос о причине скорой смерти еще накануне совершенно здорового человека. Но, кому это было тогда надо? Посол, счастливый тем, что выжил, съездил в Москву на похороны и, после них занялся другими делами.

Думаю, что теперь уж могилку американца и не сыскать, многие кладбища подверглись поруганию, некоторые склепы и могилы вскрыли, искали золото, покойничков, за ненадобностью в сторону, а тут собаки голодные, ужас, — Горталов опустил голову, — сколько прошло времени с той поры? Всего лишь пять лет, а страна, почитай, другая, коммунизм строим, вождя мирового пролетариата вот завтра хоронить будем.

Горталов снова достал газету и принялся читать: «Надо же, сколько слов придумано, чтобы вознести одного человека, сказали бы просто, преставился раб божий имярек и «со святыми упокой». Вот смотри, что пишут: «Железной рукой и провидящим оком направлял Владимир Ильич корабль пролетарской диктатуры и вел его через все бури и тайные скалы», или тут, еще чище, написано от имени детей: «Пусть злорадствуют наши классовые враги — буржуазия и подголоски их, меньшевики и эсеры. Мы заявляем, на злорадство их ответим осуществлением заветов и идей, оставленных товарищем Лениным». Не могут такое написать дети, а газета наша, напечатать может, бумага терпит.

— Сергей Федорович, так что же все-таки с болезнью Ленина, ты как-то ушел от темы? — спросила жена.

— Ах да, я думаю, что тут дело без отравы не обошлось. Слишком быстро и внезапно он стал сдавать, такое бывает, когда добавляют яд накопительного действия. Человек травится постепенно, и как бы умирает от болезни спровоцированной действием яда. Но кто это все придумал, вот вопрос?

— Думаешь, Троцкий, — едва слышно шепнула жена.

— Кто угодно, в их компании на такое может быть способен каждый. Скажу тебе, это сделал тот, кто хочет стать новым русским царем, как известно: «Le Roi est mort, vive le Roi».

— И кто же, по-твоему, будет следующим королем? — спросила жена.

— Скоро мы увидим эту захватывающую драму! — Горталов отложил газету, позвал сына: — Володька, иди сюда, расскажи, что у вас сегодня в школе было.

— Митинг памяти товарища Ленина, — не раздумывая произнес школьник.

— А кто такой Ленин? — вдруг нахмурившись, спросил Володьку отец.

Мальчик растерялся, покраснел и вдруг выпалил:

— Ленин — лучший друг детей!

— Слышишь, мать, — Горталов, окликнул жену, — слышишь, что говорят в школе этому недорослю. Ленин — лучший друг детей, и он этому верит. Какой кошмар! Ведь это мой сын, и я ничего не могу противопоставить заразе современного школьного воспитания.

Сын, школьник Володька убежал, а доктор Горталов еще долго сидел у окна и разглядывал морозные узоры, густым ковром закрывшие стекло. Они лишили главного врача губернской больницы удовольствия наблюдать, что твориться на улице.

На следующий день после смерти Ленина священник Мальцев столкнулся нос к носу у самого храма с Евгением Евгеньевичем.

— Здравствуйте, батюшка, как живете-можете?

— Скорбим вместе со всем народом.

— Это правильно и политически дальновидно. Но об этом вашем душевном порыве мало кто знает и бытует мнение, что в церквах, ставят свечки и радуются народному горю.

— Что вы, сегодня отслужил панихиду по рабу божию Владимиру, прихожане подали записку и не одну, просят поминать сорок дней усопшего раба божьего Владимира.

— Да что ты заладил, раба божьего! — неожиданно вспылил Евгеньев. — Все рабы остались при старом режиме, у нас царство свободы и нерушимый союз рабочего класса и крестьянства.

— Так все мы, рабы божьи, даже цари, — вкрадчиво ответил Мальцев.

— Контрреволюцию разводишь? — тихо прошипел Евгеньев.

— Никак нет, — замотал головой отец Иоанн.

— Смотри у меня! Евгений Евгеньевич успокоился и деловито произнес: «Есть мнение, что Епархиальное управление не должно остаться в стороне от этого события.

— Так мы разве в стороне? Службы правим, требы...

