"Москва не сразу расстроилась..."
На модерации
Отложенный
"Москва не сразу расстроилась..."
http://www.mk.ru/social/article/2010/06/21/511223-moskva-ne-srazu-rasstroilas.html
В начале войны москвичи не желали отказываться от мирной жизни, а некоторые даже открыто РАДОВАЛИСЬ(!) нападению Германии...
Воскресенье 22 июня 1941 г. для жителей столицы обещало быть погожим и приятным во всех отношениях. Да и несколько первых недель Великой Отечественной прошли для москвичей в каком-то странном смешении военной страды и привычного мирного быта. Об этом вспоминают свидетели — те, кто был в Москве 22 июня 1941 года. В их числе и ныне живущая героиня знаменитой фотографии “Первый день войны”, которую отыскал “МК”. Еще загодя горожанам предлагали провести выходной не только интересно, но с пользой. В том числе и для здоровья. “Московский комсомолец” напечатал накануне, 21 июня 1941 г., объявление: “Культмассовая комиссия Фрунзенского РК ВЛКСМ организует по воскресеньям массовые вылазки за город. (…) Многие уже ждут солнечного утра 22 июня, а для тех, кто не знает, сообщаем: в 9 утра у райкома, как всегда, в любую погоду. Захватите 3—4 рубля и пару бутербродов, а затем — поехали! В лес, к реке, к солнцу!” Можно предположить, что в том турпоходе по случаю хорошей погоды приняло участие немало любителей активного отдыха, и эти туристы оказались одними из самых последних, кто услышал страшную новость о начавшейся войне.
На известном фото Валентина Николаевна Смирнова — третья справа в первом ряду.
“Не паникуйте. Это провокация!”
Практически полдня о нападении фашистов на СССР простые граждане ничего не знали. Публикации в газетах, сверстанных еще в субботу, сообщали о текущих, сугубо мирных делах.
Открыв утром 22-го свежий выпуск “Московского комсомольца”, москвичи могли узнать, например, о том, что в Киевском райкоме комсомола прошло совещание пионервожатых, посвященное сбору металлолома; на ВСХВ состоялась встреча делегаций марийских и чувашских колхозников; Тушинская чулочная фабрика до 1 июля успеет выпустить 109 200 пар чулок сверх полугодового плана… А на первой полосе столичной молодежки читателей информировали о проведении через месяц, 20 июля, крупного спортивного мероприятия: в Белокаменной пройдет Всесоюзный день физкультурника, и на Красной площади должны состояться большой парад физкультурников и футбольный матч. Впрочем, военная тематика в номере от 22 июня 1941 г. все-таки присутствовала. “МК” опубликовал очередные вести с фронтов Второй мировой. В сводке германского командования, переданной из Берлина 21-го числа, сообщалось о потоплении немецкой подлодкой в Северном море английского вспомогательного крейсера, о бомбардировке англичанами населенных пунктов в Северной Германии.
