Родина (продолжение) Начало см.http://maxpark.com/community/4932/content/6249328

 

Голынский Василий Андреевич (1854-1904)

 

     Продолжение. Начало здесь.

      На выходные дни должна приехать из Курска дочь Нади, с мужем и ребёнком.
Остановятся они у родителей Анатолия, потому как здесь места заняты. Я беспокоюсь, чем же кормить гостей? «Как чем? - удивляется Мария. - Что есть, тем и будем кормить»
Есть у хозяек корова, большую часть молока они сдают на завод, но для себя тоже не жалеют: ставят в кастрюлях на сквашивание, потом опускают в погреб. Сметана и творог всегда на столе.

- Но, может, вареников наварить? - предлагаю я, уже не опасаясь недовольства родни. Борщ-то съели за милую душу (это не вслух, конечно).
      Пока молодёжь обрывала вишни, я налепила вареников с творогом приличную по объёму чашку, не жалея, помастила густой сметаной. Взрослые, и хозяева и гости, ели степенно, не спеша, пытаясь понять вкус такого хлопотного по приготовлению блюда. Зато малец уплетал за обе щёки: один вареник ещё во рту, а за другим уже тянется промасленная ручонка, без всякой там вилки. И сколько ни уговаривала мать не спешить, Тимка, жадно поглядывая на уменьшающееся содержимое чашки, тянул в рот один вареник за другим.

      С появлением гостей на столе появилась внушительных объёмов бутыль с самогонкой. И наши двое мужиков опрокидывают одну рюмку за другой, придумывая всё новые и новые пожелания. Я с опаской поглядываю на отчима — не дай бог, лишку хватит, и что я с ним буду делать? Дома с ним, не церемонясь, вполне успешно справлялась мама, а тут как быть? Тем более, что родычи чуть ли не в рот ему заглядывают от умиления. По опыту знаю, если левый глаз у него начинает уменьшаться, то это верный признак того, что самостоятельно из-за стола он не вылезет. Есть мне уже не хочется, и разговор со словоохотливыми женщинами я не поддерживаю. Вроде бы отчим так увлёкся, что забыл о моём присутствии. И вдруг выдаёт:
- Шурка, ты не беспокойся, я ить не совсем дурак, как ты думаешь.

- Я совсем так не думаю, - спокойно, не то с радостью, не то с обидой в душе отвечаю ему.        С радостью, оттого что он понял моё опасение; с обидой — потому что закралась мысль о начинающемся скандале пьяного человека в чужом для меня окружении.
- Ты меня поняла? - и улыбается сидит. «Пусть хоть и пьяная, но улыбка всё-таки», - утешаю себя.
      Зять Нади оказался умным, понятливым молодым человеком.
- Дядя Матвей, пойдём во двор, проветримся малость, а то мы засиделись тут.

«Какой же ты умница, Анатолий», - невольно подумалось мне, и душа от радости закружилась в вальсе. Есть всё-таки тут нормальные люди, от Надиных рассказов с ума можно сойти — настолько тягостные впечатления рождаются в моём воображении.
- Дядюшка, давай с тобой споём, - предлагает Анатолий в самом весёлом расположении духа. Сидят на старом поваленном бревне в обнимку, будто дед и внук после долгой разлуки.
- Дык, я ваших песен не знаю, - сомневается отчим.
- А ты затягивай свою, может я её знаю.
      Отчим по-детски стесняется, потом закрывает глаза, в раздумье покачивает головой. Ну, думаю, сейчас заведёт свою разудалую для смеха:


Зять на тёще капусту садил,
Молодую навприсядку водил...


       Ошибаешься, Шурка, - веду разговор сама с собой, - это он дома рвёт упряжку, чтоб рассмешить народ, а тут же ему надо показаться в наилучшем виде.
Напыжившись, затянул красиво и напряжённо:


Ревела буря, дождь шумел,
Во мраке молнии блистали...