— Я не о том, надо, чтобы от имени епархиального управления в газете была напечатана заметка по поводу кончины вождя с вашими там словами соболезнования, чтобы понятно было, что писали попы, а не сотрудник в редакции.

Мальцев поморщился.

— Если надо, напишем.

— Вот и отлично!

В тот же вечер отец Иоанн, заручившись благословением правящего архиерея, сочинил текст в память усопшего вождя. Текст обсудили на совете и одобрили. Правда слепой протоиерей Тихон Шаламов, как всегда, пытался внести поправки, но с божьей помощью, а как же иначе, пришли к единому мнению. Обращение подписали четыре человека: епископ, заместитель председателя епархиального управления, Шаламов и последним он, скромный священник Мальцев.

Накануне похорон, когда весь советский народ скорбел по безвременно ушедшему вождю, в газете «Красный Север» появилась небольшая заметка за подписью четырех священников. Она сразу же привлекла внимание читающих. Надо же, епархиальное управление обновленной «Живой церкви» скорбит вместе со всем народом:

«Вологодской епархиальное управление выражает глубокое гражданское горе по поводу смерти уважаемого Владимира Ильича — друга и освободителя родного народа от цепей социального рабства, невежества и нравственной дряблости. Оно скорбит о смерти того, кто вел человечество в светлое царство международной братской солидарности, в царство труда и свободы. Да будут священны для всех народов великие социальные идеалы, одушевлявшие покойного Ильича в течение нескольких десятилетий... Его образ да будет на нашей земле живым уроком того, как надо служить своему народу и человечеству».

На другом конце города, прочитав заметку, плевались приверженцы патриарха Тихона. Они искренне не понимали, как можно славословить человека, уничтожившего тысячи православных святынь, более того, мечтавшего о полной победе на религией, значит и над Богом.

Сторонникам обновленчества казалось, что они несут людям свет и находятся в передовых рядах борьбы за новую жизнь. Старые, патриаршие приходы представлялись им примером какого то старообрядческого мракобесия, отрицающего очевидное. А раз так, то с ними следует поступать как с врагами, пусть, не Христовыми, но врагами целого советского народа.

Борьбу с врагами народа вели внутренние органы ЧК — ОГПУ и поэтому в борьбе с остатками старого отживающего мира необходимо было опереться на их силу. Следовательно, сотрудничество обновленцев с чекистами вытекало из самой сути существования церкви в Советской России. Эта церковь должна быть абсолютно лояльна власти и беспощадна ко всему, что выступает против нее, значит и против патриарших. В правильности этой мысли священник Иоанн Мальцев был совершенно убежден.

Губфинотдел, где теперь работал Петр Варакин, всем коллективом скорбел по поводу смерти вождя мирового пролетариата. В газете им не дали места для отдельного заявления, сказали, что губисполком уже выразил свои соболезнования и надо дать возможность высказаться гражданам. Зато в этой газете за подписью корреспондента Гурьева был опубликован его материал «Налоги и сельское хозяйство». Конечно, никакой фамилии «Варакин» там не было, более того, не было даже намека на существование Петра Ивановича, который выезжал в уезды и изучал вопрос о зависимости земельной ренты от качества и плодородия угодий, в материале только имена ответственных работников, которым Варакин, готовил доклады.

Петру Ивановичу было до слез обидно, что его труд присваивают другие, необразованные и малокультурные советские чинуши. Зато у них вполне пролетарские фамилии, не то что у него! Прошлое опять не дает покоя Варакину, мешает делать карьеру советского работника. Хорошо еще, что приняли на работу в ГубФО после ликвидации Губпродкома, где, как выяснилось, были обнаружены серьезные ошибки и ответственные работники понесли заслуженное наказание в виде снятия с должности и перевода на другую работу.

Варакин еще раз глянул на свои материалы в газете, поднял глаза выше по тексту и обомлел. Над его экономической статьей были помещены стишки какого-то слесаря Неподстаева, посвященные Ленину.

