Перевоспитание: 1945-49

— Вам будет необходимо избавиться от красных лампасов на брюках, — сказал он.
Я был удивлен, потому что лампасы были предметом гордости генерала или офицера генерального штаба. Я посмотрел на него и обнаружил, что на его форме лампасов не было.
— Почему? — спросил я.
— Потому что ношение лампасов отражает принадлежность к элитной группе, а здесь таковых нет.
Я ничего не ответил, но меня заинтересовало, почему немецкий генерал говорит об этом. Генеральный штаб и в самом деле был элитной группой, принадлежность к которой была предметом гордости.
Я не заговорил с ним об этом в тот момент, но в последующие несколько дней то один, то другой активист позволили себе вербальные нападки на меня, в итоге я содрал свои лампасы, и, в какой-то степени, меня оставили в покое.


Появившись в своем бараке, я представился новым соседям, и мы обменялись историями своей жизни. Я искал обер-лейтенанта фон Буркесрода (von Burkersroda) и столкнулся с ним в моем же бараке.
Он познакомил меня со своим братом Фридрихом, который помнил меня с 1938 года, когда мы служили в одном полку. Его часть сдалась русским в Крыму и он уже успел провести в этом лагере два года.
Позднее мы стали хорошими друзьями. Он сообщил мне, что генерал Баммлер сотрудничает с русскими в обмен на лучшее питание и обращение, и предупредил меня о том, что Баммлеру, как и тем людям, которых я мало знаю, можно говорить далеко не все.
Генерал-лейтенант Р.Баммлер.

Каждое утро в 6.00 была утренняя поверка. Комендант лагеря, сопровождаемый младшим офицером, пересчитывал нас дважды в день. Он говорил нам по-русски: „Военнопленные, доброе утро“, и мы должны были хором, тоже по-русски, отвечать „Доброе утро“. Затем нас пересчитывали. Если цифры по каждому бараку сходились, мы могли идти на завтрак.
Если было необходимо сделать объявление, комендант делал его по-русски, а немецкий активист переводил. Затем активист обычно зачитывал новости, которые русские считали необходимым довести до нашего сведения.
Часто это были тенденциозно поданные новости, которые однозначно говорили нам о том, что у русских серьезные проблемы в отношениях с Западом. Вообще, когда их отношения с западными странами ухудшались, ухудшалось и их отношение к нам, когда эти отношения улучшались, все было наоборот.
Старшие офицеры по личному приказу Сталина были освобождены от работы. Все офицеры чином до гауптманна включительно должны были работать, но некоторые старшие офицеры добровольно присоединялись к рабочим бригадам, чтобы иметь возможность выбраться из лагеря.
Большинство военнопленных работали на лесоповале, но некоторые трудились на предприятиях в Москве или в самом лагере (в бане, прачечных, на кухне и т.д.). Старшие офицеры также получали табачный рацион из 10 сигарет в день, а младшие чины — 10 сигарет в день за работу.
Обед пленных немецких офицеров в Красногорском особом лагере №27

Я менял свои сигареты на еду. Еды в лагере не хватало, но сигареты в нем были всегда, и всегда были люди, готовые поменять часть своих пайков на сигареты.
На самом деле, некоторые преднамеренно ели все меньше и меньше, а курили все больше и больше, чтобы нанести ущерб здоровью, надеясь, что русские отправят их домой, когда дела станут совсем плохи. У некоторых людей постарше это получалось, но в большинстве эти люди просто наносили вред своему здоровью.
По вечерам русские часто включали для нас через громкоговорители московское радиовещание. Так нам удавалось слушать довольно много классической музыки, что доставляло мне большое удовольствие. Благодаря музыке время шло быстрее.
Я уверен в том, что русские давали нам слушать музыку, чтобы сделать нас податливее. Они сами любили музыку и даже разрешили нам создать оркестр, который больше играл для русских, чем для нас. Однако, и у нас временами были концерты.