      И тут неожиданно подхватил песню уверенный в себе, почти по-женски нежный тенор:


Бесперерывно гром греме-е-е-ел,
И ве-е-етры в дебрях бушевали-и-и.


     И пусть это далеко не Шаляпин и не Лемешев, но такая слаженность голосов, душевность и широта, будто разлив весеннего половодья.
Дальше продолжал наш дальний родственник:


Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.


     Не зная слов, отчим лишь правильно гудел, не раскрывая рта. От него я часто слышала эту песню, когда он бывал в лёгком подпитии. Но только в пределах первого куплета.
Мы настроились слушать дальше, а певцы неожиданно смолкли, с улыбкой глядя друг на друга.
- Я тоже дальше не знаю, - простодушно и легко признался Анатолий. - Да что мы тут сидим, пойдёмте на пруд, там прохладно и … И вдруг остановился на полуслове, взглянув на свою половину. Та молча одевала ребёнка, повернувшись к нам спиной. Он подошёл к ним, что-то тихо говорил, скорее, уговаривал, но нам ничего не было слышно. Вышел с ними за двор и вскоре вернулся.
     Не зная, как на это реагировать, я вопросительно посмотрела на Надю, а она, едва взглянув на меня, поспешила вслед за дочерью и внуком.
- Не обращайте внимания, у них это часто бывает, - пыталась разрядить сложившуюся обстановку Мария. - Вот возьмите с собой ряднушку, постЕлите на траве. Вы - гости, идите отдыхайте.
     Без особой охоты и радости втроём отправились на пруд.
     Мы спускаемся с невысокой покатой горки, мужики впереди, что-то бурно обсуждают, и у меня есть возможность оглядеться кругом и вздохнуть спокойно и глубоко, наслаждаясь прелестными звуками летнего дня: стрекотанием кузнечиков в чуть присохшей траве, ритмичным перезвоном зависших в небе жаворонков, неподражаемо грудным кукованием кукушки и беспорядочной перекличкой разных птиц.
      Отчего же в этих благословенных местах поселился такой диссонанс между мудрым спокойствием природы и жизнью людей? Неужто щемящая грусть и необъятная ширь русской природы не влияет положительно на характер живущего здесь человека? В этом богом данном раю протекает жизнь простого люда как серая, тоскливая, неустроенная, а порой и дикая.
      Похоже, что всевышний скупо разбросал по этим местам живые жемчужины мирового значения: Толстой, Тургенев, Гончаров, Бунин, Чехов. И самые яркие впечатления были связаны у волшебников русского слова с любовью «к прекрасной земле, к реке, к яблокам, к хлебам и тихим весенним зорям, к троицыным берёзкам, к простому, меткому и живописному родному языку»
(А. Куприн, в статье «А. Н. Будищев»)
      Мои пафосно-лирические размышления прерывает протяжный зов Анатолия:
- Александра-а-а! И машет мне рукой.
      С горки я почти побежала и вдруг зацепилась вроде бы за серый, совершенно круглый камень, интуитивно содрогнувшись оттого что будет больно. Но большим пальцем ноги ощутила мягкость и теплоту загадочного кругляша, к удивлению моему, выпустившего из себя облачко грязно-коричневой пыли. Остановилась, не рискуя потрогать рукой: а вдруг он ядовитый? Рядом расположилась семейка мелких, чистеньких, белых шариков, тесно прижатых один к одному. И что за чудо такое?
Анатолий смеётся, слушая мой наивный рассказ о взорвавшемся мягком камешке.
_-Это гриб такой, у нас его называют побздюх, и есть более приятное название —пырховка.
- Ядовитый? - Да нет, когда молодой, он съедобный, но у нас его за гриб не считают. Хватает других, более полезных и вкусных. Лисички видела?
- Только на картинках.
- О! Я тебе покажу их живыми — и красиво, и вкусно.
      Вижу, отчим с нетерпением ожидает конца разговора, держа в руках растопыренные веером карты.
      Пока мужики режутся в дурака, зашла по колено в воду; водичка прохладная, несмотря на жаркий полдень. Отец рассказывал, что на дне протянувшегося на полкилометра пруда бьют многочисленные ледяные ключи, поэтому долго в такой воде не продержишься. Надо двигаться, чтобы не свело ноги судорогой, подумалось мне. И я поплыла как стояла, прямо в сарафане — купальника у меня не было. Миновала небольшие заросли камыша, дальше полукругом колышется грязно-зелёная пышная ряска, тут вода теплее. Чуть побарахтаюсь, думаю, - и назад.
      И вдруг из-под ряски вынырнула с прилипшими волосами голова: глаза во флюгер, отвисшая сине-красная губа и тяжёлый выдох самогонного перегара. Тихий ужас пополз у меня по спине своими мохнатыми лапами. За порослью камыша меня мужикам не видно, сейчас это чудище что захочет, то и сотворит со мной.
- Ты кто такая? Давай познакомимся …
- Ты вначале познакомься с моим мужем, - и сама удивилась своей находчивости и внешнему спокойствию. - Вон на берегу сидит с моим отцом, видишь?
- Ага, - ответила голова и проплыла мимо.
     Так быстро я ещё никогда не плавала. Запыхавшись, выползла мокрой перепуганной русалкой на берег, хватаю воздух раскрытым ртом, как судак, вытащенный из воды, и, совсем обессиленная, растянулась на траве подальше от мужиков. А им и дела до меня нет: режутся в карты с шутками да прибаутками.
- Ну как водичка? - участливо спрашивает Анатолий после успешно проигранной партии.
      Молчу, делаю вид, что пригрелась на солнышке и уснула.
      Домой мы возвратились только к вечеру. Уставшая от жары и долгой прогулки,
я отказалась от ужина и нырнула под занавеску на свою кровать. Слышу возбуждённый, но тихий разговор, цоканье стаканов и пожелание здоровья. Ну, думаю, наклюкаются мужики на ночь глядя.


