Человек, которого не было

На заре перестройки стали модными пешеходные зоны, и городские власти решили создать нечто подобное в историческом центре. На красивой старой улице сняли троллейбусные мачты, уложили плитку и расставили фонари, чтоб смотрелось, как в столице. Вышло не хуже, и туда начали водить редкие заезжие делегации, да и горожане поначалу заглядывали подивиться на непривычную новинку. Однако туристы приплывали лишь в короткий сезон навигации, а остальное время улица пустовала, поскольку, не имея возможности подъехать на автомобиле, в ее известные большие магазины перестали заглядывать привыкшие к комфорту состоятельные покупатели. Впрочем, и их полки не могли порадовать тогда никого изобилием и изысканностью товаров. Времена шли тяжелые, люди выстраивались в очереди за самым насущным – хлебом, сигаретами, водкой и дешевым ширпотребом.

Но с начала реформ частная инициатива проявила силу и прыть, улица снова начала заполняться многочисленными и разномастными ларьками, палатками, а то и просто лотками свеженародившихся мелких предпринимателей, освоивших челночные рейсы в Польшу, Турцию и Китай. Плотными рядами вдоль тротуаров стояли бойкие старушенции с разнообразным старьем, семечками, цветами и папиросами. Торговали тогда чем попало – от разноцветных пуховиков и лосин до приставок Денди и видеокассет. При желании можно было найти под прилавками бронежилеты, огнестрелы и наркоту, но милиции искать их не приходило в голову. Стихийная толкучка крышевалась весьма организованными бандитами-рэкетирами, которые по-хозяйски гуляя меж рядов в кожанках и адидасовских штанах, дружески ручкались со служителями закона, забиравшими часть выручки.

Между столов с туристскими сувенирами и уличными музыкантами примостился с этюдником и парой раскладных стульчиков невысокий мужчина в потертом берете и бородке с проседью. Братки сразу же его заметили, без лишних вопросов прописали и установили таксу. Художник, развесил на стенке за собой несколько пейзажей и пару портретов, а заказчики не заставили себя ждать. Коллеги по рынку, скучающие от унылого однообразия бизнеса, жаждали повысить статус в глазах родных и приятелей семейной галереей или сделать презент на день рождения по сходной цене. Позировали сами, приводили друзей, приносили и фото. Мастер рисовал споро и умело, делая и шаржи симпатичными, получалось красиво и похоже, клиенты оставались довольны. Летом заезжие экскурсанты покупали на память виды городских достопримечательностей и заречных просторов.

Уличный живописец одинаково хорошо владел и маслом, и акварелью, и пастелью, быстро обретя авторитет и постоянных клиентов среди чисто конкретных пацанов и новых русских в малиновых пиджаках и толстых голдах на бычьих шеях. Сохраняя доброжелательность к каждому, никому не отказывал ни в предложении выпить по сто, ни в просьбе занять на недельку. Однако сохраняя сдержанность и любезность, ничего не рассказывал ни про себя, семью и прошлую жизнь. Местные мужика не знали, судя по чуть смуглой коже, приехал он откуда-то с юга. Говорил без акцента и представлялся знакомым и женщинам как Петрович, однако и тем не сообщал, где и с кем живет. К себе он никого не звал, на ночь нигде не оставался, в доверительно-близкие отношения не вступал, сдавая работы с инструментами в камеру хранения ж/д вокзала и уезжая домой на такси.

На тогдашней окраине находилось трамвайное депо, огороженное высоким каменным забором, а рядом простирался дикий лес, громко именуемый Загородным парком, отделенный от путей бетонной стеной. Для входа требовалось слезть из вагона в остановке от конечного круга. Три расходящиеся веером аллеи вели к реке, предлагая посетителям нехитрый сервис и развлечения. Летом в центральной части крутились карусели и возили детей тощие пони, отдыхающие пили вонючее теплое пиво, нависал жирный смрад от мангалов, ублажавших шашлыками веселые компании в разнокалиберных кафешках. Зимой лыжникам и саночникам там продавали чай, кофе и более горячительные напитки. Но лучшие, самые комфортные времена случались ранней осенью и поздней весной, когда природа радовала красотами немногих эстетов, влюбленные парочки и собачников.

Однако и тогда сторожа и дворники не обращали внимания на одинокого художника, сидящего с этюдником в укромном уголке, а под вечер исчезавшего в дальнем конце у трамвайного депо. К нему в парке постепенно привыкли и относились с пониманием, не приставая по ерунде, ведь тропку туда в отсутствие рядом иных мест общего пользования протоптали уже многие. А потому и не замечали, надолго ли пропадает мужчина в потертом берете, появляясь лишь на следующий день. Если бы кто-то не побрезговал последовать за ним, то ему бы пришлось пройти мимо дурно пахнущих густых кустов и упереться в глухую ограду, сходящуюся углом и тянущуюся бесконечной лентой в обе стороны, скрываясь за разлапистыми елями. Протиснувшись вдоль стены немного дальше и наткнувшись на малозаметную дверь, он счел бы заброшенной калиткой в депо.