В лагере были военнопленные из всех европейских стран: болгары, румыны, чехи, поляки, австрийцы, венгры, итальянцы, испанцы — люди из тех стран, которые были союзниками Германии. Но, конечно, основная масса военнопленных состояла из немцев.
От 10 до 15% лагерного контингента были младшие офицеры (чином ниже майора), которые попали в этот лагерь из-за своей принадлежности к какому-либо дворянскому или знаменитому семейству.
Около 5% были гражданскими лицами, попавшими в лагерь по той же причине, и 80-85% — старшими офицерами (от майора и выше). В целом, мы поддерживали в лагере немецкую военную иерархию. Мы не носили знаки различия и не использовали в обращении чины и звания, но все знали воинские звания друг друга, и большинство из нас поддерживали соотвествующие отношения.
Русские были явно неравнодушны к дворянам, хотя перебили или выгнали из страны своих дворян. Вероятно, около 30% лагерного контингента имели дворянское происхождение. Большинство были генералами или офицерами генерального штаба, но были и гражданские.
Часть лагеря была огрожена деревянным забором, чтобы мы не могли видеть гражданских заключенных — в основном, семью польского князя Радзивилла. Русские привезли князя в Красногорск, чтобы он не мог оказать влияния на события в послевоенной Польше.
В лагере был католический священник. Он входил в группу священников, сотрудничавших с русскими и писавших статьи и заявления о том, что христианин тоже может быть коммунистом.

Время от времени комендант лагеря пытался заставить старших офицеров работать. Тем не менее, мы знали номер и дату подписанного Сталиным приказа о том, что старшие офицеры не обязаны работать, и когда бы русские не пытались говорить нам о том, что надо потрудиться, мы цитировали им этот приказ.
Когда это случилось в первый раз, нам было приказано выйти из барака и построиться. Затем комендант заявил, что нас отправляют на работу. Мы процитировали ему приказ Сталина, и он начал орать на нас: „Вы — преступники! Вы будете делать то, что вам говорят!“
Затем немецкий полковник, знавший приказ досконально, процитировал приказ с большей детальностью. Какое-то время комендант продолжал орать, но затем сдался.

Русские также считали, что немецкое руководство разработало планы по организации подпольного сопротивления после капитуляции.
Действительно, в свое время ходили разговоры о партизанской борьбе, и, по-видимому, какие-то планы имели место, но, насколько я знаю, ничего подобного так и не произошло. Но русские беспокоились об этом и об этом меня часто расспрашивали.
Еще одной темой допросов было то, что они считали „военными преступлениями“ в самой России и в каждой из восточноевропейских стран, в которых они теперь доминировали. Во время допросов они пытались узнать, где мы были в те моменты времени, когда казнили партизан, или происходило что-то в этом духе. Если обнаруживались совпадения, они старались копнуть глубже.

Лагерное население делилось на три части: Безразличное Большинство, Оппозиция и Активисты. Большинство заключенных принадлежало к первой категории. Я принадлежал к Оппозиции, но нам полагалось, в основном, помалкивать.
Открытое сопротивление могло привести просто к нашему уничтожению за „фашистскую деятельность“ или „военные преступления“. Храня молчание, мы оставались в безопасности, но нас постоянно донимали немецкие активисты.
Активисты, которых также называли „антифашистами“, были открытыми коллаборантами. Они контролировали лагерь. Они получали приказы от русских, информировали русских и шпионили для русских. Русские называли их словом natchalnik, и мы иногда использовали это слово.
В каждой этнической группе русские создали Антифашистский Актив. Эти группы подчинялись приказам НКВД, и через эти группы русские знали все, что происходит в лагере. Иногда русские сталкивали различные этнические группы.
Одной из этнических групп были австрийцы, которые, разумеется, забыли, что в 1938 году 90% взрослого населения их страны проголосовало за присоединение к Рейху.
Русские разжигали у австрийцев чувства наподобие того, что их обратили в рабство, и теперь нужно ненавидеть немцев за это. Это привело на их сторону множество людей, которых они использовали для контроля за ситуацией в лагере. Вообще, австрийцы носили на рукавах красно-бело-красные флажки, чтобы отличаться от остальных.

Храбрость и трусость в лагере сильно отличаются от этих проявлений человеческого характера в лагере. Здесь я видел, как ведут себя люди, от которых никак нельзя было ожидать слабости, зная их боевые заслуги. Здесь был летчик-истребитель Герман Граф (Graf), который сбил почти четыре сотни вражеских самолетов.
Будучи одним из самых заслуженных летчиков Люфтваффе, он имел все самые высокие награды за храбрость. Он не мог быть трусом, но он не выдержал психологического стресса лагерной жизни и поддался на давление русских.
Он делал все, о чем его просили русские, поскольку он боялся, что ему никогда не позволят вернуться домой или еще как-то накажут.
Герман Граф.

