Когда выпадет снег (рассказ)

Когда выпадет снег.

     Она каждое утро добиралась на работу одним и тем же маршрутом: две остановки на автобусе, потом пешком через парк, через мост, и немного вдоль оживленной автомобильной трассы. Проходила по двору любимой фирмы мимо железных ворот, каменных надгробных плит, красочных слэбов в маленькую мастерскую, переодевалась, усаживалась в мягком кресле, доставала коробочку с инструментами и ждала звука отворяющейся двери.

     Он открывал эту дверь изо дня в день, снова и снова, чтоб каждый раз убеждаться в том, что она все так же сидит в правом углу комнаты, кропотливо выбивая железным конусом портрет на гранитной плите, чтоб опять насладиться видом ее холодных глаз, вспыхивающих ярким пламенем, (как от брошенной искры), при его появлении, чтоб вновь вдохнуть еле уловимый карамельный запах ее тела и услышать столь любимый голос… Ему всегда хотелось обнять ее, такую забавную, миленькую, родную, прижать к своей груди крепкими руками, но позволить себе этого он не мог.

    Почему он не мог обнять ее при встрече, она не понимала, а точнее понимала, но не хотела себе в этом признаваться. Было очень тепло, когда он приходил, когда стоял рядом, когда произносил неторопливые застенчивые речи бархатным низким голосом. У нее часто появлялось огромное желание наконец-то назвать его просто папой, ведь она узнала его, простила, приняла, спустя так много лет, а он медлил, не давая ей возможности выразить все самые сокровенные чувства, лежащие тяжелым пластом на душе с самого раннего детства. К тому же теперь она точно знала, что отец может смело ею гордиться, ведь она оправдала все его надежды, выросла самой красивой, прилежной, развитой, одаренной...

*** *** ***

     Он всегда мечтал о дочери, о юной маленькой принцессе, в которой сможет воплотить все свои надежды, ожидания, ради которой будет трудиться, зарабатывать, добывая все самое лучшее. А когда она появилась в его жизни, то растил ее подобно хрупкому заморскому цветку, оберегая от невзгод, стрессов, неприятностей и трудностей, окутывая, обволакивая ее своей огромной нежной любовью.

     Поначалу она отвечала взаимностью, тянулась к нему крошечными ладошками и малюсенькой душой, как первый росток к  огромному теплому солнцу. А потом что-то пошло не так. Он, опьяненный счастьем, совершенно не заметил того момента, когда между ним и его любимой игрушкой стала разверзаться огромная пропасть непонимания, растущая с каждым днем. Они удалялись друг от друга так стремительно, что ему было больно и страшно наблюдать, как ее, оставшуюся на том берегу, сгибали, околдовывали ветра лицемерия, пошлости, разрывали на части монстры предательства и злобы, как растворялась она в серой бурлящей пучине этого гнусного, порочного мира. Он пытался спасти ее, неустанно перекидывая мосты из дорогих подарков, посылая за ней самолеты с ласками и просьбами вернуться к нему, иногда пытался сам шагнуть в эту пропасть, чтоб не мучиться больше, но та выталкивала его, и он снова оставался один, не находя выхода из этой ситуации.

*** *** ***

     Она всю свою жизнь будто сидела на краю высокого обрыва, смотрела на сменяющие друг друга  времена года, проходящих мимо людей, мелькающие и гаснущие искры событий, ждала, когда папа придет за ней, заберет отсюда и укроет в своих объятиях. Она уже не помнила, когда, куда и почему он ушел. Знала только, что он обещал когда-то вернуться. Ожидание теплилось ярким огоньком, у которого она согревалась в минуты трудностей и  опасностей.  Когда на горизонте вдруг замаячила фигура похожая на папину, она насторожилась, притихла, затаила дыхание в преддверии его появления, все нутро наполнилось какой-то совсем новой радостью, доселе не посещавшей ее никогда.

     Он никогда не думал, что так скоро сможет снова обрести ее, свою ненаглядную частичку, необходимую ему, являющуюся смыслом всей его уже угасающей жизни.

     Его поразило, что она вернулась немного другой, повзрослевшей, утонченной, открытой, именно такой, какую мечтал он видеть с самого ее рождения. Она жаждала его внимания так сильно, так страстно, будто хотела прикосновеньями впитать вытянуть, выдавить все его внутренности, отскоблить его изнанку до основания, а все что останется отжать изо всех сил, как никчемную серую тряпку,  собирая последние капли его погибающей сущности. И он готов был отдать себя, исчезнуть ради нее, только поначалу испугался, замешкался, но ее сладкое, пахнущее леденцами внимание, околдовывало его раскаленный мозг, укутывало, как огромным пуховым одеялом, завораживало, усыпляло, убивая последние страхи.