- Дядя Матвей, зовите Александру, пойдём к нам в гости, нас там ждут. Господи, думаю, какие гости ночью? Это тебя супружница ждёт и бог знает о чём думает. Осторожно приподняв занавеску, заходит в мой будуар отец, нагнувшись надо мной, всматривается, сплю я или нет. Я прикрыла пальцем рот, потом быстро поводила им из стороны в сторону, мол, сплю я и никуда ходить не надо. Ай да умница! Он всё понял! Слышу, шепчет Анатолию:
- Уморилась она за день, спит как убитая. Пойдём я тебя провожу, а в гости придём в другой раз. И ушли.
      В комнате сделалось тихо, и только часы-ходики стучали с настойчивым и скучным однообразием. Я ещё слышала напевную жалобу двери, когда вернулся отец, он кряхтел и долго укладывался на скрипучей кровати, потом всё замерло.
      Утром я проснулась от привычного приглушённого шума, когда в доме заботятся о том, чтобы не разбудить спящих детей. Мягкие, как в лапоточках, частые шаги Марии, нервное покашливание Нади, уже с утра чем-то недовольной: то цыкнет на кошку, попавшуюся под ноги, то споткнётся о порог и потом зло шипит на проклятую жизнь. А ведь сегодня воскресенье, и ей не надо спешить на работу. Но, видно, беспокойный человек всегда найдёт столб, чтобы обвинить его в собственных несчастьях.
      По плану у нас сегодня огородные дела. В огороде кусты ягод, и чёрная смородина даёт свой пряный, чуть-чуть одуряющий аромат. Высокая картофельная ботва с пучками белых цветков с красными ободками, изредка кустики душистого укропа, аккуратные грядки петрушки. От речки тянет свежей сыростью, яростно квакают лягушки, выдувая из ушей прозрачные пузыри, из камышей вылетают потревоженные нашим появлением чирки, мелкие дикие утки.
      Поработав на грядках, решили ополоснуть ноги в прохладной воде.
      В изгибе речки образовалась небольшая мелкая заводь с бугорком засохшего ила посередине. Тут безбоязненно шныряют грязновато-серые утята-чирки, но, услышав беспокойный свист мамаши из кустов зелёной куги, мигом уплыли в заросли камыша.
- Я сюда стараюсь не заглядывать, - говорит Надя, остановившись поодаль.
- Почему?
- Да потому что покойника здесь нашли.
      Мне становится не по себе, и прелесть природного заливчика как бы уплыла вместе с утятами, а вьющийся по кругу прозрачный столб мошек над бугорком никак не располагал к любованию и томному расслаблению души.
      Года два назад, рассказывает Надя, судили женщину за убийство собственного сына. Совсем одурел от пьянки. Вытащил из дома всё, что можно было унести в руках, и пропил. Тринадцатилетнюю дочь стало опасно оставлять дома: пристаёт к сестре и делает грязные намёки. Стала мать забирать девчонку с собой на работу, бедняга вместе со взрослыми тяпку по полю таскает, но после обеда, жалеючи, отпускала родительница дочку в лесополосу, там прохладно и грибов много. Ночевать дома стало невозможно: кровать пустая, без постели, и всю ночь не спит, бродит по дому в пьяном угаре. Днём выспится, потом идёт на поле, притащит мешок свеклы и сам варит себе проклятое зелье.