По радио тоже шли трансляции в полном соответствии с программой передач, которая была составлена заранее. О том, что в действительности творилось в это время на “эфирной кухне”, корреспонденту “МК” довелось узнать несколько лет назад от известного историка радио, профессора Александра Шереля:
— Наш знаменитый диктор Юрий Левитан рассказывал мне, какая глупейшая ситуация сложилась тем трагическим утром 22 июня. В Радиокомитет названивали корреспонденты из Киева, Минска, Прибалтики: “Война началась!” Но из Москвы им в ответ: “Не может быть никакой войны!” “Да нас уже бомбят немцы! Вот послушайте — взрывы же слышны в телефонной трубке!” — “Не паникуйте. Это провокация!..” Потом председатель Радиокомитета все-таки распорядился, чтобы на всякий случай вызвали на работу Левитана. А через некоторое время у здания Радиокомитета затормозила машина с фельдъегерем из Кремля — он доставил огромный пакет, весь в сургучных печатях. Но когда местное начальство его вскрыло, внутри оказалась узенькая бумажка всего с двумя строчками, которые следовало передать в эфир: в 12 часов дня будет транслироваться важное правительственное сообщение…
Лишь в полдень, из выступления по радио наркома иностранных дел Молотова, граждане услышали о начавшейся войне с Германией. Никто еще не догадывался тогда, каким горем и лишениями обернется для Страны Советов и ее столицы эта многолетняя военная страда…
— Некоторые — и таких было, поверьте, немало, не только мальчишки, но и взрослые, — даже радовались, — вспоминал один из московских старожилов, Степан Махотко. — Мол, вот, наконец-то мы сможем этому проклятому Гитлеру и его генералам набить морду! Сейчас наша непобедимая Красная Армия покажет фашистам свою мощь — и, как говорится, “малой кровью, на чужой территории” освободит германский пролетариат от гнета нацистов!.. Порой среди людей, столпившихся возле уличных репродукторов, даже возникали споры и перебранки: за и против войны. И все-таки большинство было подавлено услышанной информацией… А еще, помнится, все в тот день недоумевали, почему по радио с обращением к населению выступил Молотов, а не сам Сталин. Среди горожан ходили слухи: любимый вождь будет говорить со своим народом по радио чуть позднее — в 4 часа... в 6 часов... в 8 вечера… Но время это приходило, а Иосифа Виссарионовича в радиоэфире по-прежнему не было.
“Вот так я попала в историю…”
Классикой “летописи Великой Отечественной” стала фотография “Первый день войны”, сделанная известным фотокорреспондентом Евгением Халдеем: москвичи возле уличного репродуктора слушают выступление Молотова. Автору этих строк довелось однажды получить письмо от одного из персонажей знаменитого снимка.
“Было это 22 июня 1941 года, — написала москвичка Валентина Смирнова. — Утром я вышла из дома по Большому Власьевскому переулку и направилась за покупками… Не спеша дошла до Арбатской площади, затем по Воздвиженке до Военторга. Там ничего не купила и решила идти в ГУМ. Настроение было тревожное, по радио объявили о предстоящем правительственном сообщении. Люди на улицах собирались группами и чего-то ждали. У одного из репродукторов, установленных на Никольской (ее переименовали в улицу 25-го Октября), остановилась и я. И вдруг услышала, как Молотов произнес: война!.. Уже значительно позднее, в 1960-е, однажды увидела в газете фото Е.Халдея “Первый день войны” и узнала себя (в первом ряду справа налево — третья). Вот так я попала в историю страшной войны…”
Корреспонденты “МК” навестили Валентину Николаевну, которая буквально на днях отметила свое 91-летие, и услышали от нее более подробный рассказ:
— Я ведь тогда буквально на несколько дней вернулась в Москву из Выборга, куда уехала вслед с супругом, которого в начале 41-го мобилизовали в армию. В столице жила у родителей мужа и именно оттуда, из квартиры в Большом Власьевском, отправилась утром по магазинам, приобрести кое-что из вещей… Конечно, узнав страшную весть о нападении фашистов на СССР, я больше ни о каких покупках уже не думала, а вернулась поскорее домой и через день или два уехала к полуторагодовалой дочке, жившей вместе с моими родителями в Вышнем Волочке. Хорошо помню, что из Москвы тогда еле-еле удалось выбраться: сразу после объявления о начале войны въезд и выезд из столицы строго ограничили, билеты на поезд можно было получить лишь через коменданта.
В Вышнем Волочке работать по моей профессии — учительницей — оказалось негде, поэтому я в конце концов устроилась в эвакогоспиталь. Так всю войну и трудилась там эвакуатором. Победу наш госпиталь встретил, находясь на территории Латвии, под Ригой, и в том же 1945-м я возвратилась в Москву. Работала учительницей литературы в школе вплоть до 1974 г.
О том, что оказалась “увековеченной” на снимке известного фотокорреспондента, я узнала лишь значительно позднее, увидев однажды в одной из московских газет ту самую фотографию. Попыталась встретиться с автором, и это удалось.