*** *** ***

     Последним ее страхом оставалось то, что отец не узнает ее, ведь она так изменилась. Но и это было напрасно. Он стал заботиться о ней сразу, как только увидел, распустив над ее плечами свои огромные теплые крылья. С каким интересом он заглядывал в ее глаза! Она знала, что только в них он может прочитать, как она жила без него, как ждала, как печалилась, как надеялась….  Ей так хотелось быть еще и еще ближе, перешагнув пределы физических возможностей, уменьшиться, просочиться к нему внутрь, или, обнимая его, прирасти, прилипнуть, став навсегда единым целым. Она так боялась, что он опять уйдет, пропадет, оставит ее снова отсиживаться на краю этой страшной пропасти.

     Страшной пропасти больше не было, как не было и его, того опустошенного, одинокого. Теперь он неустанно занимался своей принцессой, обучал ее своему ремеслу, возил на модной черной машине, покупал различные маленькие подарки. Иногда ездил с ней кататься на лошадях, летать на маленьком самолетике. Только ему казалось, что она иногда становилась другой: не карамельной, не сладкой, а колючей, холодной. Как будто, на самом деле девочки было у него две…

     Вскоре она узнала, что девочки у папочки две – она и еще одна, почти такая же, только чуть младше, чуть роднее, чуть ближе к нему. Она не понимала, как он мог так обидеть ее, предать, отнять у нее часть своего внимания и отдать ей – ненужной, никчемной,  неуместно стоящей между ними. Ведь та не ждала его долгие годы, не тосковала, не мучилась, не стояла на краю той ужасной пропасти и совсем не заслуживала его любви.

     Его любви хватило бы и на двух дочерей, но он знал, что судьба подарила ему только одну, и никак не мог признаться себе, что та, которую он так любил, не являлась ею. Он не хотел, не мог, не смел отдавать себя никому, кроме той, что так долго ждала его. Разум его пытался безуспешно разделить девочек, оттянуть подальше ту, что не была его кровиночкой, но сознание не хотело отпускать ее, и любовь стала разрастаться еще сильнее, переходя границы родственной привязанности.

Он совсем запутался, погряз в трясине сомнений, измучился, истерзал свое и без того уставшее сердце…

*** *** ***

     Ее сердце забилось в два раза сильнее, когда она впервые увидела вторую папину девочку. Он остановил машину, та вышла, непринужденно захлопнула дверцу и проследовала вдоль дороги уложенной тротуарной плиткой.  Как больно защемило в тот момент где-то под ребрами, как сдавило виски, как сильно стиснулись зубы. Она ненавидела весь мир, всю вселенную, всю эту девушку с головы до ног. Мысленно   она уже подбегала к автомобилю, хватала своего ненавистного двойника за белокурые волосы и била, била, что есть силы об капот головой, потом отбрасывала в сторону на влажную, холодную газонную траву, толкала в бок ботинком, пачкая свежей утренней грязью ее серый плащ…. От этого боль постепенно утихла, и она, сделав глубокий вдох, достала из кармана телефон и набрала его номер. Затем подошла к машине, открыла дверцу, устроилась поудобнее на сиденье, которое еще хранило тепло ушедшей. Только тогда все было на своих местах: ее машина, ее место, ее папочка, ее судьба…, и не было между ними ничего лишнего, никого лишнего.

     Лишним был кто-то один. «Танго втроем», – думал он про себя, продолжая не делать выбора. Он не хотел такого выбора. Утром забирал из дома одну девочку, посреди дороги высаживал, обменивая на другую, и ему казалось, что это почти одна и та же, только за время езды оттаявшая, потеплевшая, повкусневшая. Теперь он все делал для доченьки так, будто это предназначалось любимой девочке. Все только для нее, во имя нее. Когда покупал дочери что-то из одежды, всегда мысленно примерял на ту девочку, из обуви – так же. Украшения, безделушки, подбирал только под ее личико, под цвет кожи, под тонкие запястья, желая наслаждаться видом сверкающих камешков на милых руках, на длинных пальчиках, на изящной шее, но, подарив, наблюдал все это не на ней, а на дочке. Вновь был недоволен собою, своей ошибкой, расстроен собственным бессилием, несправедливостью, вечной обделенностью самого любимого им человечка. Он постоянно, будто бы отправлял посылки по неправильному адресу, посылал письма в несуществующие города, покупал билеты не на те поезда, не находил правильного пути, чтоб донести до нее свою огромную любовь, которую он тащил за собой, словно в рюкзаке, который вот-вот треснет по швам от пополняющих его каждый день все новых и новых эмоций.

