Звонок Золотухину… на небо.

Считайте меня сумасшедшей, но я верю в знаки и подсказки свыше. Тем более в такие! В голове отчаянно бились слова и фразы, которые никак не хотели собираться воедино, а оттого были еще более хлесткими и нещадными: «время виниться», «а ты как думала», «вот тебе»… Сейчас все расскажу.

Валерий Золотухин наведывался к нам на Алтай частенько: то курс студентов набрать да отучить, то проконтролировать строительство храма в родном селе, то на Шукшинский фестиваль. И зачастую не один. С молодой женой. Я тогда - моралистка и ханжа, поборница верности в браке и все такое – судила, на чем свет стоит, мол, вот бесстыдник, чего удумал! И не стесняется! Завел себе молодуху, да еще и демонстрирует ее людям! Не может быть  икона и светоч таким безнравственным, а потому – долой его с пьедестала, именуемого «земляки, которыми гордимся». И вообще он мне казался каким-то неискренним, непонятным. Да что говорить, так рассуждала немалая часть знакомых и незнакомых мне людей. Ведь он был рядом, практически на виду, известный и какой-то непонятный. А то, что церковь строит – так грехи замаливает!

В общем, стереотипное восприятие этого человека прочно засели в голове и застлали суть.

А лет пять-шесть назад в Домодедово, у выхода на самолет до Барнаула, я нос к носу столкнулась с Золтухиным. Он важно (мне тогда так казалось) вышагивал меж рядами сидений, садился вальяжно за стойку бара, пил что-то и снова вышагивал. Народ, озабоченный своими делами, не подбегал за автографами, не расшаркивался со знаменитостью. Мне тогда показалось, что Золотухина это обескураживало, а потому он снова и снова прохаживался, как я думала, картинно, напоказ. Потом встал в общую очередь, показал билет и, опираясь на знаменитую трость, пошагал к самолету.

Какими же слепыми мы становимся, когда нас накрывает общепринятое, усредненное и бытовое.

И тут его не стало. Мозг стал очищаться, выворачиваться наизнанку. А тут еще случайный звонок Золотухину ТУДА…  И что-то щелкнуло!

Да ведь ходил он среди рядов, потому что нога болела:  удержи-ка боль в неподвижности, а он невозмутимо вышагивал, терпел! А в очередь общую встал, потому что ощущал себя не избранным, а одним из нас. И любви своей не предавал, не стеснялся, не крал, а любил со всем уважением и заботой, гордостью и широтой. И сыну себя дал, прививал любовь к истокам и корням его. Гордился родными местами. И благодарно платил малой родине за то, что дала ему жизненные силы.  А многие ли праведники хоть что-то построили в своей жизни, оставили что-то стоящее и важное потомкам? Научили кого-то быть искренними перед собой и близкими? Жить по совести?…

Вот и стало мне как-то неуютно и противно в шкуре судьи.

И если бы я вдруг сегодня дозвонилась, я бы сказала: «Простите!  И храни вас бог!»