Евгений Халдей тогда рассказал, что снимок сделал из окна дома на бывшей Никольской. Вот у меня сохранились его воспоминания: “22-го был воскресный день. К 10 часам меня вызвали на работу в фотохронику ТАСС. Помещалась она тогда на улице 25 Октября, рядом с ГУМом. Ровно в 12 сообщили о выступлении Молотова. И люди стали собираться около нашего здания, где был установлен репродуктор, — ждали правительственного сообщения. Я сделал снимок и не знал еще тогда, что мне придется еще много раз снимать убитых горем людей. Этот снимок я назвал “Первый день войны”…”
Евгений Ананьевич подарил мне на память альбом своих фотографий с дарственной надписью. Потом мы с ним на протяжении нескольких лет обязательно созванивались 22 июня. Я когда звонила, всегда представлялась: “Это Валя из 1941-го”. Это был такой своеобразный пароль…
“Объявляю в Москве угрожаемое положение”
Мирная жизнь не сразу уступила место суровым военным будням. Москва, хоть и оглушенная известием о фашистском вторжении, продолжала еще некоторое время по инерции существовать в своем прежнем “измерении”.
Вечером 22 июня, как обычно, распахнулись двери столичных театров. Вахтанговцы давали уже проанонсированную заранее премьеру спектакля “Маскарад”, на сцене МХАТа показывали “Анну Каренину”, в Театре оперетты — веселую “Двенадцатую ночь”…
Удивительное смешение “войны и мира”, сохранявшееся поначалу в жизни москвичей, хорошо иллюстрируют газетные материалы, опубликованные “Московским комсомольцем” в середине лета 1941-го.
В номере от 24 июня напечатаны тексты важнейших правительственных решений. Указ Президиума ВС СССР “О военном положении”. “О мобилизации военнообязанных”... А еще — “Приказ по местной противовоздушной обороне. В связи с угрозой воздушных нападений на город объявляю в г. Москве и Московской области с 13 часов 22 июня 1941 г. угрожаемое положение. В первую очередь выполнить следующие меры: а) полностью затемнить жилые здания, учреждения, заводы…; б) выключить все световые рекламы, внутридворовое освещение; в) привести в готовность бомбоубежища и газоубежища для населения г. Москвы… Начальник МПВО комбриг С.Фролов”. И тут же: “Мосгороно объявляет прием на двухгодичные музыкально-педагогические курсы по подготовке учителей пения и музыки для начальных и неполных школ Москвы”.
В эти же июньские дни “МК” опубликовал информацию о состоявшейся в Кремле церемонии награждения: “В связи с 20-летием Грузинской ССР М.Калинин вручил ордена и медали группе передовиков из закавказской республики: председателю колхоза “Цители Тушети”, рядовому колхознику, старшему мастеру Тбилисского машиностроительного завода…” А в номере от 28-го числа напечатано объявление о начинающихся в столице гастролях Свердловского театра музыкальной комедии (правда, в связи с упомянутым уже приказом о затемнении газета поместила весьма существенное примечание: окончание спектаклей на позднее 20 ч. 30 мин. — то есть добраться до дома граждане успеют засветло).
“Подавляющее большинство преподавателей начальных и средних школ прервало свой летний отпуск и вернулось в Москву. …Многие учителя поступают на курсы медсестер...” (“МК”, 1 июля 1941 г.)
Важнейшая для жителей столицы информация — опубликованный 2 июля “Приказ о местной противовоздушной обороне г. Москвы”: “Для предотвращения ранений от разбитых стекол от действия взрыва во время воздушного налета, приказываю: …Всем жителям г. Москвы наклеить на стекла окон своей квартиры и мест общего пользования в двухдневный срок полоски из материи, целлофана, марли…” (Вот они откуда пошли, знаменитые “кресты” на окнах, которые непременно фигурируют в фильмах про Великую Отечественную!)
4 июля был опубликован Указ Президиума ВС СССР “Об установлении на военное время временной надбавки к подоходному налогу с населения”. Из этой официальной публикации граждане узнали, что отныне придется дополнительно раскошеливаться “на одоление супостата”: подоходный налог им увеличили в полтора-два раза, а что касается тех, кто подлежит призыву в армию, но не мобилизован (то есть получил так называемую “бронь”), то для них теперь подоходный увеличивается на 100 и даже на 200%.