     Все новые и новые эмоции посещали ее день ото дня. Чтоб отвоевать его у дочери, она готова была на многое. Она старалась изо всех сил быть милее, нежнее, покладистее, заботливее, податливей, но почему-то вознаграждения за все это получала всегда другая. Будто папочка постоянно путал их, перемешивал. В какой-то момент, отчаявшаяся, она уже повернула назад, к тому обрыву, только он постоянно окликал ее, дергал то за руки, то за одежду, то за нервные окончания, разворачивал, давая понять, что она необходима ему. Ее просто выворачивало наизнанку при его появлении, безумно хотелось понять, что еще нужно сделать для того, чтобы он стал принадлежать ей полностью!

*** *** ***

     Он хотел принадлежать ей полностью, каждой своей клеточкой. Только куда ему было девать все остальное? Легче было избавиться от нее одной, обманом заманить к тому обрыву и легонько подтолкнуть к краю пропасти. А как же его мир? Снова превратится в черно-белое кино? Ведь это она, появившись, как будто вдруг достала из сумочки акварель, кисти и раскрасила все его существование в яркие цвета, потом усыпала блестящими чудесными стразами и наполнила легким ароматом ванили. Она вдохнула в его усохшие легкие свежесть, расправила увядшие мышцы, отрезвила затуманенную голову. Разве он имел право отпустить ее? Нет, он был просто обязан ей, жил ею, дышал ею, спасался ею. Ее лучезарную улыбку он будто пластырь прикладывал к душевным ранам, и они зарастали, оставляя лишь тонкие еле заметные рубцы. С каждым днем он продвигался в ее глубину, проваливался в черную дыру ее сознания, путался в хитросплетении ее мыслей, все дальше уходя в дебри этой загадочной непростой игры. Ему иногда становилось даже слишком жарко от ее чувств, как от летнего зноя, и тогда он пытался хоть на минуту забыть о ней, вернуться в  одинокую зиму своего прошлого. Он долго подыскивал там то, с чем можно сравнить ее, с таким нежным, невинным, нетронутым. Может, поэтому он впервые в жизни так ждал первого снега.

      Когда выпал первый снег, она проснулась рано, посмотрев в окно, погрустнела. Она любила зиму, метель, морозы, но в этот раз ей стало как-то печально. Хотелось скорее увидеть папочку, казалось, что он замерзает без нее.

     Он замерзал. Замерзал, потому, что долго не видел ее. А когда она пришла, сразу же оттаял, разгорелся, распылался. Его бросило к ней навстречу, и он, опаленный собственным пламенем, так боялся обжечь ее.

     Обжигаясь об его воспылавшую от недолгой разлуки любовь, она ехала с ним в машине домой по дороге, слегка припорошенной белыми хлопьями. Она и сама горела как факел, испепеляя его, уже почти сгоревшего от собственной страсти.

      Их огненные сердца вдруг потянулись друг к другу с непреодолимой силой, переплетаясь языками пламени, и они обоюдно уверенно взявшись за руки, перепрыгнули в один миг через витой заборчик морали, оградку нравственности, маленькие бордюрчики запретов и оказались, наконец, сплетенными в единое целое, с большим удовольствием воплощая свои давние надоевшие до смерти мечты.

*** *** ***

     Пока наступала ночь, их любовный костер медленно догорал, оставляя прах несбывшегося счастья.

      Она, наконец, осознала, что все это было только игрой, что она обозналась, тогда, около той пропасти, спутав папочкин силуэт с образом мужчины, который лежал сейчас с ней рядом, и долго не могла разглядеть, что это только дешевый муляж ее отца.  Ей было больно, горько, снова одиноко, обидно от того, что судьба как будто подкинула ей красивую коробку с конфетами, которую она раскрыла и, обнаружив в ней лишь мятые, оборванные обертки, испытала глубокое разочарование.

     Разочарование – все, что он увидел  сегодня в ее любимых глазах.  И считал себя виноватым в этом. Он сам разрешил ей сломать запретную грань, своими руками измял, истрепал, запачкал грязной похотью такое хрупкое чувство.  

      У его ног она оставила лишь брошенные красочные фантики от их сладкого, ванильного романа.

    А наутро снег растаял…