Но всякому терпению приходит конец. Однажды мать, оставив у соседей дочку, где они часто ночевали, пришла в дом и застала сына спящим. Тихо подошла, наложила каталку на шею мучителю и задушила. Сама не утащит мертвеца, пришлось звать дочь. Вдвоём вытащили из избы и зарыли в навозной куче. Но разрыхлённый навоз легко разгребли соседские куры. Кое-как засыпали, а ночью, взвалив тело на тачку, повезли к речке. Вот в этой самой заводи вырыли яму и завалили илом. Потревоженный ил размыло водой, ребятишки лазили тут днём, смотрят, чуб на воде колышется, будто водоросли шевелятся.
Вот теперь только приехала милиция.
      Женщину судили, она ни от чего и не отказывалась. Припаяли 10 лет. Девчонку приютила дальняя родня из Курска. Просидела преступница три года и попала под амнистию. Дочь теперь приезжает к матери но никуда не ходит: как появляться среди людей с такой биографией?
- И ты думаешь, на этом заканчиваются у нас преступные дела? - закругляется Надя, готовая рассказать ещё не одну из таких историй. - Ту если всё вспоминать, волосы на голове дыбом встанут.
      Я отошла от заводи. Пропала вся очаровательная прелесть речки и примыкающего к ней сенокоса; запах, и тот, кажется, изменился — где-то зажгли прошлогодний сухой бурьян.
      Мне стало жаль не столь близкую родственницу: сидит в её голове сплошной негатив деревенской жизни и давит на психику, оттого она, наверное, никогда не улыбается, и смеха её я ни разу не слышала. Кто-то хорошо сказал, что смех — это солнце, оно прогоняет зиму с человеческого лица. Живёт женщина одними заботами, прибавляет себе работы от жадности: ворует обрат на заводе, собирает фрукты в заброшенных садах, и это при наличии собственной коровы и сада. Но что поделаешь, надо немножко любить и тех, кто тебе не очень нравится. Любить трудно, конечно, но пожалеть и простить просто необходимо.
      Как-то приуныл наш Матвей Антонович, даже от стопки сивухи отказался в обед. Отвык он от родины, хочется домой, на Кубань, где он прожил уже гораздо дольше, чем тут, в своём сиротском, нерадостном детстве. Великое благо, что радость вселилась в его душу с самого его рождения, она помогала ему видеть мир светлым, ничем не затуманенным.
Мария, услышав про отъезд гостей, засуетилась, забеспокоилась.
- Пойдём, детка, с тобой, соберём смородины на гостинчик.
- Да там у вас её не так уж и много, всего два молодых кустика, - неуверенно возражаю я.
- Дык, и малым всегда можно поделиться, - и уже держит в руках корзиночку из лозы.
- Мать, зря ты беспокоишься, - вмешивается в разговор Надя. - В колхозной лесополосе четыре ряда смородины, выберем, какая на нас смотрит.
      Вижу, Мария как-то сникла, но дочери возражать не стала. Я, чтобы окончательно не испортить добрые намерения старушки, обняла её и весело заворковала:
- Милая Мари Степановна! Надя правильно решила. Мне по душе бродить по вашим взгорьям, любоваться елями и соснами — у нас ведь сплошные выжженные бугры да поля. Красоты у нас мало, только и того, что своё, родное.
- И то правда, - соглашается вмиг оттаявшая женщина, очевидно не богатая на ласки дочери, раз она её называет сухим словом «мать».