Четырьмя днями позже обнародован еще один “серьезный” указ: “Об ответственности за распространение в военное время ложных слухов, возбуждающих тревогу среди населения”. По приговору военного трибунала паникерам грозило минимум от 2 до 5 лет лагерей.
Любопытно взглянуть и на перечень картин, демонстрировавшихся в те дни в столичных кинотеатрах. Наряду с довоенными художественными фильмами “Чапаев”, “Большая жизнь”, “Боксеры”, “Конек-горбунок”… теперь крутили документальные ленты — “Боевой киносборник”, “Подруги на фронте”, “В тылу врага”, “На боевом посту”… Центральная студия кинохроники в экстренном порядке подготовила обучающие фильмы: “Борьба с зажигательными бомбами”, “Противогаз для детей”, “Противохимическая защита”…
Война — войной, а интерес к спорту у москвичей вовсе не иссяк.
“Спортивная жизнь в Москве не замирает ни на один день. Как и раньше работают стадионы и водные станции, — молодежь играет в футбол, бегает кроссы… Особенно оживленно на стадионах по воскресным дням. Тысячи любителей спорта собираются на трибунах, чтобы посмотреть мастерство лучших физкультурников страны. Характерная деталь: когда в 2 ч. дня радио передает очередное сообщение Советского Информбюро, спортивная жизнь на несколько минут прекращается: зрители и физкультурники слушают вести с фронта, а затем все идет своим чередом”. “3 августа на стадионе ЦДКА в Сокольниках начался розыгрыш первенства Москвы по легкой атлетике... В 4 ч. дня на футбольное поле вышли команды “Спартак” и “Торпедо”. Выиграв со счетом 2:1, “Торпедо” вышло в полуфинал Кубка Москвы…” (“МК”, 6 августа 1941 г.)
Впрочем, ближе к концу лета 1941-го отголоски прежней мирной жизни становятся все менее заметны. Москву и москвичей ждали суровые испытания…
Александр Добровольский
Комментарии
Наверное это другой день войны, в сентябре, даже скорее всего в октябре месяце.
"...июнь 41 начался с холодов: до 10 числа среднесуточная не превышала 10°, 3 июня была +2.6. Затем немного разогрелось, и перед 22 июня был самый теплый период: 20 числа среднесуточная +19.9. 21 - 22-го резко похолодало: 21-го +14.2 (6.8мм осадков), 22-го +13.8 (30 мм осадков). Затем, после относительно теплого 23 числа, стало еще холоднее, Тср была чуть выше 10°. Жара наступила резко в начале июля, со 2 по 17 число Тср лежала в диапазоне от 20 до 25.5 градусов. Дальше шло более-менее нормально, только в конце августа было прохладно (12-14° с 24 по 30 авг.) и было 3 дня довольно дождливых: 13.3, 14.5 и 27.9 мм..."
Но очевидцы в своих воспоминаниях и мемуарах пишут о теплой погоде.
21 июня 1941 по воспоминаниям Кузнецова НГ: «В Москве был жаркий и душный вечер. На небе собирались темные тучи, деревья на улице стояли, не шелохнув листком, в комнате, несмотря на открытые окна, не чувствовалось ни малейшего движения воздуха».
Жуков, когда якобы писал свою знаменитую директиву, сидел в кабинете наркома при открытых окнах и без кителя, так как жара ещё не спала.
Аналогично и Яковлев АС, и Грабин ВГ тоже писали, что погода была ясная, солнечная, «на славу», чего нет на фото. Это какой-то другой день. Автор снимка не мог просто забыть, профессиональные фотографы все свои кадры помнят, а сознательно "погрешил истиной" ради эффектного не кадра, а ради эффектной подписи.