Не все активисты были нижними чинами или малоинтеллигентными людьми. Некоторые были генералами и обладателями ученых степеней, фактически, эти-то и были наихудшим вариантом.
Доктор Навроцкий (Nawrocki), например, был наиболее опасным и активным. Он постоянно принуждал заключенных к подписанию резолюций и старался обратить их в коллаборантов. Этот бывший профессор университета оказался в лагере потому, что русские рассматривали его как интеллектуала и потенциально опасную личность, а он пытался убедить их в том, что он им незачем его бояться. Он был энергичнее русских в их же пропаганде.
Другим таким активистом был командир нашего барака генерал Баммлер. После того, как Германия оккупировала Норвегию, он стал начальником штаба группировки оккупационных войск в этой стране. Позднее он был переведен на Восточный Фронт на должность командира дивизии и попал в плен в 1944 году, когда была разгромлена Группа Армий Центр.
Он всегда искал выгоду только для себя. Он не только делал все то, что от него требовали русские — он делал и то, что русские могли хотеть от него. Он не просто хотел вернуться домой, но, как Навроцкий, он хотел занять высокий пост в новом правительстве Восточной Германии.

Еще одним активистом был молодой офицер по имени Князь фон Вальдерзее (Count von Waldersee), попавший в лагерь из-за своей дворянской фамилии. Его дед был прусским генерал-фельдмаршалом и начальником Генерального Штаба.
Был еще один активист — бывший майор Генерального Штаба. Он отлично играл в бридж, и я часто играл с ним в паре, потому что такой тандем был практически непобедим.
Он попал в плен в Сталинграде в 1943 году и был зол на Гитлера за то, что тот не разрешил им перегруппироваться и отступить под Сталинградом. Поэтому он был настроен против германских руководителей так же, как и Паулюс.
В реальности немцы, перешедшие на сторону русских, мало чего добились. Русские часто считали, что им есть, что скрывать, и начинали копать глубже.


Например, был у нас в лагере один полковник, который служил в Югославии во время войны. Он принял участие в акции по уничтожению партизан.
В лагере он стал активистом и твердым сторонником русских, но у них зародились подозрения. В итоге они начали расследование и раскопали историю его дел в Югославии. Он командовал там полком, который уничтожил несколько деревень за поддержку партизан.
Ему было около 40, это был серьезный и сознательный человек, который считал, что он выполнил свой долг по поддержанию порядка в Югославии. Дома его ждали жена и четверо детей, и он отчаянно хотел вернуться домой. 
Однажды он исчез, и через несколько недель мы узнали из ежедневных радионовостей, что он был осужден в Югославии за военные преступления и казнен.
Дипломаты, генералы, дворяне, герои войны — невозможно было предугадать, кто продаст свою душу за пайку. Я видел генералов, копавшихся в куче мусора и пустых консервных банок рядом с кухонным блоком и выискивавших картофельные очистки.


Русские все время твердили, что мы были „военными преступниками“. Это говорилось постоянно: „Мы вас сюда не приглашали. Вы вторглись в Россию. Вы все — военные преступники“. Это было правдой — мы вторглись в Россию, и это было невозможно отрицать.
Мы не несли ответственности за решение нашего правительства о нападении, но мы не могли отрицать того, что это Германия начала войну, и что мы были инструментом правительства в этой войне.
Русские внушали людям, что „Советский Союз выступает за мир, а Соединенные Штаты — за войну“. С моей точки зрения, этот тяжеловесный прием промывания мозгов работал. Люди постепенно приходили к выводу, что подвергать это положение сомнению просто нелогично.
Зимой 1946 — 1947 — мы участвовали в съемках фильма „Разгром немцев под Москвой“. Немецкие офицеры частвовали в массовых сценах, изображая военнослужащих Вермахта.»
— из воспоминаний З.Кнаппе штабного офицера танкового корпуса генера Вейдлинга оборонявшего Берлин.