      Надя запрягла лошадку — идти пешком далековато, - побросала в телегу лукошки и большой картонный коробок для грибов. А отчим уже тут как тут, без приглашения , молча карабкается на телегу и, усевшись поудобнее, в полной готовности держит в руках вожжи. А вдруг нападут на его Шурку; как же, зубами вцеплюсь, но в обиду не дам.
      Через полчаса мы уже спускаемся в ложбину, по которой зеленеет густая длинная, километра на два полоса в четыре ряда. Я хожу меж кустов и глазам своим не верю — смородина четырёх цветов! Кроме чёрной и красной, другой я не видела. А тут ещё белая и жёлтая! Не может быть, чтоб это богатство было ничьё. Я беспокойно оглядываюсь кругом, наверное, где-то неподалеку сторож обитает... Свои опасения тихо высказываю Наде.
- Колхозное это добро, но оказалось никому не нужным; вон уже следы машин видны, горожане из Курска приезжают, скоро соберут до ягодки.
- Как же так? Хотя бы школьников организовали, для детского сада витамины заготовили.
- Легко сказать, - возражает Надя. Ну соберут ребята, а хранить где? Морозильников-то нет в детских садах.
      Вот так вот, размышляю я про себя, кому-то пришла в голову хорошая идея — насадить смородины, а как сберечь её потом — не подумали.
      Тут же, под кустами, растут и грибы, да разные, и по цвету и по величине. У нас на Кубани в те времена рос только один гриб, мы его по незнанию называли подабрикосовиком, наверняка он имеет какое-то другое наименование, но у нас места не грибные, и мы разбирались в них, как бегемот в модных танцах. Помню, те, что росли на перегнившем навозе, мама называла печерицами. Но она пренебрегала ими по своему разумению.
      Грибы собрала сама Надя, нам доверять такое дело было опасным.
      Через два дня, душевно попрощавшись с Марией, мы уже тряслись на телеге по дороге в Старково. На взгорье Надя остановилась, чтобы нажать серпом травы кобылке на время ожидания рейсового автобуса. Отец пошёл помогать племяннице. И я, к великой благости души, осталась одна, ведь в уединении мы гораздо счастливее, чем в обществе.
      Стою на горке, и передо мной открылся вид несказанной красоты: далеко в дымке деревенька, которую мы покинули, Соблевка, в произношении отчима и Марии. С востока её бережно огораживает от ветров широкая лесополоса из сосен, елей и берёз — благородных деревьев, которые делают эти посадки чистыми, не заросшими. Ходи, наслаждайся запахом хвои и грибов. Далее раскинулся пруд, издали пятнистый от ряски, кустов камыша и зеркальных проплешин блестящей на солнце воды.
      Господи, отчего же так больно в груди, словно мы покидаем давно обжитые, родные места? Почему в этом божьем раю так скверно живёт человек? Вспомнились и противоречивые мысли и чувства самого печального русского поэта — М. Лермонтова.
Люблю отчизну я, но странною любовью!
….....................................................................
Но я люблю — за что, не знаю сам -
Её степей холодное молчанье,
Её лесов безбрежных колыханье,
Разливы рек её, подобные морям.

До свидания, Родина! Её, убогую и прекрасную, Матвей, мой отчим, видел в последний раз.

Март, 2018.

65
1496
27