:-)))
Просто, сколько читал в воспоминаниях очевидцев, то все писали о ясной и теплой погоде. Никто не написал, что был пасмурный и прохладный день, такой как на фото у Халдея. Разумеется подпись к фото "Первый день войны" звучит более эффектно, чем "Один из дней войны". Работники СМИ любят для своих работ и материалов эффектное, броское, звонкое, яркое, запоминающее название, чтобы в глаза бросалось. Фотокорреспондент Халдей ЕА, похоже не был исключением. Фотокорреспондент тоже человек и ни что ему не чуждо.
:-)
"– 21 июня 1941 года Халдей работал в Тарханах, – рассказывает дочь фотографа Анна. – К 100-летию со дня смерти Лермонтова снимал литературный кружок: мальчики и девочки читали стихи. Уже вечером он был в Москве, а рано утром в воскресенье ему позвонили и вызвали в редакцию. Задания еще не получил – никому ничего не успели объявить, – но увидел, что народ собирается у громкоговорителя, и бросился на улицу с фотоаппаратом.
Так получился снимок «Первый день войны». На переднем плане – москвичи Анна Трушкина и Олег Бобряев..."
Халдей всегда записывал в книжку имена тех, кого снимал. Спустя годы многих разыскал и сфотографировал..."
-------------------
Тайны кадров главного фотографа войны Евгения Халдея
http://sobesednik.ru/obshchestvo/20150529-tayny-kadrov-glavnogo-fotografa-voyny-evgeniya-haldeya
День, расколовший мир. Июнь 1941-го
http://vechorka.ru/gazeta/?b=view&articleID=20648
Из воспоминаний репортера Фотохроники ТАСС Евгения Халдея
«… 22 июня я вернулся в Москву. Было 9 утра. По дороге с вокзала увидел странную картину. У германского посольства стояли машины, в которые немцы втискивали чемоданы и наспех завязанные узлы. Что-то, думаю, произошло. Через час позвонили из Фотохроники ТАСС: срочно приехать с аппаратурой…
Ровно в 12 часов по радио выступил министр иностранных дел В.М. Молотов: война! Буквально через две минуты после начала его выступления я увидел, что на противоположной стороне улицы перед репродуктором собрались люди. Они внимательно, предельно настороженно слушали речь, стараясь не пропустить ни единого слова. Я выбежал из здания и сделал этот снимок. Первый снимок первого дня войны».
http://www.inliberty.ru/blog/1987-Vse-oni-vse-my
Это очень необычная фотография. Почти никогда не бывает так, чтобы мы знали, какой именно момент остановлен, — а здесь он определяется с точностью до восьми минут, считая с четверти первого по Москве, 22 июня 1941 года, — вы уже поняли. Когда фотограф Евгений Халдей сделал эту фотографию, ему было всего двадцать четыре, и он еще не был знаменитым Евгением Халдеем, автором «Красного знамени над Рейхстагом» и сотен, если не тысяч других фотографий, в том числе фигурировавших как вещественные доказательства на Нюрнбергском процессе. Но к тому времени, когда была сделана фотография, автор ее уже успел пережить своих мать и деда, которые погибли едва ли через год после его рождения (еврейский погром). И отработать восемь лет фотокорреспондентом, из них два неполных — в «Фотохрониках ТАСС». Он уже снимал и Стаханова, и ДнепроГЭС, и польский Белосток, переданный нацистами Сталину в соответствии с Пактом, и Каунас в оккупированной еще через год советскими войсками Литве.
Вроде бы это единственная фотография, сделанная в Москве в момент объявления о начале войны. Есть другие, похожие, — но уже с митингов, созванных ко второй половине дня. И сделаны все другие фотографии сверху, с уровня трибуны примерно.
Люди на фотографии, кажется, скорее растеряны, не очень знают, что думать.
Может быть, они воевали и все погибли. Или наоборот, кто-нибудь дошел до Берлина. Или умер от дизентерии в Ташкенте. Или работал ночные смены на танковом заводе. Или попал в плен, а из плена в Норильлаг — а оттуда в вечную мерзлоту. Или не знаю что — и никто не знает.
Непонятно, как его различить — в этом ужасе, который их всех, — кого не расстреляли еще, не сгноили в лагере, не уморили голодом, — подхватит к вечеру двадцать второго, уже подхватил. Но вот же, с другой стороны, точно есть Нина, которая осталась жива и прожила до 87 лет. И все это рассказала: и про мальчика, и про Зину, и про кефир, вон ролик даже лежит на Ютьюбе.