В давние советские времена, огораживая территорию нового парка, его директор использовал выделенные средства нецелевым образом, а остаток пропил с командиром стройбата. В итоге солдатики, получив приказ в порядке шефской помощи возвести из некондиционных плит ограждение от обеда и до забора, сделали в срок, но малость криво, не желая тратить силы на расчистку опушки и прирезав парку небольшой уголок. Так часто случается, когда заказчик один, проектировщик другой, подрядчик-третий, а исполнитель – вообще непонятно кто. Место находилось на возвышенности, а вдоль трамвайных путей высоких зданий еще не построили. Стройбатовцы докладывать про изменение проекта не стали, и самозахват на окраине остался никем незамеченным. Это потом узаконили по факту на картах при последующем межевании, не став заглядывать за высокую стену.

Но последовав за человеком в берете, можно было обнаружить весьма оригинальное помещение с единственным огромным окном в крыше. Интерьер представлял собой небольшую, но уютную студию в виде равнобедренного треугольника. В одном конце находилась прихожая и маленькая кухня со столиком, в другом – спартанское ложе и сколоченный из досок стеллаж с красками и инструментом, а основное место занимала мастерская, заставленная начатыми и законченными холстами. На гвоздях висела небогатая одежда. Здесь жил и творил Петрович, покинув общагу при депо, где поначалу служил оформителем наглядной агитации. Приметив ляп стройбатовцев, он легко смекнул ситуацию и договорился с работягами за пару ящиков жидкой валюты. Те незаметно покидали на чужую территорию общенародно-бесхозные уголки, доски, трубы, цемент и прочий необходимый инвентарь.

Они же тайно подключили строителя к кабелю, обеспечив бесплатной и безлимитной электроэнергией. Трамвайщикам утечка осталась незаметна, а художнику дала свет и тепло. Возводил же ловкач обиталище, никого не стесняясь средь бела дня, поскольку ремонтники перекрывали любой шум и все грешили на соседей. Первым делом он отгородил укромный уголок, пристроив третий фасад спрямлением ограды, разделявшей депо и парк. Сразу установил сваи по периметру и соорудил кровлю с уклоном в сторону леса. После этого утеплил и обил стены фанерой, уложил лаги и покрыл пол. Из тех же досок соорудил нехитрую мебель. Получилось тепло, светло и сухо, позволив обрести наконец собственный дом и место для творчества, о чем он давно мечтал. Ему не составляло труда сходить по дороге в магазин, баню и прачечную, принося воду, а отходы хороня в яме неподалеку.

Обустроившись, он покинул общагу, полностью погрузившись в уличный промысел. Несколько лет дела шли неплохо, появились накопления, но вскоре начались проблемы. Власти решили закручивать гайки, навязывать патенты, и милиция стала требовать больше за покровительство, оттеснив гопоту от доходного бизнеса. Проснулись многочисленные молодые и голодные конкуренты, начавшие агрессивно сбивать цены, увеличивая и переделывая портреты со снимков, используя сканеры, компьютеры и Фотошоп. Такие бездушные имитации рисунков сооружались за полчаса и высоко ценились неискушенной публикой за абсолютную схожесть с оригиналом. Популярными стали и псевдоживописные поделки с крикливо-безвкусными закатами-рассветами, березками, цветочками и красотками, которые клепались умельцами большими сериями по стандартным лекалам.

Мастер же писал по старинке, вручную, не пытаясь угнаться за прохвостами от искусства, вкладывая в каждую работу собственную душу и талант, ища индивидуальный подход к любому натурщику, пейзажу и зданию. Он легко вставал пораньше, застав нужное освещение на приглянувшейся лужайке, часами блуждал по старым кварталам, любуясь заброшенными переулками и пренебрегая известными  открыточными видами. Его произведения на первый взгляд проигрывали популярным сюжетам в яркости и узнаваемости, ценимых туристами, и лишь немногие знатоки предлагали вступить в Союз художников, экспонироваться и продаваться на выставках. Но ему хотелось самому видеть и слышать реакцию покупателя на свои картины, а не сдавать как товар оптом посредникам-галерейщикам, ведь создавал он их не столько ради денег, сколько для удовольствия и самовыражения в творчестве.

Глаз оставался точен, а рука верна, но старик постепенно начал ощущать потерю прежних сил и здоровья, уже не каждый день появляясь на прежней улице, где разогнали толкучку и снесли палатки, расчистив променад гуляющей публики. А когда он перестал приходить, то о нем некому оказалось вспомнить, кроме самых давних и преданных поклонников. Никто Петровича больше нигде не видел. А спустя несколько месяцев новые хозяева парка решили сменить прежнюю уродливую ограду на затейливую решетку. Рабочие, свалив очередную плиту у депо, открыли таящуюся за ней мастерскую и вызвали милиционеров. Те, не обнаружив хозяина и документов, пригласили искусствоведов, которые поразились прекрасным картинам, изображающим по-разному только одну и ту же немолодую, но еще очаровательную черноволосую женщину. Но и ее не нашли.