Сергей Медведев: Культ автомата и человека.

Среди предметов, которыми Россия одарила человечество, преобладают вещи бесхитростные — водка, матрешка, ушанка, икра, — но есть и технологический продукт: автомат Калашникова, легендарный АК. Простой и безотказный, баснословно дешевый, сделанный из штампованной стали и фанеры, он является символом солдатской смекалки и русской ловкости, которая побеждает превосходящие технологии противника. Его ствольной коробкой можно открывать тушенку, его прикладом можно копать и грести. Ближе ко Дню Победы конструктор автомата 93-летний генерал-лейтенант Михаил Калашников будет улыбаться нам с патриотических рекламных щитов. А СМИ в очередной раз расскажут нам об ижевском Кулибине, сержанте-самоучке, семнадцатом ребенке в крестьянской семье, который вырос в самого известного в мире оружейного конструктора.

Культ Калашникова, автомата и человека, повсеместен: о нем слагают песни, ему ставят памятники, в сувенирные бутылки в форме АК разливают водку, а стекла тысяч автомобилей украшает логотип АК-47. Этот культ роднит нас с сомалийскими пиратами и афганскими талибами, с колумбийскими наркобаронами и африканскими племенами, в которых мальчиков-первенцев называют Калаш. А еще АК изображен на государственных гербах Зимбабве, Мозамбика и Восточного Тимора; у нас пока он только нарисован на флаге Авангарда красной молодежи, но почему бы не подумать о флаге и гербе РФ? Калашников, как никто другой, соединяет нас и с былыми победами, и с советской ностальгией, а иных и с армейской службой, которая для них осталась самым ярким воспоминанием молодости.

Издание Libération назвало АК самым значимым изобретением ХХ века, которое оставило позади атомное оружие и космические технологии. А в списке «50 изделий, изменивших мир» по версии журнала Playboy, АК занял 4-е место, уступив только компьютеру Apple Macintosh, противозачаточной таблетке и видеомагнитофону Sony.

Но вдуматься только в различие: если компьютер и видеомагнитофон привели к революции IT, сделав информацию персональной, доступной людям дома, если противозачаточная таблетка привела к сексуальной революции, отделив в сексе репродукцию от удовольствия, то автомат Калашникова, став самым распространенным стрелковым оружием в мире (15% рынка), привел к революции иного рода — взрывному росту конфликтов малой интенсивности, в которых гибнут миллионы человек. Гордиться этим так же странно, как Нобелю было бы гордиться изобретением динамита: поняв страшную мощь своего изобретения, он всю жизнь отмаливал этот грех, и премию учредил тоже в его искупление. Мы экспортируем смерть, и делать из этого фетиш по меньшей мере странно.

Культ Калашникова вскрывает целый комплекс российских комплексов и фобий: ущемленную гордость и тоску по утраченной силе, страх перед внешним миром и неуверенность в завтрашнем дне. Отсюда и повсеместные охранники, и вездесущие заборы, и камуфляж в качестве повседневной одежды, и мода на бойцовых собак, и пацанский стиль нашей внутренней и внешней политики. Мы все играем в какую-то давно прошедшую войну, в «индейцев и ковбойцев», в казаков-разбойников, не понимая, что автомат — не символ нации, а малоприятный инструмент принуждения, который лучше прятать от детей и посторонних, а не тыкать в глаза всему миру. Мы гордимся оружием прошлого века, не понимая, что играем на одном поле не с Apple и Sony, а с Зимбабве и Мозамбиком. Ничего плохого не хочу сказать об этих достойных странах, но цивилизационные ориентиры России, как мне кажется, лежат в другой плоскости.