Так что он все равно различим, этот праздник, — даже и на летних фотографиях сорок первого года. Не только на этой, а вообще, почти на любой. Потому что на каждой из них есть хоть кто-нибудь, кто остался в живых, кого не убили. А значит, в каком-то смысле, и все их дети. И дети этих детей. И все они, и все мы.
Так что, как в "деле о написании "Тихого Дона" - недоверие есть, а веских доказательств нет...
Да и кому это теперь нужно...
Всё субъективно.
"21 июня 1941 года Халдей работал в Тарханах, – рассказывает Анна. – К 100-летию со дня смерти Лермонтова снимал литературный кружок: мальчики и девочки читали стихи. Уже вечером (т.е., всё ещё 21 июня - SВ)он был в Москве, а рано утром в воскресенье ему позвонили и вызвали в редакцию. Задания еще не получил – никому ничего не успели объявить, – но увидел, что народ собирается у громкоговорителя, и бросился на улицу с фотоаппаратом.
Так получился снимок «Первый день войны»..."
http://www.sb.by/subbotniy-sobesednik/article/chelovek-s-leykoy.html
С воспоминаниями же вообще дело скользкое: приходится полагаться на честность и твёрдую память мемуаристов, их же, как известно, нередко подводит либо то, либо другое...
С выяснением даты первой публикацией снимка тоже проблема: поскольку Халдей был фотокором ТАСС, снимок его скорее всего был (если был) показан в "фотоокне" в здании ТАСС, а не опубликован в газете (тогда можно было бы наведаться в "ленинку" - для просмотра подшивок "Правды", "Известий" или "комсомолки")и потому концы(особенно, если использовать ТОЛЬКО Интернет) вряд ли удастся найти...
Согласен только с тем, что дочь Халдея свидетелем не была. А вот говорил ей отец или не говорил под вопросом. Если говорил о времени прибытия из Тархан в Москву, то говорил неправду. Халдей не мог быть в Москве «Уже вечером (т.е., всё ещё 21 июня - SВ)он был в Москве…». Поезд из Пензы до Москвы даже сейчас идет 14-16 часов, а от Тархан до Пензы ещё 100 км, т.е. на авто не менее 2-х часов. Если придерживаться воспоминаний дочери Халдея, то её отец должен был заснят детей в литкружке Тархан в 5 утра 21 июня. Затем сразу на авто и на вокзал Пензы. Только в этом случае в 23-24 часа 21 июня Халдей мог быть в Москве и рано утром уже 22 июня его вызвали на работу, службу.
Поэтому дочь Халдея эту часть воспоминаний отца сама придумала. Воспоминания субъективны даже у дочери самого Халдея.
Сам фотоснимок очень хорош, большая ценность. Безусловно Халдей ЕА - Мастер. Но лишнее приукрашивание с обманом, такое как, что снимок сделан в первый день войны только вредит и вызывает недоверия ко всем работам Мастера.
Может не зря Халдее уволили в 48 году из ТАСС, может там тоже обманывал, приукрашивал свои работы. Ведь его дело сам суслов рассматривал. Редакция смогла убедить суслова в правильности своего решения.
Не только простые граждане жители Москвы не знали о начале войны, даже более высокопоставленные, такие как например знаменитый конструктор Яковлев АС, бывший в то время замнаркома Авиационной промышленности, узнал о начале войны к 12 часам дня, да и то почти случайно. Хотя находился в доме отдыха работников авиационной промышленности в Подлипках, где было и радио и телефон и где вместе с ним отдыхали не мало руководящих работников из Наркомата Авиапрома.
Даже не все генералы, занимавшие высокие должности в Наркомате Обороны, узнали о войне в 4 часа утра, многие о войне узнали к полудню, хотя были непосредственно в Москве.
Значить, те, кто в это время контролировали ситуацию в Москве, сочли не нужным, чтобы население вовремя узнало о наступившей войне.