Варакин, хорошо знавший современную и классическую литературу, тонкости стилей и направлений, сглотнув ком в горле, прочел про себя этот образец народного творчества:

Умер Ленин со лбом Сократа
О, милый вождь, как нам было больно,
Для нас великая утрата
И слезы капают невольно.
Великий, смелым открытым взором,
Глядел на жизнь в дни общей смуты.
Жизнь не страшила тебя укором,
Ты рвал для нас капитала путы.
Твои заветы мы строго помним,
Что указал ты, вождь любимый,
Никто не сдвинет нас с дороги,
Мы все готовы превозмочь...

Последняя нерифмованная строчка сразила Варакина наповал. В стране, где газеты публикуют подобную ересь, истинному интеллигенту жить невозможно. Ах, зачем он тогда не уехал в Париж в эмиграцию!

— Петр Иванович, товарищ Попов благодарит вас за хорошо подобранный материал, его напечатали в сегодняшней газете. — Перед ним стояла секретарша начальника Нюта. По паспорту она была Анной, но перед войной возникла мода переиначивать имена, и сразу же Марии стали Мурами, Натальи — Ташами, Анны — Нютами и Нюшами. Выглядело это несколько по-декадентски, но при советской власти с ее любовью к разного рода сокращениям, мода прижилась.

— Спасибо, Анна! — рассеянно ответил Петр Иванович.

— Пожалуйста, — секретарша улыбнулась, кокетливо посмотрела, повернулась к двери и чуть покачивая бедрами вышла из кабинета.

— Какая женщина! — восхищенно пробормотал сосед по столу, счетовод Серафимыч.

— Хороша Маша, да не наша, — ответил ему курьер со смешным именем Васьян.

— Не ваша,—  задумчиво произнес Варакин, — это точно, но ко мне это не относится.

— Вы, Петр Иванович из другого теста, не нам чета!

— Вот именно, — Варакин гордо обвел взглядом окружающих. В этот момент ему захотелось поставить секретаршу управляющего на колени и сделать своей покорной рабой. Эх, да кабы старые времена! Но увы и он не тот, что до революции, и времена не те. Хотя, впрочем, этой Нюте не более двадцати лет и для нее он, в свои тридцать три года, вполне перспективный кавалер. К тому же его сердце разбито, Августа Степанова, которую он любил, сбежала в Архангельск. Конечно официально никакой размолвки нет и родители Августы все так же принимают его в доме в качестве жениха, полагая, что их взбалмошная дочь одумается и все возвратит на круги своя. Но флирт с секретаршей управляющего мог иметь для Варакина свои плюсы.

— Товарищ Попов, он как насчет Нюты, интересуется? — спросил он Васьяна.

— Что вы, у него пятеро детей и работа до ночи, когда ему? — ответил курьер.

— К Нюте клеился наш шоффер, но она его отшила, благородного хочет, шоффер ей не пара, от него маслом машинным пахнет. А по мне так лучше запаха и нет, — мечтательно завершил монолог Васьян.

В тот же вечер Петр Иванович пригласил Нюту в кино. Она с удовольствием согласилась, но по случаю траура все фильмы были отменены и им ничего не оставалось, как идти домой. Нюта немедленно пригласила Петра Ивановича к себе в гости и тот согласился.

Он сидел за столом в семье своей новой знакомой и ясно видел оценивающие взгляды родственников. Для них Варакин был целью. Он ощущал себя в образе благородного оленя, которого выводят под выстрел. И хотя никаких атрибутов охоты в квартире не было, ощущение, что его обхаживают, чтобы заманить в ловушку, пришло к Петру Ивановичу сразу и навсегда.

— Скажите, товарищ Варакин, — обратился по советски отец семейства, — какие ваши прогнозы по политической ситуации, кто теперь будет главным?

— Судя по газете, где помещены воспоминания соратников о покойном вожде, будет коллегиальное правление, хотя, конечно, есть и явные лидеры. Прежде всего товарищ Троцкий. Его оппонентами скорее всего Будут Зиновьев и Каменев.

— Что вы думаете о Сталине? — спросил Варакина отец Нюты.

— Думаю, что это фигура второго плана, он не русский и даже не еврей, среди соратников Ленина евреев много и зная их любовь к власти, трудно себе представить, чтобы они допустили к кормилу какого то грузина.

