Мой Сталин

С Иосифом Виссариновичем я познакомился, если память не изменяет, году в 1939-м. 

Минуло мне тогда четыре года. Сталину – 60. Знакомство было, естественно, заочным:  дома, на стене в кабинете отца, в те годы самого молодого наркома в правительстве РСФСР, висел портрет Сталина, который сразу же, при первом рассмотрении, поразил меня удивительной прической вождя: мне,  - не знаю, почему, -   казалось, что волосы у него зачесаны не назад, а вперед, образуя аккуратную челку. 
        
Тогда же произошло еще одно, правда, опосредствованное,  мое приближение к отцу всех народов: по случаю встречи папанинцев,  вернувшихся с Северного полюса, в Кремле был устроен прием, на который в числе прочих были приглашены мои родители.

Столы на банкете по этому случаю были расставлены, как в старину говорили,  «покоем», то есть буквой «П». В середине верхней перекладины буквы сидели члены правительства во главе со Сталиным. 

Помню, как мать рассказывала, что в числе поздравлявших появился белый медведь, который, обращаясь к героям, декламировал стихи, которые заканчивались просьбой «Папа-папа-Папанин, вернись, я все прощу!».

Матери хотелось получше рассмотреть Сталина, который был далеко, и которого загораживали головы гостей, сидящих за столами. Сосед, которому она высказала свое горячее желание, посоветовал ей не сразу садиться после очередного тоста, а задержаться и взглянуть на любимого вождя. Мать так и сделала, однако операция удалась не вполне: дядя в штатском, сидящий напротив, повелительно прошипел «сядьте, пожалуйста», и она испуганно плюхнулась на стул, так ничего толком и не увидев.

Дальнейшее наше знакомство поддерживалось в основном с помощью величальных песен советских композиторов.  Из песен складывался вполне определенный образ человека поистине необыкновенного:

«Сталин - наша слава боевая,
Сталин – нашей юности полет!
С песнями борясь и побеждая,
Наш народ за  Сталиным идет!» 

Первые две строчки, как и последняя, были вполне понятны, а вот третья, которая мне слышалась как «с песнями баряси побеждали», меня несколько смущала, но тоже не очень: ну, были какие-то баряси, явно красные, а не белые, и, очевидно, очень храбрые, раз даже в атаку кидались с песнями.

Вообще товарищ Сталин по песням и стихам, а также картинам представлялся хоть и великим, но очень доступным и даже простым человеком: колхозники лично ему (в другой песне) рапортовали:

 Мы в Москву сегодня едем. 
 И не едем, а летим:
 О своей большой победе
 Лично Вам сказать хотим! 

 Сталин, по мнению колхозников, должен был встретить их радушно:  
         
 Он лукаво улыбнется и посмотрит,
 И посмотрит на народ:
 «Много Швернику придется
 Поработать в этот год».
 
Шверник тогда раздавал героям ордена, героев было много, и работы, значит, у Шверника было много. Значительно позднее я узнал, что у вождей вообще было много с народом работы. Например, в 1937 году больше работы было у Ежова, а в 1939-м  –  у Шверника.

Песни, фильмы и художественные полотна создавали совершенно идеальный образ вождя. Сталин был, как бы сейчас сказали, супергероем. Кто-то - то ли Горький, то ли Анри Барбюс выразился очень крылато: «Он несгибаем и гибок как сталь». Фраза, помню, произвела на меня большое впечатление.



 Ну, действительно, как говорится – умри, лучше не скажешь: Сталин - сталь. Хотя, с другой стороны, а что же Ленин - … не лень же? Получалось как-то неудобно. 

Когда я в 1943 году пошел в школу, всенародная любовь к отцу родному, судя опять же по газетам, песням и фильмам, расцветала все больше: как раз немцев впервые отогнали от Москвы, а потом потихоньку начали останавливать и теснить на других фронтах, и появилась у народа надежда, а в газетах – твердая уверенность, что мы врага все же одолеем.

Портреты вождя появлялись в газетах на первых страницах газет так часто, что мы, школьники, обертывая газетами учебники, старались исхитриться так, чтобы портрет Сталина пришелся как раз на первую обложку. 

Однако тут нас подстерегали неприятности. Дело в том, что постепенно, со временем, нормальный ученик начинает, как правило, что-нибудь со скуки задумчиво рисовать на обложке, и на портрете вождя появлялись излишние с художественной, а хуже того, (как нам испуганно объясняли учителя) – с политической точки зрения – детали. Далее следовал настоятельный совет как-то иначе выражать нашу любовь к вождю.

Надо сказать, что увидеть Сталина, как говорится, «вживую» мне раза два-три все же удалось – на первомайских демонстрациях. Увидеть или не увидеть вождя на мавзолее было делом первостепенной важности. Когда мы возвращались с демонстрации, то первым вопросом родственников и соседей был – «а Сталина видел?» Впрочем, мои свидания с живым вождем этими двумя-тремя демонстрациями и закончились.

В марте 53-го мы, уже десятиклассники,  стояли с моим приятелем Генкой Музалевым в подворотне дома 9/10 на Дровяной и обсуждали появившиеся в газетах тревожные сводки о состоянии здоровья Сталина, выражая надежду на победу кавказского долголетия над недугом, и не зная еще,  что газеты нас дурят, поскольку боженька (или его антипод?) отца всех народов уже прибрал. 

 Впоследствии появились небезосновательные утверждения, что тут не обошлось без помощи соратников, которые, вполне возможно, по установленной вождем традиции,  расписались коллективно на  каком-нибудь секретном документе об оказании посильной помощи болящему.

Как я уже писал, я лицезрел «вождя всех времен и народов»   товарища Сталина - на трибуне мавзолея, на которой он появлялся 1 мая и 7 ноября в течение многих лет, изредка, по слухам, доверяя эту почетную миссию своим двойникам,  а позднее -  видел его уже внутри этого сооружения, где он пролежал рядом с Лениным с 9 марта 1953 по 1 ноября 1961 года.

Хрущев в феврале 1956 года на ХХ съезде партии объяснил всем, что Сталин был тиран, который вовсе не заслуживал того, чтобы на него молились, и Ильич снова остался в одиночестве, а в народе стали обсуждать уже его дальнейшую судьбу: хоронить или не хоронить.

Чтобы как-то примирить верных ленинцев с теми, кто  требует захоронения Ильича  - я думаю, что многострадальное тело вождя надо все же с почестями  похоронить, а мавзолей превратить в филиал Исторического музея,  где вместо забальзамированного трупа поместить точную голографическую   копию саркофага с его «вечно живым» обитателем. Такая копия ничем не отличалась бы от того, что посетители видели, посещая мавзолей в течение многих десятилетий.
 

© Copyright: Владимир Микин, 2018

55
188
15