— А вы знаете, Петр Иванович, я товарища Сталина знаю лично и думаю, что вы его недооценили.

— Как так «лично»?

— Он был здесь в ссылке в двенадцатом году, и звали его тогда «кавказец Сосо». Потом он сбежал из Вологды с паспортом моего приятеля Чижикова.

— Кавказец с такой фамилией, — Варакин удивился, — мне не верится, в жандармском управлении сидели не дураки.

— Тем не менее, так и было, — ответил папаша Нюты. Об этом знают кому надо в Вологде. Тогда все забыли эту историю, а после революции, когда в газете напечатали портреты соратников вождя мы и узнали нашего Сосо.

— Значит Сталин вам ближе? — спросил Варакин, — а мне, как бывшему красноармейцу ближе товарищ Троцкий, наш нарком — военмор.

— Мужчины, вы все о политике, давайте пить чай, — Нюта переоделась в домашнее и одетая по-простому, выглядела очень мило, Варакин отметил про себя, хорошенькая и вздрогнул, когда то он так же подумал об Августе Степановой.

— И все — таки я настаиваю, — не унимался родитель Нюты, — будущее за товарищем Сталиным и теми, кто его поддержит. Россия страна монархическая и вождь должен быть один, демократия не для нас. Да она и непонятна большинству населения. Раньше бывало, как барин скажет, так и быть, а потом пошло, один говорит одно, другой иное, а делают третье.

Взять хоть землю, вроде как отдали крестьянам, те зажили лучше, так говорят окулачились, надо у них излишки отбирать! Разверстку отменили, так продналог увеличивают. Две лошади в хозяйстве — уже кулак, а как же тогда крестьянину жить по-людски, если без лошадей и коров? Сейчас в деревне беднота — одни бездельники, работящие мужики все поднялись и богатеют.

— Я с вами не согласен, — ответил Варакин, — компетентно заявляю, обстоятельства бывают разные, у одних земля родит, у других нет, опять же сколько детей, других иждивенцев и какой налог рассчитан. В некоторых волостях из нужды так и не выбилось крестьянство.

— Папа, Петр Иванович начальнику по этому вопросу материалы готовит к докладам и отчетам, он лучше знает, — вступилась за Варакина Нюта.

Вечер прошел по семейному тихо, отец семейства, испив пять чашек чаю отбыл в свою комнату и они остались вдвоем.

— Где твоя мать? — спросил Варакин Нюту.

— В Москве?

— В смысле?

— Они с отцом не живут с восемнадцатого года, мама работала в Шестой армии в госпитале и познакомилась с раненым офицером. Он ее потом в Москву и увез.

— А как же отец?

— Смирился, куда ему до офицера, ему бы больше про политику болтать с первым встречным.

— Это вы обо мне так? — возмутился Варакин.

— Что Вы, Петр Иванович, это я о его друзьях.

— Пожалуй мне пора, — начал прощаться Варакин, — завтра похороны вождя, мороз обещают знатный, надо выспаться и подготовить что потеплее.

— Вы еще приедет в нам? — спросила Нюта.

— Если пригласите, — улыбнулся Варакин.

27 января 1924 г. в три часа дня у Дома Союзов в Вологде началась траурная манифестация. Рабочие и служащие разных организаций шли, чтобы почтить память вождя, товарища Ленина. Стоял лютый мороз, организованные колонны, сформированные по отраслям, с коммунистами во главе пришли точно в срок. Это оговаривалось особо, боялись заморозить людей. Митинг был недолгий, мало кто что слышал, но все понимали, страна в едином порыве прощается с Ильичем, Потом колонны проследовали по городу и на Афанасьевской улице у дома Партии было произнесено заключительное слово. После этого все организованно разошлись.

Фотограф Василий Федорович Гончарук не мог пропустить такое событие. Он снимал митинг и шествие с крыши дома. Получилось монументальное зрелище. Панорамное фото он тоже выставил в витрину своего ателье и получил кучу заказов на тираж. Многие вологжане, потом тыкали карандашом в едва различимые точки человеческих лиц и утверждали, что это именно они запечатлены во время великого события. Страна прощалась с творцом революции, впереди была очередная неопределенность